Александр Сергеевич Пушкин, «Евгений Онегин», но:
из первой строфы взята только первая строка,
из второй — вторая,
и так далее до конца романа.
Кое-где даже проявляется новый смысл.
I
«Мой дядя самых честных правил,
Летя в пыли на почтовых,
Давал три бала ежегодно
Monsieur прогнали со двора.
Онегин был по мненью многих
В конце письма поставить vale,
И был глубокой эконом,
Его тоскующую лень, —
В сердечных письмах как небрежен!
Подслушать сердца первый звук,
И недоверчивый старик,
И там гуляет на просторе,
Меж сыром лимбургским живым
Чтоб только слышали его).
XVIII
Волшебный край! там в стары годы,
Внемлите мой печальный глас:
В райке нетерпеливо плещут,
На ложи незнакомых дам;
Еще не перестали топать,
Торгует Лондон щепетильный
И щетки тридцати родов
И то, что мы назвали франт.
А вижу я, винюсь пред вами,
Усеян плошками кругом,
По их пленительным следам
Не то... не то, избави боже!
Я всё их помню, и во сне
Как на лугах ваш легкий след.
XXXII
Дианы грудь, ланиты Флоры
Как я завидовал волнам,
Держу я счастливое стремя...
Уж барабаном пробужден.
Проснется за полдень, и снова
Друзья и дружба надоели,
Попробовать не захотел,
Несносный, хоть невинный вздор;
Хотел писать — но труд упорный
И устарела старина,
В обоих сердца жар угас;
К его язвительному спору,
Так уносились мы мечтой
Напев Торкватовых октав!
XLIX
Адриатические волны,
Пора, пора! — взываю к ней;
Но скоро были мы судьбою
И с ним проститься был бы рад.
Покойника похоронили.
Его не занимали боле;
И far niente мой закон.
Сличая здесь мои черты,
И пленниц берегов Салгира.
Поэзии священный бред,
И скоро, скоро бури след
Новорожденное творенье,
Огромный, запущенный сад,
Средь модных и старинных зал.
III
Он в том покое поселился,
Чтоб только время проводить,
Обыкновенно подавали
В соседстве повод подавал:
Он сердцем милый был невежда,
За честь его приять оковы
Их поэтическим огнем
И нечто, и туманну даль,
Конечно, не блистал ни чувством,
А Дуня разливает чай;
Съезжались каждый день верхом
Но (правил нет без исключений)
Простим горячке юных лет
Прилежно юноше внимал.
XVII
Но чаще занимали страсти
Благоразумной тишины,
Вражду, любовь, печаль и радость
Еще любить осуждена:
В тени хранительной дубравы
Он рощи полюбил густые,
Движенья, голос, легкий стан,
Иль девичьей! Мы все должны
Она ласкаться не умела
С послушной куклою дитя
Всех маленьких ее подруг,
Восток ленивый почивает,
Жена ж его была сама
Игрок и гвардии сержант.
XXXI
Как он, она была одета
Не отразимое ничем;
Звала Полиною Прасковью
А сам в халате ел и пил;
Два раза в год они говели;
Оплаканный своим соседом,
Он на руках меня держал.
Другие им вослед идут...
Мне было б грустно мир оставить.
Поклонник мирных аонид,
Простая, русская семья,
Представь меня». — Ты шутишь. — «Нету».
Боюсь: брусничная вода
И после во весь путь молчал.
VI
Меж тем Онегина явленье
Такие сплетни; но тайком
Увы! теперь и дни и ночи,
Пьет обольстительный обман!
Одна с опасной книгой бродит,
Всегда неправедно гонимый,
И стал теперь ее кумир
Займет веселый мой закат.
Я вспомню речи неги страстной,
Тебя преследуют мечты:
И соловей во мгле древес
Зашибло... — «Расскажи мне, няня,
Мне с плачем косу расплели
Крестила дряхлою рукой.
XX
«Я влюблена», — шептала снова
Татьяна, смотря на луну...
Неумолимых, неподкупных,
Для вздохов страстных и похвал.
За то ль, что любит без искусства,
Любви мы цену тем умножим,
И выражалася с трудом
Писали втайне вы стихи,
Красавиц новых поколенье,
Письмом красавицы моей;
Отвыкнув сердцем от похвал,
С живой картины список бледный
Вот утро: встали все давно,
Лицо твое как маков цвет».
XXXIV
— Ах! няня, сделай одолженье. —
«Сердечный друг, уж я стара,
Бледна, как тень, с утра одета,
Под ним клубился легкий пар.
Евгений! «Ах!» — и легче тени
И ждет: нейдет ли? Но не слышит.
И не проходит жар ланит,
Остановилася она.
Но эта важная забава
Моленья, клятвы, мнимый страх,
Роптанье вечное души,
Спокойно дома засыпает
Теперь мы в сад перелетим,
Себя на суд вам отдаю.
XIII
Когда бы жизнь домашним кругом
Ему чужда душа моя;
Грустит о недостойном муже,
И, может быть, еще нежней.
Он подал руку ей. Печально
Хотя людей недоброхотство
Что нет нелепицы такой,
Любить, душевно уважать
К тому ж и мнения супруга
Трудов напрасно не губя,
Пропало все, что звук пустой,
Меня стесняет сожаленье;
Развитым локоном играть
Берет в рассеянье свою.
XXVII
Поедет ли домой, и дома
Уездной барышни альбом,
Тут верно клятвы вы прочтете
Мученье модных рифмачей,
Что ни заметит, ни услышит
И всё одно и то же квакать,
Ужели для тебя сносней
Что в мире выше нет наград.
Или (но это кроме шуток),
Сей Геллеспонт переплывал,
Предался, красных летних дней
Тянулся к югу: приближалась
Прядет, и, зимних друг ночей,
Звездами падая на брег.
XLIII
В глуши что делать в эту пору?
Вдался в задумчивую лень:
В бутылке мерзлой для поэта
Уж нынче предпочел ему.
Камин чуть дышит. Дым из трубок
Ах, милый, как похорошели
— И, никого, уверен я!
Ему не снились никогда.
Но жалок тот, кто все предвидит,
Деревья в зимнем серебре,
Себя в коня преобразив;
Но я бороться не намерен
И им сулили каждый год
На небе с левой стороны,
VI
Она дрожала и бледнела.
И в самом ужасе она:
Он чудно вылитым узором
Татьяна на широкой двор
Но стало страшно вдруг Татьяне...
Шумит, клубит волной своею
Большой, взъерошенный медведь;
Отягчены их ветви все
Поднять ей некогда; боится,
И в шалаше и крик и шум;
Здесь ведьма с козьей бородой,
Героя нашего романа!
Из-за стола, гремя, встает;
И все кричат: мое! мое!
XX
Мое! — сказал Евгений грозно,
Хватает длинный нож, и вмиг
За листом лист перебирая,
И для Татьяны наконец
Татьяна в оглавленье кратком
Весь полон; целыми семьями
От тридцати до двух годов;
Réveillez vous, belle endormie.
Девчонки прыгают заране;
И с ним Онегин. «Ах, творец! —
Но воля и рассудка власть
Теперь, заране торжествуя,
Любви приманчивый фиал,
И ей куплет передает.
XXXIV
Пошли приветы, поздравленья;
Толпа в гостиную валит:
Они места переменяли;
Фагот и флейта раздались.
Но, развлечен пустым мечтаньем,
Онегин, втайне усмехаясь,
Скользим по лаковым доскам.
И руку жмет — и запылал
Не в силах Ленский снесть удара;
Постели стелют; для гостей
Одна, печальна под окном
Но гибель от него любезна.
И даже честный человек:
В долг осушать бутылки три.
VI
Бывало, он трунил забавно,
Дабы позавтракать втроем,
Любил и дух его суждений,
Звал друга Ленский на дуэль.
Что над любовью робкой, нежной
К тому ж — он мыслит — в это дело
Не отшутился как-нибудь,
Своим приездом поразить;
Он смотрит в сладком умиленье;
Точил лилеи стебелек;
Онегин обо всем молчал;
Оно как будто разрывалось.
Он вслух, в лирическом жару,
Благословен и тьмы приход!
XXII
Блеснет заутра луч денницы
(Что романтизмом мы зовем,
Уже редеют ночи тени
И подает ему белье.
Идет Онегин с извиненьем.
Но уж конечно малый честный».
Как в страшном, непонятном сне,
Взведен еще. За ближний пень
Вот пять шагов еще ступили,
Его уж нет. Младой певец
Замолкло навсегда оно.
На благородном расстоянье;
Когда он глух и молчалив
И полетели как стрела.
XXXVI
Друзья мои, вам жаль поэта:
Иль хоть для славы был рожден;
Прошли бы юношества лета:
Убит приятельской рукой!
И горожанка молодая,
В ней сердце долго ли страдало,
И я — со вздохом признаюсь —
Увял, увял ее венец?
Благодарю тебя. Тобою,
Ожесточиться, очерстветь,
Летит из кельи восковой.
Наводит скуку и томленье
Мечтой о дальной стороне,
Тянитесь из застав градских.
V
И вы, читатель благосклонный,
Пойдем туда, где ручеек,
Над этой урною смиренной
Своей печали неверна.
Или над Летой усыпленный
Старушка, с дочерью прощаясь,
Судьбою вдаль занесена,
Поэт погиб... но уж его
Шла, шла. И вдруг перед собою
На крик испуганный ея
На смятом канапе лежал
Дай бог душе его спасенье,
Под шляпой с пасмурным челом,
Чтоб книжки здесь одной читать.
XXI
Татьяна с ключницей простилась
Издавна чтенье разлюбил,
Глаза внимательной девицы
Того, по ком она вздыхать
Где собралися два соседа
Как мелким бесом рассыпался!
Представить ясные черты
Прости, небесная краса,
Настала осень золотая.
Нейдет она зиму встречать,
Ну, много всякого добра.
Прости, приют уединенный!
И заведет крещеный мир
И рвы отеческой земли.
XXXV
Зато зимы порой холодной
Уж белокаменной Москвы
Недавнею гордится славой.
Белеют: вот уж по Тверской
Остановился. К старой тетке,
— А это дочь моя, Татьяна. —
Пойдемте вместе отдохнуть...
Предтеча утренних трудов,
Я, кажется, тебя крестила?
Все тот же друг мосьё Финмуш,
Целуют, нежно руки жмут,
Заветный клад и слез и счастья,
И даже глупости смешной
Осведомляется старик.
L
Но там, где Мельпомены бурной
Там теснота, волненье, жар,
Но ярче всех подруг небесных
Не замечаема никем,
Друг другу тетушки мигнули
Пою приятеля младого
Близ вод, сиявших в тишине,
Она несла свои дары
Как часто по брегам Тавриды
Вдруг изменилось все кругом,
Явленьем медленным гостей
Кто он таков? Ужель Евгений?
Довольно он морочил свет...
Нам по плечу и не странна?
X
Блажен, кто смолоду был молод,
Была нам молодость дана,
Между людей благоразумных
Немногих добровольный крест).
Она была нетороплива,
Пред ней по зале, и всех выше
Беспечной прелестью мила,
«Скажи мне, князь, не знаешь ты,
И что ей душу ни смутило,
Давно ль он здесь, откуда он
Та девочка, которой он
Души холодной и ленивой?
Упрямо смотрит он: она
Свободной живостью своей.
XXIV
Тут был, однако, цвет столицы,
На всё сердитый господин:
Во всех альбомах притупивший,
Влюбленной, бедной и простой,
Кто б смел искать девчонки нежной
И обновляются, и зреют —
Он подъезжает каждый день;
Его не терпит высший свет.
Он пишет страстное посланье.
Уста упрямые хотят!
Когда жестокая хандра
А где такие мадригалы
Иль длинной сказки вздор живой,
Сидит она... и все она!..
XXXVIII
Он так привык теряться в этом,
Уж разрешалася зима;
Примчался к ней, к своей Татьяне
Теперь в княгине б не узнал!
О чем теперь ее мечтанье?
Не правда ль? Вам была не новость
Теперь являться я должна;
К моим младенческим мечтам
За наше бедное жилище,
Я знаю: в вашем сердце есть
Довольно мы путем одним
Для сердца, для журнальных сшибок
Я сквозь магический кристалл
Как я с Онегиным моим.