Тысячи деревянных храмов украшали до 1917 года Русский Север, сегодня их сохранилось около 600. Чтобы остановить их разрушение, нужны не только деньги и воля государства. Нужны люди, которые умеют работать с деревом, понимают и чувствуют этот материал, знают архитектурную логику бревенчатых конструкций. Один из лучших архитекторов-реставраторов, научный сотрудник НИИ теории и истории архитектуры, директор автономной некоммерческой организации Исследование и реставрация памятников деревянного зодчества «Традиция» Андрей Бодэ, при участии которого восстановлен не один десяток часовен и церквей в Карелии и Архангельской области, рассказывает, что сегодня происходит с памятниками русского деревянного зодчества.
Текст: Екатерина Жирицкая, фото: Андрей Семашко
«...Если сани делать – нужна береза. Дуги для саней – из черемухи: гнется и прочная. Сани завязывать – только ивой. Грабли – из березы. А если огород надо городить – то кол вересовый, можжевеловый. Вересовый кол, связка еловая, осиновая жердь – и человеческий век простоит огород». Так рассказывали о дереве северорусские мастера, умевшие различать тонкие обертоны материала: нюансы пластичности, пределы прочности, оттенки цвета, смыслы рисунка годичных колец. Тем интереснее понять, как обустраивали собственное пространство люди с многовековым опытом работы с деревом.
– Начнем с истории. Как возникло особое культурное явление – русское деревянное зодчество?
– Деревянная архитектура воплощает истинно национальную культуру. В отечественном каменном зодчестве были сильны влияния иностранных школ. Но деревянное зодчество, как и древнерусская икона, не имеет аналогов в мире. Своим возникновением оно обязано богатым лесам, которыми славилась Русь. Лес можно было заготавливать почти неограниченно и быстро обрабатывать. Это было удобно, поэтому веками приоритет в строительстве отдавали дереву. Деревянным было все: мостовые на улицах, набережные, мосты, крепостные стены, храмы, избы, хозяйственные и подсобные сооружения, приказные палаты. В XVII–XVIII веках русские города всё еще почти сплошь деревянные. Просто в Центральной России до наших дней дожили единицы образцов деревянного зодчества. А на Русском Севере сохранились сотни подобных строений, поэтому мы и обращаем туда взгляд, когда хотим увидеть архитектурную старину.
– Какими особенностями обладала русская деревянная архитектура?
– В России плотницкое мастерство достигло высочайшего уровня. В разных странах есть относительно небольшие исторические срубные постройки, преимущественно там возводили конструкции на основе каркасов. И только в России храм высотой 50 метров умели сложить из цельных бревен, не используя внутренних опор.
Столетиями все, что мы сейчас называем пиломатериалами – доски, бруски, – делалось ручным инструментом. Вытесывать эти архитектурные элементы было трудно, поэтому наши предки старались упростить работу и все, что можно, делали из цельного бревна. Полы настилали половинами бревен, потолок нередко накатывался из бревен без поддерживающих балок – поэтому он и назывался «накатом».
Еще одна особенность: русский сруб был сродни каменной кладке. В плотницкой традиции Центральной Европы бревна просто клали друг на друга, забивая оставшиеся щели соломой и глиной. А в русских избах и храмах каждое бревно глубоко врубалось в другое. Такой способ строительства приближал русский сруб к монолиту. Это помогало удерживать тепло, придавало постройкам особую прочность.
– Поговорим о типологии деревянного зодчества. Самой массовой архитектурной формой были избы. Они строились в огромном количестве и постоянно обновлялись, поскольку жилые постройки и чаще горели, и быстрее разрушались.
– Традиционная архитектура предельно рациональна. Все типы жилища и хозяйственных построек рождались из необходимости, из потребности приспособиться к внешним условиям. На Севере жилые и подсобные помещения были собраны под одной крышей – так зимой удобнее прокормить семью – и стояли свободно. А среднерусская, поволжская, сибирская крестьянская усадьба представляла собой небольшую избу с несколькими хозяйственными постройками и внутренним двориком, спрятанными за высоким забором с тяжелыми воротами. Дом превращался в небольшую крепость, видимо, обитателям чаще приходилось защищаться от опасности, не то что северянам, отгороженным от набегов и войн непроходимыми болотами и лесами.
Общие типы деревянной жилой архитектуры на всей территории Русского Севера схожи. И все же в каждом регионе дом обретал свои особенности. Там, где занимались охотой и рыболовством, хозяйственная часть построек небольшая – у поморов, которые ходили на промыслы, не было просторных подсобных помещений, постройки располагались компактнее, архитектура была скупее. А в домах земледельческих регионов – Каргополья, Вологодской области, южной Карелии – существовала вместительная хозяйственная часть. В отличие от небольших среднерусских домов на Русском Севере строили дома просторные, которые в зависимости от формы назывались «брус», «глаголь» или «кошель». Это огромные по нынешним меркам строительные объекты. Сегодня редкий хозяин на селе может позволить себе такой размах. А северорусские зажиточные крестьяне до революции – могли.
Городское деревянное жилище нам почти незнакомо. Оно давно исчезло. Сохранившиеся крупицы деревянной городской застройки XVIII века это, как правило, дома ремесленников, торговцев, лавочников. Как и в современных мегаполисах, экономя дорогостоящую землю, они были компактны и почти никогда не имели хозяйственных дворов.
– Как формировалась сакральная деревянная архитектура Русского Севера?
– Первые храмы в этих краях появились вместе с колонизировавшими их христианами-новгородцами, в XI–XIV веках. Все эти столетия старые деревянные храмы неизбежно испытывали на себе разрушительное действие времени и заменялись новыми. Чем ближе к столицам они располагались, тем чаще происходили замены и тем сильнее архитектурный стиль этих сооружений претерпевал изменения под влиянием новомодных веяний. И только далеко на окраине страны, в глухих северных лесах, в XVIII–XIX веках в целом продолжали строить так же, как и в XVI–XVII столетиях. Настолько эта архитектура была укоренена в местном образе жизни, настолько естественна для нее, что людям не приходило в голову что-то менять. Только в XIX веке северорусская деревянная архитектура начала испытывать влияния западноевропейских стилей, уже давно «цитируемых» каменной архитектурой Центральной России.
Храмы Русского Севера очень разные: от маленьких, похожих на избушки церквушек до величественных, уходящих под небеса башен. Отличаются они и своей архитектурой. В основе одних клеть – четырехстенный сруб под двухскатной крышей. Есть шатровые храмы – двухэтажные, с подклетью, украшенные главками. Красота деревянных церквей – тоже особое русское явление. Для европейцев-христиан, особенно протестантов, деревянная церковь прежде всего дом молитвы. Функция ее утилитарна. В православии, напротив, здание церкви – объект внешнего поклонения. Видит путник вдали возвышающийся посреди равнины или на высоком речном берегу храм, перекрестится на него, помолится и продолжит путь.
В русской архитектуре распространены высотные храмы. Они строгие и достаточно сложные в строительстве – даже сейчас непросто построить деревянную конструкцию высотой 50 метров. А раньше едва ли не в каждой северной деревне стояли такие храмы. Значит, были у крестьянской общины средства на них, да и плотницкое мастерство позволяло местной артели справиться с подобной работой.
– Деревянные храмы разбросаны по огромной территории Русского Севера. Были ли в их архитектуре региональные различия?
– Освоенная новгородцами территория Северной Руси изначально была связана с Новгородом единым путем, шедшим из этого города на Печору. Поэтому и архитектура региона была примерно одинаковой, она находилась под новгородским влиянием, брала за основу одни и те же образцы. Самые старые северорусские деревянные храмы в целом похожи друг на друга. А вот с XVI века Север начинает тяготеть к Москве, и в XVII веке мы имеем совсем другую архитектуру.
Расселение в этих краях шло по рекам, именно по ним прокладывали основные пути. Поэтому исторически сложившиеся регионы Русского Севера это озерная Карелия, район Онежского озера, поселения вдоль больших северорусских рек – Онеги, Северной Двины, Пинеги, Мезени, Печоры. И когда в XVI веке единый новгородский путь распался, у каждого северного края сложился свой путь на Москву. Эти веерные связи создавали различия в интерпретации московских архитектурных образцов. Поэтому сегодня, например, мы видим уникальное переиначивание московских традиций в Кижах. Такое многоглавие было характерно для Карелии, просто из похожих храмов до нашего времени дожили только Кижи.
По Онеге любили строить так называемые кубоватые храмы, когда высокий четверик дополняло еще и сомкнутое четырехскатное покрытие, а поверх него стояли пять луковичных глав. Аналогов подобной архитектуры нет нигде в мире. Вероятно, когда-то такие храмы строили в Москве, вот и дошли до нас их северные отголоски.
Характерная особенность Северной Двины – восьмигранные храмы, напоминающие сторожевые башни, где явно чувствуется влияние оборонного зодчества. Дальше к востоку, на Пинеге и Мезени, были популярны храмы, завершавшиеся шатрами на крещатых бочках, увенчанных пятью главами. Сложная плотницкая конструкция, но на Пинеге и Мезени ее любили.
Такого разнообразия форм деревянной архитектуры, которое сложилось на Севере Руси в XVII веке, мы больше не найдем. А в XVIII веке создаются настоящие архитектурные шедевры. Например, храмы в Анхимове, Кижах, Кондопоге, Типиницах, Турчасове, Подпорожье, Нёноксе огромные, они говорили и об экономическом богатстве Севера, и о силе его архитектурной традиции.
Сегодня самый высокий из сохранившихся в России деревянных храмов стоит в деревне Пияла на реке Онеге. Он поднимается в небо на 44 метра, а ведь это обычный приходской храм. И когда в летописях мы вдруг обнаруживаем упоминание о городских деревянных храмах, которые в переводе на современные размеры достигают 75 метров, нам кажется это невозможным. Но почему, если даже деревенский храм мог уходить в высоту на 40 метров?
– Храмы и северные дома несомненные памятники деревянной архитектуры. Но могут ли быть интересны не столь выразительные на первый взгляд постройки – амбары, гумна, бани?
– Мы не знаем, как выглядели дома, в которых жили наши предки в XI, даже в XV веках. Но в архитектуре бань, считают исследователи, сохранились отголоски самой древней жилой архитектуры. Есть теория, что со временем отжившие архитектурные формы переходят в менее значимые сооружения. В «черной» бане можно увидеть сохранившиеся до наших дней особенности протожилища – плоские потолки накатом, открытый очаг, маленькие окошки.
Амбары в разных северных регионах тоже разные. Были огромные общественные амбары, магазеи – здоровенные срубы, разделенные под склады на ячейки. До сих пор сохранились так называемые «оборонные» амбары, которые были снабжены башенками, выступающими над дверьми козырьками. В случае опасности в них можно было отсидеться как в небольшой крепости.
– Когда стало понятно, что и храмы, и дома, и даже амбары – памятники архитектуры, нуждающиеся в охране?
– «Памятник деревянного зодчества» – современное понятие. Еще в XIX веке даже храмы XVIIстолетия не воспринимали как памятники. К ним относились утилитарно. Храм был ценен как место молитвы, и, когда деревянное строение сгнивало, крестьянская община заменяла его новым. Но уже до революции российские искусствоведы и архитекторы заметили, что из церквей Русского Севера уходят подлинность, самобытность. Их перестраивали, прятали под вошедшими в моду обшивками, металлическими кровлями. Именно с этого момента в России начинают создаваться государственные органы по охране архитектурного наследия. Однако всерьез реставрировать памятники деревянного зодчества начали только в середине ХХ века – после Великой Отечественной войны. Как бы странно это ни звучало, но именно послевоенные десятилетия стали золотым веком русской реставрации. Война привела к катастрофическим разрушениям, огромным культурным потерям. Надо было, насколько можно, возрождать утраченное. И все 1950–1970-е годы действовал огромный государственный заказ на реставрацию. А раз есть заказ – возникают и квалифицированные кадры, и крупные институты.
Выдающиеся образцы деревянной архитектуры, как правило, находились в регионах, мало затронутых войной. На фоне гигантских разрушений памятников каменного зодчества они пострадали незначительно. Однако на волне развернувшихся реставрационных работ в Центральной России, в Новгороде, Пскове, Ленинграде массовая реставрация затронула и Русский Север. Над восстановлением деревянных церквей работали патриархи российской реставрации – Александр Викторович Ополовников, Леонид Егорович Красноречьев, Владимир Анатольевич Крохин.
Позже к реставрации стали относиться более вольно, многое изымали из аутентичных мест, перевозили в «музеи под открытым небом». В деревнях эти сооружения были мало кому нужны. Казалось, под присмотром специалистов им обеспечат достойный уход. Тогда было создано много музеев деревянного зодчества – Кижи, Малые Корелы, Витославлицы. Музеи меньшего размаха появились почти во всех областях. Специалисты проводили серьезные реставрационные работы, возвращая перевезенным зданиям аутентичный облик.
– Вы обратили внимание и на второй тревожный процесс – разрушаться стали не только наиболее ценные памятники деревянной архитектуры. В какой-то момент гибель храмов стала массовой, на грани исчезновения оказалось русское деревянное зодчество как явление культуры.
– Первым переломным рубежом в судьбе деревянных храмов Русского Севера стал 1917 год. Они потеряли своих собственников, крестьянские общины, и стали постепенно разрушаться. Перемещение в музеи затронуло незначительную часть памятников, они были отреставрированы, но вместе с тем и изъяты из естественной для себя среды. Всего было перевезено немногим более сотни построек. А до революции на Русском Севере насчитывались тысячи действующих храмов XVII–XVIII веков.
Второй слом, повлекший катастрофические потери памятников деревянного зодчества, пришелся на перестроечные времена. Раньше территории Русского Севера были обжиты. Церкви стояли в жилых селах, действовавшие колхозы нередко ставили здания храмов под охрану, потому что там размещались склады, школы, клубы. С 2000-х годов началось резкое обезлюдение северорусских территорий. И в какой-то момент оказалось, что охранять эти памятники нет смысла, потому что их и так никто не разберет на дрова – некому.
Сейчас на Русском Севере осталось примерно 600–700 деревянных храмов и еще около 300 часовен. Они рассредоточены по огромной территории, весь ХХ век и особенно последние двадцать-тридцать лет ветшали и до нас дошли уже в предельно аварийном состоянии.
– Как сегодня государство охраняет памятники?
– Меры государственной охраны охватывают ключевые, заслуживающие особого внимания объекты, в основной же своей массе деревянная архитектура Русского Севера находится в крайне плохом состоянии.
У нас в стране существует понятие памятника истории и культуры. Это значит, что строение имеет охранный статус культурного наследия – федеральный или региональный. Памятников федерального значения на Русском Севере несколько десятков, и государство честно выделяет деньги на их реставрацию. Памятников же регионального значения значительно больше, но вот они практически обречены, потому что у большинства северных регионов нет денег на их реставрацию. На федеральные деньги по всему Русскому Северу в год восстанавливают от одного до трех объектов, и я не могу сказать, что эти памятники находятся в забвении. Просто этих мер недостаточно.
Мне всегда хотелось спросить: почему нельзя выделить не 50 миллионов рублей на полноценную реставрацию одного объекта, а по 5 миллионов на 10 объектов? Сейчас, пока мы тщательно реставрируем один объект, десяток других разрушается. А так, здесь бы крышу подлатали, там подпорки поставили – глядишь, и дотянули бы эти аварийные церкви до полноценной реставрации.
Однако на наших глазах произошло одно очень значимое изменение. Вдруг оказалось, что в XXI веке эти храмы – запущенные, аварийные – нужны людям, оставшимся на опустевших территориях. Там читают молитвы, ставят свечи, вешают иконы, служат литургии. Храмы вновь становятся храмами.
– Старинные церкви нужны не только местным жителям. За последние десять лет возникло несколько волонтерских движений, объединяющих преимущественно жителей крупных городов, они занимаются сохранением архитектурного наследия Русского Севера.
– Я бы даже не называл эти проекты волонтерскими. Скорее, это общественное движение. Там работу ведут профессиональные люди, которые четко понимают, чего хотят. Они привозят с собой специалистов – архитекторов, реставраторов, плотников – и собственными силами решают государственные задачи. Общественным движением «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Русского Севера» проведена вполне качественная реставрация Никольской церкви в деревне Ворзогоры, часовни Флора и Лавра в деревне Калитинка, сейчас выполняется реставрация Введенской церкви в Ворзогорах. Участники общественного движения «Вереница» сделали качественную реставрацию Георгиевской часовни в деревне Ермолинская Шенкурского района Архангельской области. Они ведут противоаварийные работы в Верхней Уфтюге, пытаются спасти очень крупный и находящийся на грани разрушения храм в селе Зачачье на Северной Двине, восстанавливают аварийную церковь в селе Бережная Дуброва на реке Онеге. Они же вывели из аварийного состояния и законсервировали церковь 1622 года в деревне Задняя Дуброва. И это далеко не все примеры.
И все же, имея примеры качественной реставрации, волонтерские организации занимаются преимущественно консервацией объектов. Их задача – остановить разрушение, чтобы храм дожил до того, когда им займутся профессиональные реставраторы.
К сожалению, в нашей стране система охраны памятников очень инертна и забюрократизирована. Производителям работ приходится проходить через сложные и запутанные процедуры. С другой стороны, по госконтрактам на памятники деревянного зодчества слетается немало недобросовестных подрядчиков, результаты их работы плачевны. А волонтеры каждым ста рублям находят разумное применение, потому что они тратят свои, а не чужие деньги. Рождается новая сфера общественной деятельности, в которой растут и работают квалифицированные специалисты. Реставрация развивается за счет ресурсов не государства, а общества, и это, на мой взгляд, самое важное изменение в сфере охраны культурного наследия Русского Севера.
– Реставрация памятников деревянного зодчества требует высокого мастерства во владении плотницким ремеслом. Раньше эти навыки передавались из поколения в поколение. Сейчас, похоже, передавать их стало некому.
– Эта утрата, конечно, произошла, и изначально она была связана с научно-техническим прогрессом. С конца XIXвека вещи промышленного производства стали заменять ручные, появились пиленые доски, которые постепенно вытесняли тесаные бревна. Спрос на дорогой ручной труд падал. После 1917 года не было общественного заказа на восстановление деревянных храмов, в 1960-е в село пришло типовое блочное строительство, и малоэтажные хрущевки окончательно обесценили русскую деревянную избу. К рубежу ХХ века мы подошли, полностью утратив плотницкую профессию. Но в XXI веке произошло удивительное: плотницкие навыки умелой ручной тёски, которыми владели наши предки, переживают второе рождение.
Передавать эти навыки уже некому – все поколения, владевшие ими, умерли. Сейчас навыки реконструируются. Открыл этот метод реставратор Александр Владимирович Попов. Восстанавливая церковь в Верхней Уфтюге, он обратил внимание на то, что следы, которые остаются при тёске на поверхности бревен, разные. По ним Попов реконструировал инструменты и плотницкие приемы. Это открытие перевернуло подход к реставрации памятников деревянного зодчества. Сегодня такой ручной тёске, восстанавливающей методы работы древнерусских мастеров, отдается приоритет. Сложился круг специалистов, владеющих этим мастерством. На них есть спрос, поэтому и «Вереница», и «Общее дело» открыли собственные плотницкие мастерские. В селе Воздвиженском под Москвой известный реставратор Дмитрий Александрович Соколов основал плотницкую школу, где всех желающих учат мастерству работы с деревом, а летом новоявленные плотники выезжают в реставрационные волонтерские экспедиции, чтобы проверить свои навыки в деле.
– А в чем особенность работы архитектора-реставратора, который имеет дело с памятниками деревянного зодчества?
– Он должен знать все тонкости плотницкого дела, все понимать про вручную обработанные поверхности, затёски, врубки, соединения. Видеть строение насквозь. Там нельзя быть архитектором, не будучи конструктором.
– Какой из проектов вам запомнился больше всего?
– Выправление колокольни в деревне Нименьга Архангельской области, реставрацией которой занимались добровольцы «Общего дела». Угол ее наклона из-за сгнивших нижних бревен-венцов был около 10 градусов. Еще немного – и она бы превратилась в руины. Прежде чем начать работы, внутрь сруба был вставлен деревянный каркас с «раскосами», чтобы обеспечить прочность. Затем из колокольни изъяли нижние, сгнившие венцы и опустили ее в сторону, противоположную наклону. Потом к осевому столбу колокольни прикрепили трос и выпрямили искривленный сруб с помощью трактора. Эта работа была интересна тем, что раньше так никто еще не выправлял покосившиеся церкви. В Нименьге стоит еще и огромный храм, в сохранение которого «Общее дело» вложило очень много сил.
Теперь в эти северные села и деревни люди едут, чтобы посмотреть на сохранившиеся храмы. Памятники деревянного зодчества – последняя надежда, что Север не запустеет, что деревни с многовековой историей не вымрут окончательно и останутся живыми точками на карте России.