Непростая дружба классиков детской литературы
<<Когда в начале двадцатых годов молодой Самуил Маршак приходил ко мне и стучал в мою дверь, я всегда узнавал его по этому стуку, отрывистому, нетерпеливому, четкому, беспощадно-воинственному, словно он выстукивал два слога: "Мар-шак". И в самом звуке этой фамилии, коротком и резком, как выстрел, я чувствовал что-то завоевательное, боевое: - Мар-шак!» - так начинаются воспоминания о Самуиле Яковлевиче Маршаке, написанные Корнеем Ивановичем Чуковским, — «Мудрено ли, что я после первых же встреч всей душой прилепился к Маршаку, и в ленинградские белые ночи – это было в самом начале двадцатых годов - мы стали часто бродить по пустынному городу, не замечая пути, и зачитывали друг друга стихами Шевченко, Некрасова, Роберта Браунинга, Киплинга, Китса и жалели остальное человечество, что оно спит и не знает, какая в мире существует красота. Мне и сейчас вспоминаетcя тот угол Манежного переулка и бывшей Надеждинской, где на каменных ступенях, спускавшихся в полуподвальную заколоченную мелочную лавчонку, Самуил Яковлевич впервые прочитал мне своим взволнованным и настойчивым голосом, сжимая кулаки при каждой строчке, экстатическое стихотворение Блейка «Tiger! Tiger! Burning bright»>>
Это было начало знакомства двух авторов, которые впоследствии станут классиками детской литературы, книги их будут издаваться миллионными тиражами, а произведения получат известность далеко за пределами страны.
Всю жизнь два этих писателя будут соперничать друг с другом, обижаться, ссориться и вновь мириться.
Корней Иванович Чуковский, кроме переводов, художественных произведений и литературоведческих работ оставил нам уникальный документ — свой дневник. Он вел его на протяжении практически всей жизни. Первая запись датируется 24 февраля 1901 года, последняя — 24 октября 1969, за 4 дня до смерти писателя. Разумеется, человек, ведущий дневник, не предполагает, что страницы, написанные для себя - размышления, искренние описания чувств, впоследствии будут доступны посторонним. Тем и важен этот документ, потому что он отражает сущность автора, не прикрытую красивыми фразами опубликованных воспоминаний, не спрятанную в темы и сюжетные линии творчества. К сожалению, до нас дошло не все. В дневниках есть большие пропуски: что-то намеренно уничтожено самим автором, что-то просто безвозвратно утеряно. Тем более ценными являются для нас оставшиеся записи.
Первое упоминание о Маршаке в этих дневниках датируется 22 декабря 1922 года. Оно практически незаметно и никак не связано с личностью самого Маршака и его отношением к Чуковскому. В записи за этот день Корней Иванович описывает речь и развитие Мурочки (своей младшей дочки), которой нет еще и двух лет. «Я говорю: «мне нужны очки». Она: «Не, ты не дядя, ты папа». Она знает, что очки свойственны дяде (Маршаку), что это его главный и основной признак»». Больше ничего, но из этой совсем небольшой записи можно сделать вывод о том, что Маршак был нередким гостем в доме у Чуковского, раз маленький ребенок хорошо запомнил и его самого, и очки.
А в записи 1925 года мы уже читаем, что Маршак с сыном приглашены на день рождения Муры. Здесь есть строки размышления Чуковского о Маршаке, о его характере, об их отношениях.
А в записи 1925 года мы уже читаем, что Маршак с сыном приглашены на день рождения Муры. Здесь есть строки размышления Чуковского о Маршаке, о его характере, об их отношениях.
Во второй половине 1920-х детская литература переживала не самое лучшее время. Сказка была объявлена «вредным жанром», утверждалось, что вымысел и фантастика отвлекают внимание читателя от реальных проблем, более того — ребенок не может отличить вымышленное от настоящего, а, значит, осознанно вводится в заблуждение. И, если Самуил Маршак относительно спокойно продолжает писать свои стихи, то творчество Корнея Ивановича оказывается под запретом. Решающую роль играет негативная оценка его сказок Надеждой Константиновной Крупской, изложенная 1 февраля 1928 года в статье «О крокодиле К. Чуковского» в газете «Правда». С её лёгкой руки страницы газет запестрели термином «чуковщина», сказки были признаны безыдейными, вредными, категорически не подходящими для советских детей. В день своего 46-летия Чуковский делает в дневнике большую запись, в которой рассказывает о том, какая борьба разворачивается за право напечатать его детские книги. Здесь очевидно огромное участие Самуила Яковлевича, который приложил максимум усилий, использовал все аргументы и убедил членов комиссии ГУС (государственного ученого совета) допустить к печати «Путаницу», «Тараканище», «Муху-Цокотуху», «Мойдодыра».
Читая дневниковые записи Корнея Ивановича, понимаешь, что это был человек ранимый, чувствительный и подчас его непонимание Самуила Яковлевича вытекает из разности их характеров. 31 декабря 1958 года Чуковский напишет о Льве Моисеевиче Клячко (русский литератор, издатель, редактор, журналист): «Когда я привел к нему Маршака, тогда же, в самом начале 1922 г., он встретил его с восторгом, как долгожданного друга, издал томик его пьес и был очарован его даровитостью». В итоге в издательстве Клячко в 20-е годы вышли все основные издания детских книг С. Я. Маршака и К.И. Чуковского.
[…] Весь 1922 и 1923 год мы работали у него с Маршаком необыкновенно дружественно, влияя друг на друга — потом отчасти эта дружба замутилась из-за всяких злобных наговоров Бианки и отчасти Житкова […] и я не то чтобы поддался их нашептываниям, но отошел от детской литературы и от всего, чем жил тогда Маршак».
В письмах К.И. Чуковского и С.Я. Маршака своим близким часто можно найти нелицеприятные строки о сопернике. Два талантливых автора мучительно ревновали друг друга к тому, что было одним из главных составляющих их жизни: литературному творчеству. Сложности в отношения добавило и то, что старшая дочь Корнея Ивановича не просто попала под обаяние Маршака, а стала работать под его руководством в отделе детской литературы в Госиздате, и с легкой руки Самуила Яковлевича начала писать сама.
Отцовская обида выливается в такой дневниковой записи Чуковского: «Лида попала под его влияние лет 12 назад. Хотя с самого ее раннего детства я занимаюсь при ней детской литературой, она не интересовалась ею нисколько. Но чуть Маршак вовлек ее в редактуру детских книг, она стала фанатичкой «маршаковщины»… И даже не позволят сказать о нем ни одного осудительного слова. Считает его гениальным редактором — и готова за него на костер».
Сама Лидия Корнеевна Чуковская напишет потом в своих воспоминаниях о Маршаке: «Бесконечно терпеливый в поисках слова, оттенка смысла, оттенка ритма, готовый во всяком часу дня и ночи опять и опять перечитывать — или слушать — чужую или свою рукопись, отыскивая эмоциональный переход от ситуации к ситуации, от мысли к мысли, или эпитет, или рифму, или реплику, или наиболее выразительный знак, бесконечно терпеливый в поисках слова, Самуил Яковлевич был чрезвычайно нетерпелив во всех других отношениях. Если ему надо было позвонить по телефону, он не брал телефонную трубку, а хватал ее, не нажимал, а вжимал кнопки в аппарат, яростно стуча рычагом и понукая «барышню». Каждый вынужденный перерыв в деятельности, которой он был не то чтобы занят, а обуреваем, был ему ненавистен. Я видела своими глазами, как он, переходя площадь возле цирка, с негодованием пинал ногой трамвайный вагон, стоящий у остановки: не хватало терпения подождать, пока трамвай тронется сам. (Выйдя из дому, он в мыслях своих уже был в редакции: необходимость одолевать расстояние, да еще ожидать, пока тронется с места загородивший ему дорогу трамвай, его оскорбляла.) Он мог терпеливо, ночь за ночью, переделывать «Мистера Твистера», но спокойно дождаться, пока машинистка не перепишет очередной вариант, был не в силах. У него не хватало терпения на сон и еду — спал он в те годы не более четырех часов в ночь, да и то не каждую; ел в спешке, глотал куски: торопился от обеденного стола снова за письменный. Иногда он в такой степени был одержим работой, что, к великому огорчению близких, вообще отказывался есть: пусть остынет, пусть подернется льдом, пусть провалится в тар-тарра-рры суп, только бы не остыла работа, кипящая на столе!».
Неудивительно, что Маршак, всецело отдавая себя литературе, не жалея ни сил, ни времени для дела, мог невольно обижать окружающих своим невниманием, требовательностью или нетерпимостью. Только люди, близко знавшие Самуила Яковлевича, знали, что стоит за этими проявлениями его характера.
Впрочем, вернемся к Корнею Ивановичу и его дневникам. 1 апреля 1928 года «Мне 46 лет. Этим сказано все. Но вместо того чтоб миндальничать, запишу о моих детских книгах — т.е. о борьбе за них, которая шла в комиссии ГУСа. Маршак мне покровительствовал».
В свою очередь Самуил Яковлевич оставил большое эпистолярное наследие, имеющее огромное историко-литературное значение.
В письме от 15 октября 1928 года Маршак пишет Чуковскому: « …Я усиленно хлопотал о сохранении прежних рисунков в «Тараканище» и «Мухе-Цокотухе», но до сих пор ничего не удалось добиться…. Вопрос об «Айболите» решится на днях. Вы знаете, что я забочусь о Ваших книгах, как о своих»…
А в начале 1930 года уже Чуковский пишет Маршаку: «Дорогой Самуил Яковлевич! Вместе с сим я отправляю Ханину [Давид Маркович Ханин — заведующий отделом детской и юношеской литературы Госиздата РСФСР] подробное письмо о своих книжках. Мне было совестно обременять Вас, переутомленного, всеми своими докуками. Пусть они заденут Вас только самым маленьким краешком. Хлопочу главным образом о «Крокодиле». Прошу разрешить хоть семь тысяч экземпляров. То есть в десять раз меньше, чем требует рынок»… «Воображаю, как Вы устали. У меня тоже была проклятая зима. И как было бы чудесно нам обоим уехать куда-нибудь к горячему морю, взять Блейка и Уитмена и прочитать их под небом. У нас обоих то общее, что поэзия дает нам глубочайший — почти невозможный на земле — отдых и сразу обновляет всю нашу телесную ткань. Помните, как мы среди всяких «радужных» дрязг вдруг брали Тютчева или Шевченка — и до слез прояснялись оба. Ни с кем я так очистительно не читал стихов, как с Вами». ..
К началу 1930-х годов большинство частных и кооперативных детских издательств закрылись или были уничтожены. А 9 сентября 1933 года постановлением ЦК ВКП(б) было создано единое государственное детское издательство ― «Детгиз», причем сразу в двух городах — в Москве и Ленинграде. Ленинградское отделение возглавил С. Я. Маршак и именно его работа определила основное направление работы учреждения в целом.
Однако, уже в 1937 году во время массовых репрессий деятельность ленинградского отделения была объявлена «диверсионной и вредительской». Многие ленинградские писатели и редакторы были арестованы, а впоследствии стали узниками ГУЛАГа, некоторые расстреляны… Имя Самуила Яковлевича было в расстрельных списках, но сам Сталин его вычеркнул, сказав: «Почему Маршак? Хороший детский писатель». Этого оказалось достаточно для того, чтобы Маршака не только оставили в покое, но и терпели его постоянное заступничество за других писателей. Однако, ленинградская «редакция Маршака» перестала существовать.
Текли дни, складываясь в месяцы и годы. Началась Великая Отечественная война. В декабре 1941 года Чуковский пишет Маршаку: «Не знаю, дошло ли до Вас то мое письмо, где я благодарил Вас и Софью Михайловну [супруга Маршака]за дружеское отношение к Лиде. Без Вашей помощи Лида не доехала бы до Ташкента — этого я никогда не забуду». (Маршак помог дочке Чуковского выбраться из холодного и голодного Чистополя в Ташкент. Возможно, этим спас ей жизнь).
2 июня 1943 года в дневнике Чуковского появляется негодующая запись о том, что Маршак отказался поддерживать переиздание сказки «Одолеем Бармалея». Это послужило причиной для полного прекращения общения двух авторов. Однако 14 февраля 1947 года Чуковского, находящегося после операции в больнице, навещает Маршак, о чем Корней Иванович пишет в дневнике. Далее ни в дошедших до нас письмах писателей, ни в дневнике Чуковского мы не видим никакого упоминания о том, что авторы общались в ближайшие 7 лет.
Но вот 8 ноября 1954 года Чуковский пишет Маршаку: «Дорогой Самуил Яковлевич. Я в Барвихе. Здесь все напоминает мне о Вас, и я, ни с того, ни с сего, сидя одиноко в палате (а южный, совсем не ноябрьский ветер веет с озера в открытую балконную дверь) надумал написать Вам эти строки. Может быть это произошло потому, что работая здесь над десятым изданием своей книжки «От двух до пяти», я то и дело подкреплял свои мысли Вашими стихами, Вашими сказками. Между прочим я говорю в ней о том, что те Ваши сказки, которые мы называем «потешными», «шуточными», «развлекательными», на самом деле имеют для ребенка познавательный смысл — и ссылаюсь при этом на самую озорную из Ваших сказок — на «Рассеянного». Посылаю Вам эти странички своей будущей книги. Очень хотелось бы знать, согласны ли Вы с моей мыслью».
Детская литература и мысли о ней вновь объединяют двух авторов. У них впереди будет еще много размолвок, обид и взаимных упреков. Но все чаще в строках, адресованных ими друг другу, мы будем видеть понимание, уважение, восхищение и признание таланта.
Между тем в судьбах Маршака и Чуковского есть одно страшное совпадение: гибель детей. Из трех детей Самуила Яковлевича останется в живых только сын Иммануэль, а Корней Иванович похоронит при жизни троих из четырех.
31 марта 1957 года Корнею Ивановичу исполняется 75 лет. Маршак пишет замечательное стихотворение:
Чуковскому Корнею -
Посланье к юбилею.
Я очень сожалею,
Что все еще болею
И нынче не сумею
Прибыть на ассамблею,
На улицу Воровского,
Где чествуют Чуковского.
Корней Иванович Чуковский,
Прими привет мой Маршаковский….
Юбиляр откликается на это письмом: «Дорогой друг Самуил Яковлевич. Как весело мне писать это слово. Потому что — нужно же высказать вслух — между нами долго была какая-то стена, какая-то недоговоренность, какая-то полулюбовь. Анализировать это чувство — не стоит, вникать в его причины скучновато; думаю, что это зависело не от нас, а от обстоятельств и добрых людей. Я, Вы знаете, никогда не переставал восхищаться Вашим литературным подвигом, той многообразной красотой, которую Вы вносили и вносите в мир, очень гордился тем, что когда-то — в первый год нашего сближения, — мне посчастливилось угадать ваш чудесный талант, созданный для огромной литературной судьбы (вообще то время вспоминается как поэтическое и самозабвенное единение двух влюбленных в поэзию энтузиастов) — и зачем было нам угашать эти первоначальные чувства? От всей души протягиваю Вам свою 75-летнюю руку — и не нахожу в себе ничего, кроме самого светлого чувства к своему старинному другу. Стихи Ваши взволновали меня до слез. Читаю и перечитываю их. Юбилей был изумительно веселый и добрый. И главный тон ему дали Ваши стихи…»…
1957 год стал юбилейным и для Самуила Яковлевича, ему в ноябре исполнилось 70 лет.
Года идут, а дружба двух писателей становится все крепче. 30 марта 1962 Чуковский пишет: «Мой дорогой, любимый Самуил Яковлевич. Я с ума сошел от радости, когда услыхал Ваши стихи. И радовался я не только за себя, но и за Вас: ведь если Вы можете ковать такие стихи, значит, Ваша чудотворная сила не иссякла, значит — Вы прежний Маршак, один из самых мускулистых поэтов эпохи. А уж за себя я рад безмерно. Ваше дружеское отношение ко мне услаждает мои стариковские дни. Эти дни, конечно, мрачноваты. Сколько бы ни гремели юбилейные литавры, все же старость есть старость, 80 лет — 80 лет, и здесь ничего не поделаешь. Я знаю о Вас от Лиды. Знаю, что творческая Ваша энергия не ослабла, что болезнь Ваша идет на убыль и что скоро Вы вырветесь из больничного плена. Обнимаю Вас, горжусь Вашей дружбой, простите бессвязность письма — пишу впопыхах, в суете многолюдства. Ваш Корней Чуковский».
Б.д. «январь 1963» Дорогой Самуил Яковлевич. Ужасно это хорошо — что мне посчастливилось на старости лет возобновить с Вами те поэтические отношения — какие сложились у нас в Ленинграде в первый год нашего знакомства! Странно — что мы — такие разные, с такими разными биографиями, любили одни и те же стихи, упивались одними и теми же поэтами. Это всегда казалось мне чудом, и это чудо повторилось опять — через тридцать пять лет — здесь, в Барвихе. Обнимаю Вас…. Ваш К. Чуковский».
Писатели обмениваются письмами из которых видно, что объединяет их: любовь к детской литературе, забота о других писателях и поэтах, стремление довести свои произведения до совершенства. Они поддерживают друг друга, от души восхищаются литературными успехами, советуются. Одним из последних их общих дел была защита молодого Иосифа Бродского. Об этом много упоминается в дневниковых записях февраля 1964. Чуковскому помогает в этом дочь Лидия. Однако, дело не удается довести до конца…
4 июля 1964 года умирает Самуил Яковлевич Маршак… Он остается живым для Корнея Ивановича недолго. Читаем запись в его дневнике от 5 числа «Я правил («в кукушке») корректуру «От двух до пяти». Понадобилась сноска из маршаковского «Воспитания словом». Я взял эту книгу, нашел нужную страницу и стал записывать в корректуру, позвонил Володя Глоцер, который был у меня вчера с Риной Зеленой, и сказал мне два обыкновеннейших слова: «Маршак умер» — и меня словно кипятком ошпарило. Рука дрожит, не могу собрать мысли»…
В 1968 году Чуковский напишет: «Вообще к сороковым—пятидесятым годам мое отношение к Маршаку круто изменилось. Все мелкое и пошлое отпало, и он встал предо мною в ореоле своего таланта и труженичества. Теперь, когда он приблизился к старости, он смягчился душою, и его трагическая болезнь вызвала во мне острую жалость. Мы одновременно отдыхали в Барвихе, я всегда с волнением и глубочайшим уважением входил в его номер, где на столе высились грудой книги, рукописи, газеты, где стоял густой папиросный дым, а на столе у постели возникли десятки склянок с лекарствами. Он сидел у стола, такой похудевший, такой беспомощный, почти утративший слух и зрение… , сидел одинокий, сиротливый и по-прежнему уверенно, красивым, круглым почерком исписывал страницы чудесными стихами, переводами, и я готов был плакать от горького восхищения силой его могучего духа...».
С. Я. Маршак
Корнею Ивановичу Чуковскому
Мой старый, добрый друг, Корней
Иванович Чуковский!
Хоть стал ты чуточку белей,
Тебя не старит юбилей:
Я ни одной черты твоей
Не знаю стариковской...
Тебя терзали много лет
Сухой педолог-буквоед
И буквоед-некрасовед,
Считавший, что науки
Не может быть без скуки.
Кощеи эти и меня
Терзали и тревожили,
И все ж до нынешнего дня
С тобой мы оба дожили.
Могли погибнуть ты и я,
Но, к счастью, есть на свете
У нас могучие друзья,
Которым имя - дети!
Последними четырьмя строчками этого стихотворения Маршака Корней Иванович заканчивает одно из своих любимых произведений — «Чукоккалу», рукописный сборник самых ярких автографов многих видных деятелей советской литературы и искусств. В печатном виде альманах был опубликован только через десять лет после смерти Корнея Ивановича, в 1979 году.
Идут годы, а книги Чуковского и Маршака по-прежнему стоят на полках рядом, являясь уникальными образцами классической детской литературы, проверенной временем. И герои двух таких разных авторов остаются одинаково любимыми современными детьми. Имена Корнея Ивановича Чуковского и Самуила Яковлевича Маршака навечно вписаны в русскую литературу.
