Иноземцев, как и обещал, прилетел в Душанбе в ответ на телеграмму на второй день. Он сдержанно поздравил Андрея с женитьбой, выдав глубокомысленное "Мдааа", и внимательно прошелся взглядом по Андрею:
- Изменился, повзрослел. Ну что, ты теперь для меня находишься на недосягаемой высоте. Я даже не могу тебя просканировать, боюсь, потеряю самоидентификацию, - он извинительно улыбнулся. А поздно вечером, когда они, открыв нараспашку окна, уселись в шезлонги на большой веранде квартиры, поставив на маленький столик вместительный чайник и две пиалы, разговор предстоял обстоятельный, Иноземцев задал вопрос на мучившую его тему:
- Рассказывай, какие у тебя новости? С чем прибыл?
Андрей подробно пересказал ему свой разговор с шейхом и передал содержание выданной ему шейхом иджазы на преподавание.
- Тааааак. Говоришь, призовет через два года. Теперь ты официальный наследник, раз он назвал тебя любимым муридом. Выдача такого документа ничего другого означать не может, как то, что ты дошел до последней ступени посвящения. В каких, говоришь, учебных заведениях можешь преподавать?
- Во всех университетах стран Запада и Востока.
Андрей достал из сшитого ему Гульбахор парчового цилиндра свиток документа и развернул его перед гостем. Иноземцев удивленно присвистнул:
- Да, смотрю, ты - птица высокого полета. Это покруче всякого диплома. Я знаю, что такая иджаза действительна в мусульманских странах. Интересно, насколько она котируется у нас? Есть у меня знакомый в МГУ, обращусь к нему, поможет тебе устроиться. Значит, в Москву? А как жена воспримет ваш переезд в столицу? Теперь тебе с ней сложнее будет, ответственность больше, мобильности меньше, - в его лице промелькнула озабоченность. Жена совсем не вписывалась в легенду, разработанную им для резидента. Теперь надо менять.
- Жена со мной пойдет и в огонь и в воду. Ну и кроме того, женитьбу благословил сам шейх, - от упоминания о жене у Андрея сами собой губы растянулись в улыбке.
- Шейх? - удивленно вскинул брови Иноземцев.
- Да. Он мне сказал, что она мне поможет снять последний хиджаб – покров с зеркала сердца.
- С шейхом не поспоришь. Ему открыты причинно-следственные связи. Как у тебя с деньгами? В Москве займешь служебную квартиру, помнишь ту, на Вернадского?
- Да. С деньгами в порядке. А вот с квартирой спасибо.
- Ну что же. Тогда завтра я с утра схожу по делам к коллегам, а после обеда можем все вместе сходить на Зеленый базар, давно мечтал, а послезавтра в Москву.
***
Это была из ряда вон выходящая просьба. Чтобы вот так, в начале семестра, без согласования с руководством взять неизвестного человека, можно сказать, «с улицы», для того, чтобы вести спецкурс на кафедре философии религии и религиоведения - ну нет, это просто невозможно.
Андрей Владимирович, декан философского факультета МГУ, с возмущенным видом смотрел на своего давнего соратника - заведующего кафедрой.
- Откуда ты его выкопал? Родственник, что ли? Ну как, посмотри сам, я могу взять абсолютно мне незнакомого человека? У нашего факультета очень высокая марка, я не могу этого позволить. Тем более перечень предметов уже утвержден.
Игорь Николаевич, заведующий кафедрой, стоял перед ним красный, как рак, со сконфуженным видом, тем не менее, в его лице проступала решимость добиться своей цели.
В пятницу ему позвонил сам полковник Иноземцев и предложил уникальную возможность пригласить приехавшего в Москву известного суфийского шейха на кафедру. Для заведующего кафедрой это было чрезвычайно соблазнительное предложение, от которого он не мог отказаться. Упустить такой шанс. Еще переманят к себе другие вузы, с них станется. Такого уровня преподавателей на кафедре до сих пор не было. Вот это всё он пытался втолковать декану. Они были друзьями и понимали друг друга с полуслова. К другому бы он не пошел. Но здесь он был уверен, что голос разума будет услышан.
- Он - суфийский шейх. Видел бы ты его иджазу, это вроде нашего диплома, и кем она подписана.
- Кем это?
- В мусульманском мире – это последняя ступень перед пророком – расулем. Он - известнейший прорицатель. Его авторитет в мусульманском мире, да и не только, в целом, на всем Востоке, чрезвычайно высок. А он - его протеже – его главный мурид. А это показатель совершенства. В иерархии тариката продвижение вверх возможно только в соответствии с личными качествами.
- А у него кроме этой иджазы какой-нибудь еще диплом или ученая степень есть?
- Да я же тебе говорю, что он шейх. Это и есть ученая богословская степень, вроде нашего профессора. У нас в жизни на кафедре, да что там кафедре, может быть и на самом факультете подобного уровня преподавателей не было. Дались тебе эти дипломы и степени. Сам знаешь, что можно половину людей со степенями убрать из вузов, станет только лучше. Послушай. Это всё гораздо глубже. Таких людей по всему земному шару единицы. Он шейх с правом преподавания суфийских истин в любом высшем учебном заведении мира. Узнают другие вузы, разберут нарасхват. Я понимаю, что тебе нужен документ для отчетности. Иджаза написана на арабском. Если надо, то мы её переведем и заверим у нотариуса.
Игорь Николаевич навис над столом декана, демонстрируя отчаянную решимость стоять до конца. Александр Владимирович, декан, хорошо знал своего товарища и понимал, что если он так усердствует, то дело нетривиальное и не терпящее отлагательств. Он побарабанил пальцами по столу, больше для острастки, чтобы не показывать сразу, что он сдался. И спросил примирительно:
- Так чего ты хочешь? Кем ты думаешь его устроить на кафедру? Своим замом? Преподавателем?
- Я с ним переговорил. Он не хочет официально числиться среди сотрудников. Думаю, ему это не интересно. Он предложил читать двухгодичный спецкурс по философии суфизма и сам наберет для этого группу среди студентов третьего – четвертого курсов.
- Подведешь ты меня под монастырь. Ладно, приглашай своего шейха на завтра. Хочу лично познакомиться, - декан взглянул на светящегося от радостного возбуждения товарища и махнул рукой на прощание.
***
Андрей смотрел на себя в зеркало, не узнавая. Вместо привычного дервиша в лохмотьях, на него смотрел щегольски одетый молодой человек с аккуратной бородкой в немецком светло-синем костюме, светлой рубашке с галстуком в тон костюма, узконосых импортных черных ботинках. Бороду он брить не стал, только аккуратно подстриг: она хоть и плохо, но прикрывала глубокий шрам от раны, полученной при взрыве снаряда. С костюмом помог Иноземцев. Он куда-то позвонил из кабинета и через пятнадцать минут девушка принесла талончик.
- Вот тебе талон, на обратной стороне адрес. Там тебя оденут. Сейчас приличной одежды в магазине не достать.
Действительно, по адресу за дверью без всякой вывески оказалось что-то вроде ателье. Вышел старенький, лысый, как бильярдный шар, дед, взял талончик, окинул взглядом Андрея и, буркнув себе под нос, - "фигура стандартная", - вышел и через пятнадцать минут вернулся с одеждой. Вся одежда была немецкой: строгий костюм, рубашка, галстук, темно-синий плащ с отстегиваемой теплой подкладкой и модные туфли. Всё идеально подошло и по размеру и по росту, даже туфли. Поглядев на преобразившегося Андрея, дед удовлетворенно хмыкнул и поднял большой палец руки вверх.
Из комнаты вышла Гульбахор, неся в руках его новенький портфель. Так сложно оказалось заново привыкать к новой, теперь уже городской жизни, к её правилам, этикету, ко всем этим вилкам, ножам, ложкам, метро, трамваям, автобусам, толпам куда-то вечно спешащего толкающегося народу – всей этой городской суете.
Оценивающе оглядев его с ног до головы, она одобрительно улыбнулась и сказала в шутку:
- Думала, что выхожу замуж за пастуха, а оказалось - за ученого. Не могу понять, что мне больше по душе.
Дома она носила традиционную одежду, легкую, не стесняющую движения. И была в ней, как яркий цветок. Но и городская одежда ей удивительно шла, Андрей ловил восхищенные взгляды не только мужчин, но и женщин, когда они с ней ходили по Москве в рамках разработанной Андреем культурной программы: Третьяковка, Пушкинский, Музей Импрессионистов, Консерватория, Малый театр, Ленком. Он обнаружил в ней возвышенную натуру, она с восторгом воспринимала всё богатство культурной жизни, которое могла предоставить на тот момент Москва.
- Не жалеешь? Не устала от городского шума? – как-то через неделю после приезда в Москву спросил он у неё.
- С тобой я бы пошла хоть на край света. Напротив, мне кажется, что я не была более счастливой, чем сейчас. Хотя я и скучаю по нашим горам. Но мы же не навечно тут? Соскучимся, всегда можно будет съездить домой, навестить родных. Весной, когда алыча цветет. А еще лучше летом, когда абрикосы созреют. Так абрикосов захотелось.
- Ну какие сейчас в Москве абрикосы? Сезон кончился. После работы зайду на рынок, яблок возьму.
- Ты надолго? Когда ждать? К обеду?
- Устраиваться иду. Там узнаю график работы. Потом еще кое-какие дела. Буду вечером.
Декан с интересом рассматривал иджазу шейха, написанную на пергаментном свитке, покрытом арабской вязью, замысловатым куфическим письмом, с большими сургучными печатями. Он взял в руки паспорт на имя Олега Петровича Рахимова, из-под очков кидая быстрые взгляды на Андрея, и никак не мог определиться со своим впечатлением от этого человека, и это несмотря на свой многолетний опыт общения с разными людьми. Чуть выше среднего роста, светлые волосы, бородка, худощавый, на щеке шрам, глубокий - интересно, откуда? Глаза светлые. Спокойный. Выдержанный. Больше похож на разведчика из фильма, чем на шейха. Но кто его знает, какие они бывают, эти шейхи?
- У меня такое ощущение, что я вас где-то видел. Вы же русский, у вас паспорт русский. Вы что заканчивали?
Андрей, следуя легенде, данной ему Иноземцевым, ответил:
- Я заканчивал Душанбинский университет.
- Какими языками владеете?
- Восточными: арабским, фарси, дари, пушту, урду, китайским, немного тибетским, западными: английским, немецким, французским.
- Солидный багаж. Почему вы хотите преподавать именно в нашем вузе и заявленный вами предмет, - декан посмотрел на бумажку, - философию суфизма?
- Я – суфий. И это часть моего пути, заповеданная моим учителем. Степень моей готовности определяет учитель и он же дает документ, иджазу, на право преподавания. Согласно документу, я могу преподавать философию суфизма в университетах любой страны Запада или Востока.
- Как вам удалось стать учеником пира? – декан с любопытством глядел на Андрея, отмечая в его манере отвечать и держаться высокую степень интеллектуальной готовности.
- Так получилось. Не зрим грядущие дороги ни в ясном небе, ни во мраке. И лишь распятые пророки умеют всюду видеть знаки.
Через неделю Андрей набрал курс. Он выбрал двенадцать студентов, предварительно отсеяв большое количество желающих. По кафедре кто-то разнес слух, что к ним пришел новый преподаватель с востока, достигший просветления. От этого в комнату, где Андрей вел собеседование, набралось желающих и просто любопытствующих человек пятьдесят.
- Посмотрите, какой таинственный. Говорят, что шейх. Знает множество языков. Похож то ли на йога, то ли на святого, - шептались девушки между собой.
На курс попала всего одна девушка, Маша Калмыкова. Андрей вначале не хотел брать девушек в группу. Ему требовались студенты с хорошо развитой логикой и цепкостью ума. Девушка же поразила его своими способностями. Она без труда запоминала пятнадцать предметов на столе и могла в точности повторить их местоположение. У неё была великолепная память, координация, красивый почерк, четкая дикция, говорящие о развитом логическом уме, и такая мольба в глазах, что Андрей поддался её натиску и оставил на курсе.
- Постоянный зикр позволяет вам добиться состояния гияб – отсутствия самости и приблизиться к состоянию худур – божественного присутствия. Другого пути постижения Истины нет. Пребывание в нафсе полностью перечеркивает все попытки человека прикоснуться к Истине. Через практику непрестанной «талаша» - превращения самости в ничто, полного обнуления личности, ваше сознание достигает состояния «ташаббаха» - уподобления божественному.
Заканчивался второй год обучения. Андрей видел перемены, происходящие с учениками. Трое из них, включая Машу, явно усердствовали в зикре и их результаты были впечатляющими. Андрей на одном из первых занятий раскрыл им основные заповеди суфизма, следуя которым, человек быстро продвигается по пути истины. Зикр был одной из основополагающих практик, позволяющих даже в сложных наступающих временах задвигать куда-то на периферию сознания нафс – самость, и выходить из-под спуда дуальности, являющейся на самом деле вуалью, скрывающей от глаз человека «вахдат ал-вуджуд» - Единство бытия. На его занятиях студенты читали стихи суфийских поэтов, он им рассказывал о тайной философии суфиев, о явных и тайных практиках, о суфийских орденах – тарикатах, их отличии друг от друга, о суфийской атрибутике. Единственно, о чем он им не рассказывал, был его собственный путь и странствия, его собственные откровения и отношения с учителем.
- Скрывайте самое сокровенное внутри, а наболевшее выставляйте на всеобщее обозрение и суд. Так вы избавитесь от лишнего и приобретете свое главное сокровище…
Андрей смотрел в чистые восторженные глаза учеников. Осталось всего десять человек. Девять студентов и студентка. Они смотрели на него с обожанием, готовые последовать за ним хоть на край света.
- Зикр позволит любовь сделать базовым состоянием. Именно с высоты этого состояния вам надлежит смотреть на мир, реагировать на его вызовы. Только это состояние позволяет вам, сняв покров вуали дуальности, увидеть истинную реальность, или просто Истину. Поэтому вашим главным зикром должно стать слово «любовь».
Андрей вдруг понял уловку шейха, отправившего его преподавать и благословившего на женитьбу. В действительности скитания и лишения направляли внимание куда угодно, только не на любовь, ожесточили сердце. Любовь казалась отражением плотских мыслей и завязана была на обладании. Андрей сторонился таких мыслей, опасаясь утратить чистоту и невинность помыслов. Рассуждая со своими студентами о любви, он каждый раз переживал невыразимый душевный подъем, зажигаясь сам и зажигая своей любовью слушателей. Больше всех доставалось Маше, которая, зная о семейном положении Андрея, старалась ничем не выдать свою любовь к преподавателю, её выдавали только глаза глубоко влюбленного человека, смотревшие с огромным обожанием на Андрея.
Их отношения с Гульбахор стали еще более близкими, насколько это было возможно. Андрей, в буквальном смысле слова, не мог ею надышаться, зарываясь в её волосы и вдыхая их запах. От неё исходил аромат весенней свежести, расцветающего сада. Она отвечала ему взаимностью.
- Ты знаешь, моя радость, я никогда не думала, что полюблю тебя еще сильнее. Мне казалось, что сердце моё уже переполнено любовью к тебе, а оказалось, что у него нет границ и я люблю тебя с каждым днем всё сильнее. Я растворяюсь в тебе, меня нет. Ты мой господин. Ты мой бог. Мой Аллах.
Она и смеялась и плакала одновременно, но это были слёзы любви и счастья.
Для Истины иного нет зерцала –
Лишь сердце, что любовью воспылало.
А нет там отраженья – поспеши,
Очисти зеркало своей души.
Каждое слово зикра отражало истину. Не было в нем тайны. Только прямое переживание. Любовь – как базовое состояние. В нем человек приходит в этот мир, в нем же уходит, в нем и должен пребывать. Сорван последний хиджаб с сердца. Благодарные ученики и любимая Гульбахор растворили своей любовью остатки ледяного панциря, скрывающего лик Единого перед глазами сердца, и вот он воспылал в сердце, преобразив собой всё вокруг. Ликованьем зашлась душа Андрея и он издал счастливый смех.
- Что тебя рассмешило, любимый?
- Дорогая, как твои слова Истинны. Какая же ты умница. Истина, любовь и Аллах – это слова одного порядка и означают одно. Только любовь дает истинный взгляд на вещи, только Истина открывает для нас смысл того, что Аллах вездесущий сотворил всё вокруг любовью. Такие простые слова, а понятны становятся, только когда любовь заполнила сердце и душу.
Смеясь, Андрей подхватил жену на руки и закружил по комнате.
Иноземцев любил бывать у Андрея в гостях. Он отдыхал у них душой и сердцем, напряжение отпускало и обычно он с трудом заставлял себя встать и раскланяться с гостеприимными хозяевами. Гульбахор всегда оставляла мужчин наедине: у них свои мужские разговоры, у неё свои женские заботы.
- Похоже, что мы идем в русло негативной части предсказания. Мне удалось обнаружить в предсказаниях алгоритм причинных связей. Можно уже делать стратегические прогнозы. Вот только атмосфера в верхах мне не нравится. Знаешь, Андрей, - Иноземцев только здесь мог излить душу, - буду с тобой откровенным, словно рак разъедает, казалось, ранее монолитную структуру партии, службы, да и всей страны в целом. Послушаешь, что стали открыто говорить с высоких трибун, что пишут в газетах - волосы дыбом встают. Ничем иным, как провокацией или прямым предательством это назвать нельзя. Я на свой страх и риск подготовил рапорт руководству, где изложил стратегии дальнейшего развития страны. Ты знаешь, молчание, никакой реакции. Только начальник как-то странно на меня смотрит, думаю, отправят в отставку. Мне военные предложили возглавить одно интересное направление, по нашему профилю, думаю, соглашусь. Здесь у нас как воду в ступе толочь. Второй год на исходе. Интересно, как там у шейха дела? – Иноземцев посмотрел на молчавшего Андрея.
- Новая задача вызревает только к исходу второго года. Еще месяц, – Андрей посмотрел на Иноземцева, отмечая про себя, что тот стал нервным, осунулся, волосы на голове совсем побелели.
Он пока не стал говорить полковнику, что вот уже неделю, пробиваясь через общий шумовой фон, в его голове начала звенеть и потихоньку усиливаться нежная мелодия флейты. Он пока гнал от себя догадки, хотя где-то в глубине души осознавал, что это растет зов. Наступает пора возвращаться к шейху за новой вазифой. Какой будет задача, даже трудно предположить, но в его положении женатого человека это создавало определенные трудности. Пора готовить Гульбахор к скорому расставанию.
Последний день мая выдался по-летнему солнечным и каким-то праздничным. Андрей проснулся от играющей мелодии флейты. Звучащая музыка была печальной и напоминала раги Харипрасада Чаурасии. Андрей повернул голову, рядом на подушке мирно спала Гульбахор.
- Пора в путь, - подумал Андрей и тихонько встал, стараясь не разбудить жену. Он позвонил по телефону Иноземцеву, тот вставал рано и не удивился звонку:
- Еду. Присмотрите за женой, пока буду отсутствовать?
Благодаря Иноземцеву, Андрей добрался до Мазари-Шарифа за три дня через Термез. Он был уже в одеянии дервиша. С момента его отъезда ситуация в Афганистане кардинально изменилась. Советских войск больше не было. На постах стояли вооруженные, одетые в форму армии ДРА афганцы. С хмурыми лицами они тщательным образом проверяли его документы, и лишь только тогда, когда в их руках оказывалась иджаза, их лица как по команде светлели, на лицах проступали по-детски бесхитростные улыбки и после этого они обычно просили благословить. Война и общая неразбериха оставляла в душах солдат единственную надежду на высшую справедливость, проводником которой, по их мнению, он был.
Затронули изменения и текие. Помещения были против обыкновения пустынны, плохо убраны. На пороге Андрей повстречал старого знакомого Рахматулло. Тот обрадованно всплеснул руками:
- Где тебя носило все эти годы? Выглядишь, как большой раис, начальник. Вот только живота не наел, не то что я, - он довольно похлопал себя по округлому животу.
- Как поживает дядя? – спросил его Андрей, ожидая, что Рахматулло ему расскажет все последние новости и не только про дядю.
- Дядя представился, да простит Аллах все его прегрешения. Светлый был человек. Теперь я исполняю его обязанности распорядителя текие. Народ уходит, шейх отменил все приемы уже как два месяца. Заперся, ни с кем не встречается. Вчера спрашивал о тебе: не приехал ли? Пойду доложу, - Рахматулло скрылся за дверью и появился через пять минут, - иди, ждет.
В комнате было темно, пахло благовониями. Лицо шейха в сумерках было не разглядеть. Андрей подошел, склонился в поклоне и поцеловал руку.
- Садись. Вовремя ты приехал. Думал, не дождусь. Завтра с тобой едем в одно место. Я распорядился подготовить все документы, что я слагаю свои полномочия и передаю их тебе. Теперь ты глава нашего тариката. И теперь, с сегодняшнего дня тебе предстоит заботиться о процветании общины. Но об этом никто, кроме доверенного мунши, моего секретаря, не знает. По традиции, я должен передать тебе свой дар прорицателя. Для этого я хочу познакомить тебя со своим учителем.
- Муршид, ваш учитель же умер десять лет назад? - спросил Андрей, подумав, что шейх заговаривается.
- То учитель традиции. Я тебе говорю про своего учителя сердца. Это он мне открыл дар предвидения, погрузив меня в пучину переживания сокровенной Истины. С тех пор обычный мир для меня перестал существовать, я живу в другом мире, напоенным до краев небесным светом, и я хочу этот мир открыть для тебя. Это и будет передачей дара.
На следующий день они выехали на машине на юг и, не доезжая Саланга, свернули с дороги. Машина колесила часа два по узким проселочным дорогам, то и дело останавливаясь на многочисленных блокпостах. Время было крайне неспокойным. Солдаты сменились бородатыми ополченцами, обвешанными автоматами и лентами с патронами. Но их везде пропускали. Через какое-то время проезжая дорога закончилась. Водитель вышел и через полчаса привел двух оседланных с большими дорожными сумками лошадей. Андрей ломал голову над целью их поездки. Шейх ничего не объяснял и всю дорогу молчал. Он оказался заправским наездником, несмотря на почтенный возраст. Тропинка, по которой они ехали, петляя, уводила их всё дальше в горы. Показались угрюмые скалистые пики, укрытые снегом. Наконец, шейх притормозил лошадь и указал рукой на раскинувшийся в глубоком каньоне, промытом бурливой горной речушкой, зеленый сад размерами с дачный участок.
Андрей вопросительно взглянул на шейха.
- Это сад Истины. У этого сада есть садовник. Он мой учитель, единственный и незабвенный. У меня с ним духовная связь, такая же, как у нас с тобой. Мне не надо тебе разъяснять символы сада. Ты сам в этом хорошо разбираешься. Скажу только, что мой учитель, да прибудут долгими его дни, - святой человек. Это сам бог, возделывающий души людей. Может, только благодаря ему, мир пока не скатился в пучину смертоубийственной войны и тотального разрушения.
- Муршид, а как он тут живет совсем один? Как война его не коснулась?
- Его опекают и оберегают, как сокровище. И шииты, и сунниты, и суфии, и армия, и муджахеды. Это место скрыто со всех карт, отдалено от всех мест, где может вспыхнуть конфликт. Это самое сокровенное, святое, что осталось у верующих людей. Единственная надежда на счастье быть услышанным Аллахом, когда грянет неминуемая беда. Когда грехи человечества перевесят чашу горя и вызовут справедливую кару Господа. К кому тогда обращаться, если для того, чтобы быть услышанным, надо в сердце вместо злобы хранить любовь? Вот он и есть хранитель любви. Тот, кто напрямую общается с Единым. Он никого не принимает, только меня. Сейчас он призвал меня сменить его на посту Садовника. Теперь я займу его место, а ты - моё. Придет время, когда, хвала Всевышнему, может, и тебе повезет стать Садовником. Держи это в своей памяти как путеводную звезду, которая выведет на свет, когда будет казаться, что мир захватил мрак. Мы переночуем здесь, уже поздно и пойдем к нему завтра утром. Он уже совсем старый, работа по саду стала ему не под силу.
- Я могу помочь в работе. Я знаю, как ухаживать за садом.
- Этот сад принимает заботу только Садовника. Это не простой сад. Каждое прикосновение в нем что-то меняет в мире. Здесь нужна высочайшая степень осознанности.
Они развели небольшой костер, заварили чай. Стояла тихая погода. Ни ветерка. Земля и камни, нагретые солнцем, отдавали тепло. Солнце пряталось за горой, окрашивая окрестности в разные яркие цвета, не жалея для этого красок. Неподалеку вовсю старался сверчок, пытаясь скрасить вечер уставшим путешественникам. Тоненько тренькнула и сразу умолкла птичка, будто устыдилась неурочного пения.
- Муршид, а как вы с ним познакомились, - спросил Андрей, когда они, укутавшись в шали, устроились на ночлег возле костра.
- Он тоже пришел с Севера, как и ты. Давно. Я тогда был еще безусым. Вы с ним чем-то похожи. Он так же был полон раджаса и очень способным. Мой предшественник, шейх Абу Салим Кади взял его муридом. Однажды зикр преобразил его, вычистив сознание от остатков нафса, и дал ему прямое переживание Единого. После этого он удалился в пустыню, скитался три года, а потом пришел к шейху и сказал, что его зовет Садовник. Я вызвался его сопровождать сюда, потом после приезжал несколько раз, привозил еду, инструмент. И вот, в один из приездов он показал мне лицо Аллаха всемилостивого и милосердного. Все хиджабы, скрывающие Истину, были разорваны в клочья. После этого он стал моим муршидом. Когда я после этого вернулся в текие, шейх сделал меня главным прорицателем и вскорости передал мне тарикат.
Совсем стемнело. Костер погас, но от земли по-прежнему шло тепло. Андрей закрыл глаза.
- Как там моя ненаглядная Гульбахор, - перед его глазами возник образ смеющейся жены. От смеха у неё на щеках появлялись две ямочки, делая лицо по-девичьи милым. В голове зазвучала песня Тагора, она им обоим нравилась и Гульбахор её часто пела чистым высоким голосом:
Я уплываю и время несет меня с края на край.
С берега к берегу, с отмели к отмели, друг мой, прощай.
Знаю когда-нибудь с дальнего берега давнего прошлого
Ветер вечерний ночной принесет тебе вздох от меня.
Утром у калитки сада их ждал дряхлый, согнутый временем старик, темное восточное лицо покрывала сеть добрых морщин. Он приветливо улыбался и приглашал их в сад, тяжело опираясь на суковатую трость. Издали он был точной копией деда Аманулло. У Андрея даже защемило сердце от воспоминаний. Сад нуждался в садовнике, в крепких мужских руках. Розы переросли. На яблонях торчали в разные стороны засохшие ветки. Сухие листья раскидистого платана засыпали небольшой ручеек, вытекавший из бьющего из-под скалы ледяного родника. Только два кипариса, знаменующие собой вечность прошлого и вечность будущего, горделиво возносили свои стройные кроны над садом. Но даже запущенный сад наполнял пространство атмосферой спокойствия и благости. В нем легко дышалось, листва деревьев не пропускала жара палящих лучей солнца, по саду юрко порхали звенящие на все голоса разноцветные птицы, высоко в небе парили соколы, высматривая добычу.
А вечером, когда они совершали втроем общий зикр, на Андрея обрушилось небо. На смену времени пришла вечность. Исчезли Садовник с муршидом, исчез сад, исчез он сам, всё сущее растворилось в свете. Не было никакой точки самосознания. Был только свет. И только он был реален. И только он был истинен. У него было имя, оно вибрировало, звучало то тонюсенькой нежнейшей флейтой, то ударяло оглушающим грохотом вселенского барабана: АЛЛАХ.
- Саидулло, Саидулло, - сквозь светлую пелену послышался знакомый голос. Андрей попытался приоткрыть глаза и тут же зажмурился от яркого света: луч солнца бил ему прямо в глаза. Как сказал ему потом шейх, Андрей неделю лежал в беспамятстве белый, как простыня, едва прослушивался пульс.
- Не трогай его, пока не порозовеет, - сказал ему слабеющий на глазах учитель.
- Вставай, приходи в себя, - он увидел перед собою лицо. Черты лица плыли, лицо на глазах менялось, становясь похожим то на наставника, то на Иноземцева, то на Садовника. Пока, наконец, черты не сфокусировались и Андрей не увидел перед собой лицо шейха. Андрей сел, пытаясь окончательно придти в себя, и тут заметил очертания человека в белом саване, лежащем на лавке.
Из глаз шейха текли слезы. Андрей понял, что Садовник отошел в лучший мир.
- Он попросил меня похоронить его у западных ворот сада, он и могилу там себе заранее выкопал. Я сделаю над ней мазар. Помоги мне.
Они взяли легкое, почти невесомое тело и понесли к воротам. Брызнули крупные капли дождя, словно сад прощался с близким другом, громыхнул гром, сверкнула молния и тут же из-за тучи выглянуло солнце, отразившись в каплях дождя яркой радугой, опустившей один край в сад. Пение птиц и цикад слилось в одном гармоничном хоре. На куст села горлица, покосилась взглядом на шейха с Андреем, вспорхнула и улетела.
А с Андреем начало твориться что-то странное. В глазах двоилось, подступала дурнота. Ему на миг показалось, что он один в этом саду и за пределами сада ничего нет, только звезды. Что вся его предыдущая жизнь ему приснилась. И вот только сейчас он проснулся. Истина была устрашающей. Один во Вселенной. Где-то на периферии сознания всплывал и тут же таял образ нежной Гульбахор и он никак не мог за него зацепиться. Чередой видений шли какие-то события глобальных масштабов. Рушились империи, исчезали и появлялись города. Огромные толпы людей передвигались по планете в поисках лучшей доли. Видения начали обретать хаотичный характер, пока не стали совершенно непереносимыми, казалось, что еще одно мгновение и голова лопнет. Где-то совсем далеко на краю сознания пульсировали чьи-то слова: "Нет, есть что-то еще. Что-то еще. Вспомни маму. Да, мама. Образ мамы. Её лицо. Её слова: "Андрей, знай, что мы с отцом тебя любим". Мама и Гульбахор. Два моих якоря". Тошнота прошла и Андрей ощутил прилив небывалой бодрости и чувство голода. Было ощущение, что он не ел целую неделю.
- Ты получил мой дар. Документы и мою печать заберешь у мунши. Сразу уезжай. Из Москвы переберись в одну из мусульманских стран, туда, где спокойно. Через полгода, когда дар полностью откроется и видения не будут вызывать тошноту, а напротив – бодрость и прилив сил, дай знак мунши. Он организует встречи с желающими получить предсказание. Десять процентов оставляй себе на жизнь, остальные передавай через мунши на тарикат. Перед предсказанием скажешь: хува-ль-хакк (Он-Истина) и вновь увидишь Его лик. Ответ приходит на запрос. Расскажешь обратившемуся, что видел, и не давай никаких разъяснений. Ну что же, будем прощаться. Ба Аман-е Худо!
Всю обратную дорогу Андрей удерживал перед своими глазами образ любимой Гульбахор. Этот образ позволял восстанавливать буквально по крупицам всё то, что когда-то было Андреем, его память, переживания. И только это помогло ему не соскользнуть в пучину дикого беспамятства и необузданных плясок сошедшего с ума нафса, навсегда утратившего свой контроль над сознанием и телом.
В полночь забвения на поздней окраине жизни моей.
Ты погляди без отчаянья. Ты погляди без отчаянья.
Вспыхнет ли облик безвестного образа будто случайного.
Вспыхнет ли, примет ли облик безвестного образа будто случайного.
Это не сон. Это не сон. Это вся правда моя, это истина.
Смерть побеждающий вечный закон – это любовь моя.
Это любовь моя. Это любовь моя.