- Надо бросать, - подумал я, сжав в кулаке сигарету. Морозный воздух больно кололся в носу, шершавой лентой извиваясь в горле и исчезая где-то в груди. Онемевшим пальцам ног было тесно в не по погоде надетых ботинках, большие стали болеть, упираясь давно не стриженными ногтями в обувь.
Попрыгав под фонарём некоторое время в ожидании автобуса, я всё же зашёл в здание автостанции, которую городские важно называли автовокзалом. На мой взгляд, этот «перевалочный пункт» было сложно вообще чем-либо назвать.
На небольшом заснеженном пятачке гудели и тряслись, грозя развалиться тут же, два стареньких пазика, терпеливо ожидая пассажиров. Чуть поодаль стоял, покосившись на бок, туалет, на дверях которого корявыми, но старательно выведенными, буквами, было написано: «Ремонт». Однако, ремонтом там и не пахло, а вот культура граждан проявлялась на снегу во всей красе.
- Не хлопайте дверями! – то и дело раздавалось противное из окошка единственной работающей кассы. Несмотря на ранний час, куда-то едущих людей было не мало, и никто из них не считал нужным придерживать рассохшуюся дверь.
Меня угнетал вид зала ожидания, если так можно обозначить то, что подразумевается под этим названием. Четыре ряда обшарпанных коричневых кресел, взятых, наверное, из дома культуры, стояли кривыми рядами посреди тесной комнатки. В одной ее "стене" сидели злые на весь мир кассирши, в другой – буфетчица, в третьей зияло немытое, облепленное паутиной, окно, а в четвёртой, будто пережившей бомбёжку, болталась нервирующая всех дверь.
Становилось шумно. Я подошёл к окну и сморщился от ударившего в нос запаха давно, а, может быть, никогда, нестиранных штор. Они вобрали в себя весь букет ароматов автостанции и, наверное, могли бы представить большой интерес для химика-энтузиаста. Вполне вероятно, что и биолог не отказался бы рассмотреть кусочек слепленной из грязи материи под микроскопом и получить престижную премию за открытие нового штамма организмов, процветающих на когда-то узорчатой ткани, превратившийся теперь непонятно во что, свисающее по краям дребезжащих стёкол.
Я посмотрел в мутное отражение и довольно отметил, что под меховой шапкой рогов всё-таки не видно.
Над городом уже занимался рассвет. Из-за кучерявого облака выплыли янтарные рога солнца, всё ещё находящегося в пасти ночного неба. На глазах пылающий диск становился шаром и выкатывался из-за верхушек дырявого леса, кружевом голых веток растянувшегося по горизонту.
Я взглянул на часы – мой автобус должен был подойти через несколько минут. В здании автостанции собралась толпа желающих куда-то ехать и явно недовольных этим обстоятельством. Нервные, злые, с кислыми минами они кто резко, кто нехотя переговаривались между собой, другие, жмущиеся к стенам, тихо ненавидели этот мир.
Протиснувшись к выходу, я услышал вдогонку вопль кассирши, сорвавшийся на визг: «Дверь!!!», но не успел ухватиться за ее ручку, и она громко хлопнула о косяк.
Мой пятьсот семнадцатый уже нервно трясся на платформе. По привычке я встал около открытых дверей и стал ждать, пока автобус заполнится пассажирами. Я не любил сидеть у окна, но ещё больше – когда какая-нибудь не маленьких размеров дама пыталась перелезть через меня со своими сумками, пакетами и прочим барахлом «к стеночке», как большинство из них, кряхтя и путаясь в моих и своих ногах, виновато оправдывается.
До отправления оставалось десять минут, но людей почему-то не было. Вдруг я услышал крики кассирши и яростные хлопки дверью ей в ответ. Бедная женщина, нельзя же так нервничать, как пить дать, закончится это дело больницей. Из здания автостанции высыпались горохом пассажиры, судя по всему, моего рейса. Наперегонки они бежали к автобусу, толкая друг друга, как будто случился как минимум конец света и этот автобус – единственный оазис спасения.
Я предусмотрительно отошел от двери. И вовремя. Не глядя под ноги, в автобус заскочила женщина, чуть меньше, наверное, слона. Вперёд себя она закинула две здоровенные сумки, от чего автобус содрогнулся и крякнул. Следом за ней ввалились двое мужчин, в дверях решавших, кто из них пройдёт первым.
Интеллигенты, чтоб их…Остальные что-то живо обсуждали на платформе и мне было не понятно, почему они устроили марафонские бега с утра пораньше. Оказалось, что виной всему кассовый аппарат, нервная кассирша и одна лента билетов на всех, которую выдала машинка. Двадцать билетов гирляндой были намотаны на руку сухощавой пожилой женщины. Вокруг неё прыгали как дикари те, кто не желал заходить в автобус без своего билета. Без билета, место в котором указано удобное.
- Дайте первое! Мне четвёртое! Нам чтобы рядом! А мне у окна посмотрите! – гомонила толпа.
- Успокойтесь, дорогие, места всем хватит, - шелестела старушка.
«Сожрут», - подумал я и направился к женщине.
- Уважаемые, встаньте в очередь, - не напрягая связок казал я. На удивление, кричащие успокоились и выстроились один за другим. Получив билеты, все благополучно направились к автобусу.
Я шёл последним и, остановившись у дверей, снова услышал крики.
- Женщина! Вы сели на моё место! – донеслось до моих ушей. Над теткой, первой заскочившей в автобус, склонился мужчина, нервно теребящий шнурок, свисающий с капюшона. Женщина, судя по всему, пересесть не согласилась. Мужчина стал сокрушаться и загудел весь автобус. Никто, как оказалось, на свои места не посмотрел. Но теперь выяснилось, что они есть и, более того, если они указаны в билете, то нужно сесть непременно на своё!
- Это моё! Вы сели! Идите отсюда! – визжал автобус.
Я стоял на улице и наблюдал за происходящим. За всё время своего путешествия по Земле я не видел подобного. Нет, похожие картины мне доводилось наблюдать, но эта – бесподобна. Вот мужчина в кожаной кепке и куртке с выцветшими швами. Трясёт в воздухе своим билетом, кричит про пятое место…А дома его жена не знает, как замазать синяк на всю щёку, ставший точкой в их утреннем скандале.
А вот женщина с клетчатыми баулами, небрежно затолканными под сиденье, что-то кричит на ухо парню, готовому послать ее к чертям.
- Десятое! – летит ко мне обрывок её фразы. Десятое… А кто отравил соседского кота? Капусту всю он ей потоптал...что ж там за кот такой? И скольких еще котов того же соседа до этого серо-лилового отправила она на тот свет?
Из автобуса вывалился мужчина и тут же попытался заскочить обратно, что-то крича про совесть…А кто лет так двадцать назад спасал собственную шкуру, засадив за решётку вместо себя брата?..
- Это надо же! Написано в билете – одиннадцатое, значит, и сидеть буду на одиннадцатом! – заверещала похожая на крысу женщина и, активно работая локтями, направилась к своему креслу. Одиннадцатое… А кто через границу шастает по поддельным документам?..
Первое, второе, десятое, пятнадцатое…Крики эхом отдавались в моей голове, я прислонился к холодному боку автобуса и закрыл глаза. Я бы рад был их не брать с собой. Да и им вряд ли понравится перспектива провести оставшуюся вечность под тоннами незыблемого мира, который не заметит их отсутствия. Все же, несправедливо делят эту планету свет и тьма. И я почему-то оказался между ними- воплощение тени, отбрасываемой светом…Оказался не сегодня - там, на заре новых времен- на Голгофе, когда такая же толпа безумцев чинила расправу над данной им истиной; той, которую они попрали, чтобы искать в потьмах заново- тысячелетие за тысячелетием...
***
Я видел, как разбили сосуд, в котором Вселенная некогда возжгла свой абсолютный свет, но ошиблась, спустив его на Землю.
За Ним по земле тянулся кровавый след - раскаленные камни истерли Его подошвы, упрямо стремившие свой путь к вершине. Изможденный, мокрый от пота и парящей влаги, дышащий через раз под ношей своего распятия, окруженный немыми римскими воинами, он шел. Он падал. И Он вставал. Чтобы идти и прийти туда, где закончатся его земные дороги.
В шестом часу дня мы добрались к вершине. Руки Его и ноги Его воины прибили гвоздями к кресту. Я бил правую длань Его и жутко становилось от того, как он молчит- как Кровь его из плоти Его багрит песок, как ржавый гвоздь уже впивается в дерево, а Он - молчит.
И прибили мы на крест по велению прокуратора Иудеи Пилата дощечку, на еврейском, латинском и греческом наречиях значилось на ней - «Иисус Назорей Царь Иудейский». Так написал сам Пилат, евзирая на недовольство Синода, приказав не менять слова.
И Он, истекающий соками, свесив голову на еле дышащую грудь, так умирал- под ядовитым солнцем, нещадно палящим тьму, которая все ниаак н опускалась.
И мы кидали жребий о Его одежде: верхнее платье мы разодрали на четыре части — каждому по одной, нижнее же — хитон — решили разыграть.
И все смеялись над Ним - и мы, и невесть откуда и куда идущие мимо люди; мол, спасал других- пусть себя спасет, коли избранный сын божий! И плевали под крест и шли дальше. Да невдомек им было, что Он, себя не спасая- спасает их.
И мать его была рядом - тут же, с нами, бросавшими жребий, и сестра его, и две Марии и любимый Его ученик Иоанн. Все, о чем попросил Он мать и сестер своих - оберегать друг друга после того, как навсегда он оставит и их и не принявшую Его Землю.
И вдруг обрушилась вслед за светом только что яркого солнца непроглядная тьма, и налетел ураган, и поднялась пыль выше облаков - и было это вселенской скорбью по ее поруганному дитя.
Мы ждали, когда крест выпьет кровь Его и Он умрет сам- но час шел за часом, Он терпел молчаливо муки, но жизнь не оставляла Его. И Он попросил пить. Воин намочил в уксусе ветошь и поднес на копье к губам Его. Коснувшись ее, Он передал в руки отца Его дух свой.
Но нам следовало убедиться в смерти Его - и пронзил я копьем ребро Его и вытекли из него кровь и вода. И тьма сгустилась кругом пуще прежнего, и в храме Иерусалима разодралась надвое завеса, и камни раскололись, и многие ожили праведники и вышли из открывшихся гробов...
И через несколько полных лун настала и мне пора отправиться вслед за теми, кого я сотнями отправил за путь свой - в боях- в царствие иное. Там открылось мне знание: о дне и ночи, свете и тьме, ложном и истинном. И вечным бременем моим за то, что и я не стоял в стороне, когда били Сосуд, стало то, в чем искусен я был на Земле - отныне за все дела свои назначен я безликим жнецом, коих тысячи по ту сторону и света, и тьмы. У меня нет лат, скорых сандалий, щита и копья- но всегда я там, где быть чьему-то исходу и исход чей-то там, где появляюсь я.
Две тысячи лет строятся и рушатся города - две тысячи лет человек рождается и умирает, но неизменна суть его - зазеркалье души и мыслей его.
***
- Тихо,- прошептал губами я, но голос мой до краев наполнил автобус. - Поверьте, через несколько минут вам будет все равно, на каких местах ехать, ибо ехать больше не придется.
- Мужик, отвали, рот закрой и сиди в окно смотри,- зашипел на меня пассажир, до этого взывающий к совести собравшихся.
Народ был так увлечен дележкой мест, что не заметил, как автобус тронулся, как выехал на большую трассу, как слева выскочила легковушка, как влетела ему в бок, как он завертелся и повалился, как по салону рассыпались чьи-то мандарины и снег вокруг сделался алым.
Не заметили люди, как превратились в мешанину - как и целый мир, глубоко плевавший на десяток сошедших с его карусели.
Я поправил сбившуюся на бок шапку, встал, сплюнул соленую слюну - передо мной стояли притихшие пассажиры, потерявшие всякую волю и мысли. Мне следовало показать им путь, чтобы они успокоились и ничего более не связывало их с этим миром.
Я делал это сотни, тысячи раз и не встречал непонятливых душ. Но ...
- И все же позвольте заметить, мое место- одиннадцатое, а ваше- шестое!- завизжала та, похожая на крысу женщина, ни к кому не обращаясь. И ее крик, и пассажиры и все вокруг растаяло в рассвете.
- Надо бросать,- подумал я, раздавив бычок. - Или хотя бы в отпуск.
#расказ #мистика #история #дьявол #философия