Весной 1967 года (мы учились на первом курсе) американцы собирались устроить какую-то выставку на Васильевском острове в доме культуры имени Кирова. На площади перед этим ДК иногда проходили наши строевые занятия. Само здание было облицовано красным гранитом, поэтому мы называли его «Камень». Но выставка не состоялась. Американцы сами виноваты.
Дело в том, что в это время во Вьетнаме шла война. Наш сухогруз пришёл во Вьетнамский порт, стоял на рейде в ожидании постановки к причалу. Налетели американские самолёты и, не разобравшись кто есть кто, сгоряча обстреляли наш сухогруз и неосторожно ранили нашего курсанта с механического факультета, который был в это время на этом сухогрузе на плавательной практике. Об этом сразу стало известно в училище.
Курсанты старших курсов судомеханического факультета и примкнувшие к ним ребята с других дружественных факультетов организовано пришли на американскую выставку. Сотни человек в морской форме окружили «Камень», с криками «Янки гоу хоум!» сорвали все рекламные вывески этой выставки и перевернули большой автобус, на котором ездили американцы. Советских граждан, пришедших полюбоваться на высокий уровень жизни американцев, вежливо попросили покинуть выставку. Нашлось несколько «либералов», которые стали возмущаться действиями курсантов. Тем просто надавали по шее и вывели из «Камня» под ручки. Самих америкосов не стали трогать, но они и так всё поняли и разбежались. Милиционеры, человек 50, стояли вокруг и не вмешивались. Выставку закрыли и больше не открывали.
Этот случай обсуждался на следующий день в Ленинградском обкоме КПСС в Смольном. Но никаких мер в отношении руководства училища или отдельных курсантов не было принято.
Чтобы дать полную картину воспитания курсантов морских училищ того времени, расскажу коротко об одном случае, произошедшем в среднем Ленинградском морском училище. Это было ещё до нашего поступления, примерно в 1964 или 1965 году. Курсанты тренировались на шестивёсельном яле под парусами на одной из проток Невы. А над этой протокой проходила высоковольтная линия электропередач. По какой-то причине один из проводов провис над водой, и шлюпка мачтой задела этот провод. Погода была дождливая. Провод, под очень высоким напряжением, замкнул через мокрую мачту на речную воду. Напряжение было такое высокое, что образовалась электрическая дуга. От неё очень сильно пострадал курсант, который сидел под мачтой. Его, конечно, срочно привезли в больницу. Врач осмотрел и сказал, что парень не выживет: практически вся кожа сгорела. Когда он очнётся, то умрёт от болевого шока, потому что лежать на кровати он не сможет. Теоретически человек в таком состоянии может выжить, если три-четыре недели не будет соприкасаться с какими-либо поверхностями. Но такое сделать невозможно.
Товарищи этого курсанта быстро приняли решение. Они организовали всем училищем посменное дежурство в больнице. Четверо человек держали больного на руках на весу, подставив руки под его тело в местах, где сохранились небольшие участки кожи. Менялись каждые 15 минут. И так круглые сутки в течение месяца. Парень выжил, подлечился в санатории и вернулся в училище. Естественно, после такого этот парень готов был за любого своего товарища жизнь отдать. Вот так нас воспитывали.
Эту историю нам рассказал наш товарищ по группе Юра Маралов. Он был в то время в академическом отпуске по болезни, лечился от туберкулёза в той же больнице и видел всё это собственными глазами. Кстати, этот Юра Маралов тоже был уникальным парнем. На третьем курсе он заболел туберкулёзом и четыре года упорно лечился в больницах и санаториях. После выздоровления вернулся в училище из академического отпуска, пришёл к нам к нам на третий курс. Он был старше нас на 4 года и закончил училище в 28 лет. Юра обладал обострённым чувством справедливости и острым умом. Поэтому он пошёл в следственный отдел Василеостровского Управления МВД, его приняли там на работу следователем. До девяностых годов он успешно работал, дослужился до звания майора. Но когда пришли девяностые годы, то оказалось, что у Юры, кроме обычных для человека четырёх чувств, присутствует одно лишнее — упомянутое уже обострённое чувство справедливости. Я думаю, именно поэтому он однажды вытащил пистолет Макарова и застрелил одного милицейского офицера прямо на улице около здания Управления. Из милиции его уволили, но этим дело и ограничилось. Видимо, опасно для органов было разбираться в причинах этого поступка. После этого бывший майор милиции постепенно опустился до уровня бомжа. Занимал у знакомых моряков при встрече деньги и не отдавал — нечем. Ребята это знали, но давали опять. Потом Юра исчез со связи. Жив ли он сейчас, никто не знает. Лучше бы он пошёл на море работать! Моряком быть хорошо, там люди прямые и свежий воздух.
Плохо ли, хорошо ли, но первые два курса мы отмучили. После недельного отпуска на родину нас собрали опять в училище, объявили нам, что плавательную практику мы будем проходить на УПС тх «Зенит». Отход состоится недели через две или три. А пока, чтобы отвлечься от казарменной жизни, нас группами по 8—10 человек рассредоточат по колхозам Ленинградской области.
Командир роты напутствовал нас: «Поживёте на природе, подышите свежим воздухом. Тут как раз очень удачно время сенокоса наступило — поможете немного добрым колхозникам заготовить корма для коровок на зиму. В общем, отдыхайте на природе в полную силу, а недельки через три встретимся и пойдём рассекать по голубым просторам. Я с вами в рейс пойду».
Я попал в группу из восьми, кажется, курсантов которую направили на юг Ленинградской области в деревню Старые Палицы. Это в нескольких километрах от Псковской области. Старшим группы назначили аспиранта, мужчину лет за тридцать по фамилии Абрамов. Он был родом с Дальнего Востока, из Биробиджана (Еврейская автономная область). Очень порядочный человек, воспитанный и умный. Работал косой и вилами наравне с нами. Я его как-то спросил, а много ли евреев в их автономной области. Он чистосердечно ответил: «Раньше много было. А теперь мало, почти все разбежались». Я так понял, что климат Сибири не для них.
Поселили нас не в самой деревне, а недалеко от неё в заброшенном коровнике. Деревушка представляла из себя несколько ветхих домишек, маленькую молочную ферму и небольшую птицеферму. Это считалось отделением колхоза. А где был сам колхоз, я не знаю.
Работали тут одни женщины пожилого возраста и девчата 14—16 лет. Из мужиков были 15-летний парнишка-тракторист на «Белоруси» с прицепом, один уголовник, высланный сюда после очередной отсидки и старый мужик 60-ти лет — бывший староста той деревни при немцах, который сначала исчез вместе с немцами, а несколько лет назад появился неизвестно откуда. Про старосту мне рассказали девчата. Я удивился, почему этот мужик до сих пор на свободе. Они объяснили, что мужиков в деревне нет, а женщины его боятся и поэтому молчат.
В один из первых вечеров мы сидели у костра на полянке рядом с нашим коровником. Подошёл этот старый полицай и присел к нам пообщаться. Мы сразу прекратили разговоры. Мужик пытался о чём-то мутно поговорить. Ребята молчали, стеснялись просто так прогнать его.
Я решил «тонко» намекнуть ему, что компания моряков ему не подходит: «Скажи, папаша, а где тут твой дом?» — «Да вон там, за лесочком», — и показал рукой. Тогда я задал второй наводящий вопрос: «А пожары в вашей деревне часто случаются?» — «Да давненько не было пожара». Я его успокоил: «Ничего, скоро будет!» После этого предатель встал и ушёл и больше к нам никогда не подходил.
Второй мужик, уголовник по имени Николай, оказался порядочным человеком. Во-первых, работал рядом с нами на совесть. Во-вторых, с уважением относился к курсантам и девкам, которые работали с нами. Как-то раз он пришёл к нам посидеть у костра. Мы к нему привыкли, нам он не мешал, хотя мы не совсем понимали, кто он такой. Мужик посидел немного, потом подошёл ко мне и говорит тихонько: «Володя, давай отойдём в сторонку, поговорим вдвоём, без ребят». Мы отошли, сели на скамейку под навесом. И говорит мне Коля: «Вы, ребята, не знаете кто я, поэтому не поймёте, как вести со мной. Я хочу тебе рассказать о себе. Мне девки сказали, как ты вчера отослал этого полицая — молодец! И вообще, я вижу, что ты такой парень, которому можно всё рассказать». Николай вытащил из кармана бутылку водки, разлил по кружкам, мы выпили, и он рассказал.
Ему 44 года, сам псковский. Из своих 44-х лет 22 года просидел в тюрьме (два срока по 11 лет). Но он честный вор. Не какой-нибудь там мокрушник или грабитель. Его специализация — сейфы сберкасс. То есть он с юности работает «медвежатником». Это у них считается вор высшей квалификации. В лагере они пользуются наибольшим уважением. Когда его посадили во второй раз, он через год узнал, что одна его знакомая родила от него мальчика. Коля вышел через 10 лет на свободу, нашёл эту женщину, забрал пацана и поехал в деревню Старые Палицы, куда его как рецидивиста определили на поселение. Починил своими руками заброшенную хату, работает за копейки в колхозе. Мальчишка 11-ти лет живёт с ним. Я поинтересовался, что он будет делать дальше. «Пока пацан не вырастет, ничего делать не буду. Буду жить здесь. А там посмотрим…» Я ему посочувствовал, тяжёлая, мол, у тебя жизнь. Он посмотрел на меня и горько ухмыльнулся: «А ты думаешь, у тебя будет жизнь легче? На море-то? Эх… хорошие вы ребята, только молодые очень. Уедете — скучно без вас будет».
Работали мы с утра до вечерних сумерек примерно так: утром все, ребята и девчата, садились на прицеп трактора «Белорусь» и выезжали в колхозные поля. Пока не высохла роса, косили травку косами. Солнце начинало пригревать к обеду, мы косили, а девки ворошили скошенную траву граблями. Ближе к вечеру трава высыхала и мы вязали её в снопы. Через пару дней снопы из сухого сена «метали» в стог. Стог — это строго уложенное в виде дома сено, размером примерно 12 метров на 6 и высотой метра три. Работа физическая, но при нашей физподготовке это было удовольствие. Замечу, что девочки 14—15 лет работали наравне с нами, правда, не косили.
Вечером мы возвращались «домой» к родному коровнику. Девчата уезжали домой на тракторе. Рядом, прямо за коровником, протекала маленькая, но глубокая и очень холодная речка. Мы купались в ней. Потом садились на скамьи под навесом. Кухарка, из местных, приносила из маленькой пристроенной кухни еду, мы ужинали не торопясь. Когда совсем темнело, мы разводили костёр. К этому времени приходили из деревни наши девчата, приносили чего-нибудь вкусненького: молока или домашнего хлеба. Мы кипятили чай на костре, сидели, пели песни под гитару, дурачились с девчатами. Незабываемые вечера в клубе «ЛВИМУ-Старые Полицы». Действительно отдыхали от казармы «в полную силу».
Много ещё можно было написать про ту деревню и наш «отдых» на природе. Но пора возвращаться на море. Только один случай ещё вспомню, чтобы закруглить главу о Старых Полицах.
Примерно через полгода, когда мы отплавали практику и учились уже на следующем курсе, произошёл такой случай. Наша рота шла строем по улице. На тротуаре три молодые девушки, почти девчонки, смотрели на нас внимательно. И вдруг одна из них кричит вдохновенно: «Юра! Юра!» Я присмотрелся внимательно и с удивлением узнал в этих девушках наших девчонок из Старых Полиц. Они меня тоже узнали и, смеясь, поздоровались. А курсант Юра, презрев Строевой Устав, вырвался из строя, подбежал к девушке и обнял её. Мы, не сговариваясь закричали: «Ура-а-а!». А старшина роты крикнул Юре: «Пять минут тебе! Догонишь!»
Как оказалось, эти девочки каким-то образом приехали из деревни в Питер и устроились на работу на фабрику, поселились в общежитии. Кончилось всё тем, что Юра и эта девушка быстро поженились. Юра, кажется, был питерским. Надеюсь, что жили они вместе долго и счастливо. Вот такая история из деревенской жизни.
