…Я не был знаком с Борисом Слуцким по причине уважительной – я был слишком юн, когда он отошёл от литературы. И полюбил я его поэзию не сразу.
В ней не было той звонкой музыкальности, как у Гумилёва, Пастернака или Мандельштама. Его поэзия совсем не похожа на поэзию его любимого Маяковского. Хотя Слуцкий и считал себя футуристом, у него была своя, тихая музыка. Чтобы её расслышать, нужно научиться слышать тишину после взрыва. Её услышал Иосиф Бродский, назвавший Слуцкого одним из крупнейших поэтов XX века.
Я расскажу, как её услышал я. Дело было в Туле в середине 90-х годов. Я работал журналистом на радио, и очень хотел сделать передачу про известного поэта Слуцкого, который провёл в Туле последние годы жизни. Мне помогли разыскать его племянницу, Ольгу Ефимовну Слуцкую, дочь его брата и самую близкую его родственницу, и я отправился на интервью. Мы сидели с ней за столом, пили чай, говорили о Слуцком. В какой-то момент я пересел на диван, а Ольга Ефимовна вышла в соседнюю комнату за рукописями поэта. Вернувшись, она посмотрела на меня и сказала: «Вот на этом диване дядя Боря и умер». Меня как будто пронзила молния… и наступила тишина. Вернувшись домой, я бросился листать трёхтомник Бориса Слуцкого, привезённый когда-то аж из Ялты. И я услышал её, эту тихую музыку Слуцкого, которая не отпускает меня до сих пор.
Кстати, тогда Ольга Ефимовна вынесла мне рукопись ещё не опубликованной книги военной прозы Слуцкого «Записки о войне» в машинописи с рукописной правкой поэта. Когда я нагло спросил, могу ли взять рукопись с собой для ознакомления, Ольга Ефимовна кивнула. Я был так поражён тем, что держу в руках, что постарался поскорее отсканировать рукопись и вернуть оригинал владелице. Сказать, что «Записки о войне» меня потрясли – не сказать ничего. Парадная война всем нам хорошо была знакома с детства по военным книгам и фильмам, парадам и встречам с фронтовиками. Уверен, что, попади рукопись Слуцкого в НКВД, он пошёл бы по стопам Александра Солженицына в ГУЛАГ. Но друзья вовремя посоветовали поэту изъять из обращения немногочисленные экземпляры опасной рукописи. И Слуцкий никогда больше не пытался её опубликовать. Уже в XXI веке «Записки…» были изданы в Петербурге и в Москве, но так и остались непрочитанными широкой аудиторией. А мне кажется, что эту книгу нужно не только переиздавать, но и включить в школьную программу. Будущие взрослые должны с детства знать, что такое война. Чтобы им никогда не захотелось однажды поиграть в «маленькую и победоносную» войнушку взаправду.
***
Родился Борис Абрамович Слуцкий в городе Славянске, а затем семья переехала в Харьков, предвоенную столицу Украины. Вслед за девушкой, в которую был тайно влюблён, Слуцкий в 1937-м приезжает в Москву. Здесь он поступает в Московский юридический институт и ходит в литкружок, который ведёт Осип Брик. В 1939-м по рекомендации поэта Павла Антокольского Слуцкого принимают в Литературный институт, который он успевает закончить до войны.
В 1941-м на войну Слуцкий поехал с двумя томиками стихов – Блока (которого так и не полюбил), и Хлебникова (которого полюбил). Впрочем, того и другого он прочёл значительно позже. Томики стихов в первом же бою достались неприятелю, да и читать на войне было некогда. Слуцкий был поначалу военным дознавателем, затем политработником, ходил в разведку, участвовал в формировании правительств послевоенной Европы.
Я судил людей и знаю точно,
что судить людей совсем
несложно -
только погодя бывает тошно,
если вспомнишь как-нибудь
оплошно…
Во время европейского похода Красной Армии Борис Слуцкий по роду деятельности должен был разбирать жалобы местного населения на действия советских военных. Много он наслушался тогда, о немногом, наверно, написал в «Записках о войне», а его докладные едва не стоили ему военной карьеры – его обвинили в очернительстве Красной Армии.
Тем не менее, майора Слуцкого не хотели отпускать с военной службы, но сказалась тяжёлая контузия. Несколько лет он провёл в госпиталях и дома с тяжелейшими головными болями, получил военную инвалидность. Это было тяжкое безвременье – ни творчества, ни работы, ни жилья… Стихи Слуцкий не писал почти восемь лет. В 1949 стихи пошли снова, и он пришёл с ними к Илье Эренбургу. Настоящая известность пришла к Слуцкому в 1953-м после публикации этих новых стихов и статьи Эренбурга о нём. Слуцкого приняли в Союз писателей несмотря на то, что у него ещё не было ни одной опубликованной книги. А его стихи «Кёльнская яма», «Хозяин», «Бог» и другие ходили по рукам в списках. Ахматова говорила о его стихотворении «Бог»: «Я не знаю дома, где бы не было этого...»
Мы все ходили под богом.
У бога под самым боком.
Он жил не в небесной дали,
Его иногда видали
Живого. На Мавзолее.
Он был умнее и злее
Того - иного, другого,
По имени Иегова...
Мы все ходили под богом.
У бога под самым боком.
Однажды я шел Арбатом,
Бог ехал в пяти машинах.
От страха почти горбата
В своих пальтишках мышиных
Рядом дрожала охрана.
Было поздно и рано.
Серело. Брезжило утро.
Он глянул жестоко,- мудро
Своим всевидящим
оком,
Всепроницающим взглядом.
Мы все ходили под богом.
С богом почти что рядом.
О стихотворении «Кёльнская яма» Иосиф Бродский говорил: «Вот как надо писать!»
Широко разошлась песня Виктора Берковского на стихотворение Слуцкого «Лошади» («Лошади умеют плавать. / Но – нехорошо. Недалеко…») Это стихотворение, наравне с «Физиками и лириками» (Что-то физики в почете. / Что-то лирики в загоне…) стали визитными карточками Слуцкого.
Выросший на свободной поэзии Серебряного века, сам Слуцкий был вынужден править свои стихи, чтобы они были опубликованы. Трудно даже представить, каково ему было это делать. Правленые в соответствии с политической конъюнктурой стихи его порой до сих пор гуляют в нынешних книгах в «советской шинели». А те стихи, которые изменить было никак нельзя, Слуцкий складывал в стол. Со временем их накопилось очень и очень много…
Он по праву считался «военным поэтом», и его военные стихи, наверное, лучшие из всей русской поэзии о Второй мировой. Война не закончилась для него никогда.
Сгорели в танках мои товарищи -
до пепла, до золы, дотла.
Трава, полмира покрывающая,
из них, конечно, проросла…
Один из лучших стихов Слуцкого о войне – «Немецкие потери», о расстрелянном пленном немце («…Мне всех – не жалко! / Одного мне жалко: / того, / что на грамошке / вальс крутил.»). Впрочем, вся его военная поэзия – это энциклопедия войны, её героев и негодяев, характеров и ситуаций. Он рассказывал о войне в застольных беседах с друзьями и знакомыми, в стихах и прозе. Он хотел донести правду о войне. Был ли он услышан?
С октября 1972-го по апрель 1977 года Борис Слуцкий вёл поэтический семинар Литературной студии при Московском отделении Союза писателей СССР, в котором учились Геннадий Калашников, Виктор Гофман, Алексей Королёв, Гарри Гордон, Георгий Елин, Галина Погожева, Ольга Татаринова и другие. Но, помимо тех, кто учился у Слуцкого непосредственно, немало поэтов, которые называли себя или были по факту его духовными учениками – это и Бродский, и Евтушенко, и Олег Хлебников, и Сергей Белозёров, и многие другие.
Слуцкий был щедрым в прямом и переносном смысле – он помогал талантливым поэтам с публикациями, поддерживал коллег в решении творческих и житейских вопросов, ссуживал деньгами. Его называли «комиссаром» за это его желание всем помогать, за сочувствие – а это была норма его жизни, он просто не видел возможности жить иначе. Слуцкий написал предисловие к подборке стихов 17-летнего Олега Хлебникова в «Комсомольской правде», выходившей тогда милионными тиражами. Даже к организации отдела звукозаписи при Союзе писателей, благодаря которому сохранились голоса ушедших поэтов, Слуцкий имел непосредственное отношение, по свидетельству звукоархивиста Льва Шилова.
Слуцкому, чей двоюродный брат Меир Амит был начальником военной разведки и директором Моссада, предлагали эмигрировать в Израиль. Но его родиной был русский язык и русская поэзия, а от них эмигрировать невозможно.
Я говорил от имени России,
ее уполномочен правотой,
чтоб излагать с достойной прямотой
ее приказов формулы простые,
- писал он о своей работе политработником в армии.
Я этот день,
воспоминанье это,
как справку,
собираюсь предъявить
затем,
чтоб в новой должности – поэта
от имени России говорить.
Слуцкий довольно поздно женился. Мне рассказывали такую историю его знакомства с будущей женой Татьяной Дашковской. Будто бы к Слуцкому приставал какой-то поэт с просьбой дать рекомендацию в Союз писателей, Слуцкий отнекивался, и тут увидел красивую женщину, которая проходила мимо. «Познакомь меня с ней, - сказал Слуцкий, - тогда дам рекомендацию». И знакомство состоялось. Через некоторое время Татьяна тяжело заболела. Чего только Слуцкий не делал, чтобы её спасти, но в 1977 году её не стало.
После смерти жены Слуцкий три месяца, не останавливаясь, писал стихи, а потом замолчал на долгие девять лет, до самой смерти.
Ему предлагали печататься за границей, но он отказывался. Даже его краткая речь на том проклятом собрании Союза писателей, которое исключило Бориса Пастернака из своих рядов за публикацию романа «Доктор Живаго» в Италии, тоже была посвящена тому, что признание надо искать на родине. Сам Слуцкий говорил о своём участии в этом собрании так: сработал механизм партийной дисциплины. Ольга Слуцкая считает, что чувство вины за своё участие в этом позорном собрании преследовало Бориса Абрамовича всю жизнь и, наравне со смертью жены, стало причиной его душевной болезни. Где-то не так давно я прочитал, будто бы Слуцкий ездил к Пастернаку извиняться, но Ольга Ефимовна категорична: «Этого не было! Если бы дядя Боря ездил – мы бы знали!»
…Потом была глубочайшая депрессия и психиатрическая больница… Когда врачи отчаялись вернуть пациенту душевное равновесие, они посоветовали брату поэта, Ефиму Абрамовичу, который жил в Туле, забрать Слуцкого к себе. Домашняя обстановка и близкие люди, по мнению врачей, могли если не вылечить, то хотя бы облегчить его состояние. И Слуцкий перебрался в Тулу.
Здесь он действительно немного пришёл в себя, но когда с ним пытались встретиться давние знакомые, отвечал: «Я писал стихи. Больше не пишу. Говорить не с кем». Отказал он во встрече и Булату Окуджаве. А спустя неделю вдруг начал готовиться к его приходу… но Окуджава уже уехал. Несколько раз он выходил на улицу и демонстративно ложился на трамвайные рельсы. Его снова увозили в больницу. Однажды утром обход проводил молодой врач. Увидев нового пациента, он спросил: «Как вас зовут?» и поэт ответил: «Борис Слуцкий». Молодой доктор не сразу узнал известного поэта, и решил, что наряду с «наполеонами» теперь в больнице будут и «слуцкие». Но когда увидел паспорт, понял, что Слуцкий – настоящий…
Борис Слуцкий умер 23 февраля 1986 года. Тульские власти дали автобус, чтобы отвезти тело поэта в Москву. Сами похороны пронзительно описал поэт Дмитрий Сухарев в стихотворении «Минское шоссе»:
Ради будничного дела, дела скучного,
Ради срочного прощания с Москвой
Привезли из Тулы тело, тело Слуцкого,
Положили у дороги кольцевой.
Раздобыли по знакомству, то ли случаю
Кубатурку без ковров и покрывал,
Дали вытянуться телу, дали Слуцкому
Растянуться, дали путнику привал.
А у гроба что ни скажется, то к лучшему,
Не ехидны панихидные слова.
И лежит могучий Слуцкий, бывший мученик,
Не болит его седая голова…
После смерти Слуцкого начали выходить его неопубликованные стихи – не подборками даже, а книгами! Столько оказалось неопубликованного в столе одного из самых известных советских поэтов.
В Туле на доме, где провёл последние годы жизни большой русский поэт Борис Слуцкий, так и нет мемориальной таблички. И музея Бориса Слуцкого ни в Москве, ни в Туле тоже почему-то нет.
Зато выходят книги его стихов и раскупаются так, что их не найти на полках магазинов. Так что я уверен, что забвение поэзии Бориса Слуцкого не грозит. Вот только услышим ли мы предостережения поэта, прошедшего всю войну и навсегда оставшегося на ней?
#андрей коровин #слуцкий #борис слуцкий #любовь #вечная любовь #поэзия 21 века