И в 1812-м, и в 1941-м годах, бросив вызов общеевропейскому гегемону, Кремль остро нуждался в союзниках. Интересно, что в обоих случаях таким союзником стала Великобритания – страна, на которую в российском руководстве обычно списывали все наши внешнеполитические скорби, говоря «англичанка гадит».
В декабре 1941 года, когда развернулось наступление Красной армии под Москвой и грянул Перл-Харбор, обозначился и второй союзник – Соединенные Штаты.
Белому дому пришлось вступить в официальную и полномасштабную борьбу с Японией, а заодно – Германией. В зените наполеоновских походов Североамериканские Штаты, совсем недавно просверкавшие на карте мира, отнюдь не аплодировали антибонапартовской коалиции. Пожалуй, даже наоборот: янки были заинтересованы в успехах французских революцион-агрессоров – те дрались с противниками американцев, англичанами. А враг моего врага, как известно, мой друг.
В приснопамятном 1812 году доблестные сыны британской короны вознамерились вернуть королю Георгу III отпавшие «по недоразумению» заокеанские колонии. Удальцы вторглись в пределы США, оттеснили их неопытные рати и сожгли начатую постройкой молодую столицу, которую американцы нарекли в честь первого президента Джорджа Вашингтона. Но вскоре солдаты под полосатым Юнион-Джеком потерпели поражение на озере Шамплейн у канадской границы и на юге, у берегов Мексиканского залива, под Новым Орлеаном.
Пришлось убраться восвояси – в свои канадские вотчины, каковые разгулявшимся американцам, при всем их желании, захватить не удалось. Яркий психологический момент: именно в разгар этих громов и молний родился легендарный образ дядюшки Сэма – доброго и богатого покровителя рядовых американцев. Дело в том, что бойцов и офицеров кормили на передовой кашей и картошкой с салом, а его доставляли в увесистых бочках с клеймом US (United States). Веселый солдатский ум не захотел мириться с рутинной канцелярской аббревиатурой и расшифровал обе буквы на теплый житейский лад – Uncle Sam (дядя Сэм). Он-то, щедрый-заботливый, и посылает на полевые кухни сытную, питательную свинину. Потом сей фронтовой юмор начали потихоньку обыгрывать художники, журналисты и даже политики…
СЛАБЕЕТ ОКЕАН, ЕВРОПУ ОМЫВАЯ…
Сравнивать позиции малых стран труднее. Например, Польша, ставшая осенью 1939-го жертвой нацистской агрессии, за 130 лет до того поддерживала агрессивную Францию – правда, силами своих многочисленных волонтеров, поскольку польская государственность была уничтожена в ходе разделов между Австрией, Пруссией и Россией в 1770-х – 1790-х годах. Нечто подобное можно молвить о голландцах и датчанах: павшие под гитлеровской дубиной, они в годы оны волей-неволей подставили локоть Бонапарту. За что и лишились – по указу международного Венского конгресса – весьма ценных земель. Нидерланды утратили экзотический Цейлон, Капскую провинцию в Южной Африке и часть своей Гвианы (Суринама) на северо-западе Южной Америки, перешедшие к британцам, а датчане – Норвегию, доставшуюся шведам на правах компенсации за присоединенную к Российской империи Финляндию.
Италия (надежная опора фюрера в Европе) во времена Наполеона была страной раздробленной и служила игральной картой в руках мощных партнеров – и врагов, и друзей. Самостоятельного значения она еще не имела, а после Венского саммита итальянцы «подарили» австрийцам Ломбардию и Венецию, что позволило австрийским кайзерам из Дома Габбсбургов командовать парадом чуть не на всем Аппенинском полуострове, кроме Пьемонтского королевства. Неподалеку, на Пиренеях, жила и боролась королевско-бурбоновская Испания. Она – в противовес 1940-м годам, когда держалась благожелательного к Третьему рейху нейтралитета (что выразилось в отправке на советский фронт 20-тысячной Голубой дивизии под руководством генерала Нуньеса Грандеса, близкого друга Франко), – стала сама за три-четыре года до атаки Бонапарта на Россию объектом наполеоновских захватов и ареной ожесточенной партизанской борьбы.
Отдельный разговор об Австрии. Вторую мировую она, уже крошечная Альпийская республика (то, что осталось после обвального развала поздней осенью 1918-го от протяженной Дунайской монархии – Австро-Венгрии), встретила в составе гитлеровского рейха. Австрийцы восторженно приветствовали великий аншлюс в марте 1938-го, когда фюрер присоединил к Германии свою историческую родину, и самоотверженно бились в рядах нацистского вермахта. Но, как поведал Сталин Черчиллю на Тегеранской конференции, они, попадая в плен и стремясь смягчить свою участь, нередко «сигналили» русским солдатам: «Я – австриец!» В начале же XIX века, гонимые ветром поражений от наполеоновской Большой армии, то дрались с французами, то помогали им, а под занавес радушно и радостно принимали в Вене всех, кто победил Бонапарта или хотя бы страдал от этого, по характеристике Вальтера Скотта, бича Божия. И главным – первым среди неравных! – восседал государь Александр Павлович.
Во всяком случае, австрийские повелители понесли две болезненные потери. Во-первых, кайзеру Франции пришлось (после тщетных попыток Бонапарта жениться, бросив первую, уже бесплодную супругу Жозефину, на одной из сестер императора Александра Павловича) вручить свирепому корсиканцу любимую дочь – принцессу Марию Луизу, племянницу злосчастной, гильотинированной в разгар якобинского террора королевы Марии Антуанетты. Невосполнимая потеря произошла летом 1810 года. Юная белая рабыня родила грозному мужу долгожданного наследника – герцога Рейхштадтского Жозефа-Франсуа-Шарля, кого твердые бонапартисты почитали Наполеоном II. «Орленком», умершим спустя пару десятилетий, осенью 1832-го в замке Шенбрунн от туберкулеза и воспетым патриотичной лирой драматурга-поэта Эдмона Ростана («Мне двадцать лет – я сын Наполеона, отец мне завещал свой трон…»). Перешептывались, что военный деспот, обожавший благородное чадо, научил его незамысловатой фразе: «Пойдем бить дедушку Франца!» и оглушительно хохотал, когда невинное дитя в простоте душевной озвучивало сию соленую солдатскую шутку.
Во-вторых, бедному суверену предстояло расстаться (это была очень обидная историческая утрата) с титулом Священно-римского императора. Таковой сан имелся у германцев-австрийцев с X века, когда возникла, как считалось, позднейшая преемница Древнего (Западного) Рима – Священная Римская империя, впоследствии присовокупившая к своему державному имени добавку «германской нации». Туда входили многие немецкие земли, потом по разным духовным и светским причинам покинувшие империю, которая компенсировала себя славянскими, венгерскими, итальянскими и бельгийскими областями. За четыре года до «разлуки» с августейшей дочерью, в печальном 1806-м, пышное кесарское звание «упразднили»: вслед за жесткой картечной флагелляцией под Йеной и Ауэрштедтом Наполеон потребовал от вдребезги разгромленного супостата забыть о регалиях священноримских повелителей. Еще бы: только необоримая романская Франция, где звучали песни победы и процветал художественный стиль ампир («империя»), пользовалась, по мнению Бонапарта, правом вести свое родословие от потомков мифического Ромула – от Юлия Цезаря и Октавиана Августа. А красавица Вена становилась отныне столицей государства под банальным названием Австрия («восточная земля») и резиденцией австрийского – просто австрийского! – кайзера. Всяк сверчок знай свой шесток!
РЕЗНЫЕ, ТЕМНЫЕ СОБОРЫ СТАРИННЫХ ГОРОДОВ…
В 1940-х годах судьба Австрии – родового гнезда немецкого фюрера и интегрального звена Третьего рейха – сложилась иначе. Миниатюрная республика, вычлененная из разбитой Германии, была оккупирована войсками четырех держав (СССР, США, Англии и Франции) и разделена, по образу и подобию немецкой «старшей сестры», на столько же зон. Вена, кстати, находилась под неусыпной советской опекой. Там, например, в августе 1949 года, с разрешения русской комендатуры, приземлился израильский военный самолет, куда с городского кладбища перенесли прах вождя мирового сионизма доктора Теодора Герцля, умершего летом 1904-го, после чего гроб, согласно давней воле покойного, был доставлен в Иерусалим и торжественно перезахоронен на горе, обретшей имя провозвестника Еврейского государства…
В течение десяти лет Советское правительство настаивало на том, что австрийский вопрос должен быть улажен в тесной увязке с германскими сюжетами. Но в феврале 1955-го, выступая на сессии Верховного Совета СССР, министр иностранных дел Вячеслав Молотов сообщил народным депутатам и иностранным лидерам, что Кремль пересмотрел свою точку зрения и намерен обсудить австрийские проблемы отдельно от обстановки вокруг расчлененной Германии. Запад благосклонно принял сей мяч. Состоялись необходимые беседы, и вскоре, в мае, был подписан Государственный договор о восстановлении независимой и демократической Австрии, предусматривавший нейтральный статус этой Республики (что, к слову, напоминало решение Венского конгресса от 20 марта 1815-го о вечном нейтралитете Швейцарской Конфедерации). В октябре соответствующие параграфы отчеканились в конституционных бумагах, и чужеземные войска полностью покинули альпийские просторы. Божий свет увидела древняя и новая страна, давшая когда-то Наполеону жену, а родственной Германии – Гитлера.
Не грех упомянуть и этнические группы, о коих мало говорили на заре XIX столетия и много рассуждали в 1930-х – 1940-х годах. Двух заклятых «подруг» – Венгрии и Румынии, кинувшихся в пламенные объятия фюрера и рейхсканцлера, – при Бонапарте не обреталось как государственных образований. Они существовали на правах географических понятий: одна в составе Австрии, вторая – в пределах Османской империи. К сей последней относилась и Болгария. Греция, о которую сломал зубы Муссолини и на разгром которой Гитлер потратил весь апрель 1941-го, пребывала в годину наполеоновских маршей под дланью турецкого султана и «на сцену» не выходила. Чехи и словаки, вокруг которых осенью 1938-го (Мюнхенский сговор!) вращалась чуть не вся европейская дипломатия, 130 лет назад подчинялись битому австрийскому кайзеру. Под его же рукой шествовали и такие народы будущей Югославии (каковую Гитлер «скрутил» наряду с Грецией весной 1941-го), как хорваты, словенцы и воеводинские сербы. Впрочем, большая часть сербов, а равно боснийцы и герцеговинцы жили и трудились во славу османских деспотов. Черногория же фактически освободилась к XIX веку от турок и держалась русского политического фарватера.
Роль малых стран и племен «таяла» в эпоху Бонапарта на фоне великих держав, и их участь редко выступала (в отличие от 1930-х – 1940-х годов) даже в виде повода для войн и «экспедиций». Все решали сильные мира сего. А спустя век с третью, накануне Второй мировой, судьба мелких европейских фигурантов – Польши, Финляндии, Норвегии (получившей самостоятельность от шведов еще осенью 1905-го – при содействии русской короны), Румынии, Болгарии, Греции, Югославии, Албании – волновала великие столицы не меньше судьбы собственных граждан. Вслушиваясь в умолкавший грохот боевых барабанов, Сталин писал Черчиллю, что вот нежная Бельгия – это европейские ворота на Альбион, и Кремль не будет вмешиваться в ее устройство. И посему просит Лондон тоже не заглядывать «за ворота» потребной нам Польши. Недаром многие из перечисленных наций и государств вошли – как выразился по иному поводу Александр Твардовский, под гром победных батарей – в состав мировой социалистической системы. Времена меняются – меняются и нравы. Да и интересы! Но главное остается – результат, статус, рейтинг, цена и перспектива.
ЭПИЛОГ
Где-то на стыке 1812-го и 1813-го годов, незадолго до своей скоропостижной смерти в силезском Бунцлау, Михаил Кутузов разоткровенничался с ближайшим сподвижником, начальником штаба генералом Алексеем Ермоловым – позднее покорителем мятежного Кавказа. «Знаешь, голубчик, – вздохнул Светлейший князь, – скажи мне кто года два или три назад, что Небо изберет меня низложить Бонапарта, пред коим трепетала вся Европа, я бы, право, плюнул тому шельмецу в рожу…»
Взятие Парижа, успешный труд вождей и дипломатов на Венском конгрессе, окончательное сокрушение Наполеона в битве при Ватерлоо – все это явилось закономерным следствием великой победы русской армии на бескрайних просторах России.
«Секретные материалы 20 века» №10(370), 2013. Яков Евглевский, журналист, историк (Санкт-Петербург)