Ну вот и выпала минутка остановиться на самом «начале» моей трудовой биографии.
Сразу уточню. Первая моя реальная работа в Слюдоруднике началась раньше! Я носил месяц почту по обоим посёлкам. И старому и новому. А еще раньше две недели работал в гараже и помогал в ремонте двигателя Зил-175, притирал клапана.
Ни моя первая работа почтальоном, ни мои старания по притирке клапанов, хотя и были отмечены серьёзными заработками (33 рубля за почту и 18 рублей за клапана) в трудовую книжку не попали. Бабушка ха это маму крепко отчитала. И было за что!
Да, Роночки уже не было в живых, но она ушла совсем недавно. А ведь она всю жизнь прожила на инвалидности и получала только пенсию по инвалидности. Ошибка бабушки была в том, что когда Рона поступила в техникум (перед самой войной) ей не завели трудовую книжку. А могли, поскольку она в Златоусте устроилась работать сторожем!
И будь у неё в трудовой эта запись о работе сторожем десять дней и полгода в техникуме – и пенсия теперь была бы не 22 рубля в месяц (после реформы 1961 года) а рублей тридцать как минимум!
Бабушка этот урок усвоила крепко.
И когда мама не оформила мне трудовую в Слюдоруднике, гневу бабушки не было предела.
Почему?
А потому что я в самом начале жизни заболел туберкулёзом бронхов, затем перенёс десятки воспалений лёгких и ряд других болезней и после «прививки» в военном госпитале два года корчился в судорогах. И даже теперь частенько болел! И на взгляд бабушки судьба Роны была одной из очень вероятных версий моей собственной судьбы. Две недели в гараже! Месяц в отделении связи! И ни строчки в Трудовой книжке! «А кормить ты его на что будешь?»
Так что когда летом удалось устроить меня рабочим в сейсмоотряд (я бегал по лесу с красным флажком, чтобы обеспечить безопасность сейсморабот на скважинном поле) мне была наконец заведена Трудовая книжка и в ней появилась первая официальная запись.
1. 01 июня 1967 года – 01 сентября 1967 года.
Мне было четырнадцать лет. Всё лето мы провели «в поле» в лесах Южного Урала, проводя экспериментальные подрывы в скважинах на малой глубине и получая контрольные замеры приходящих и отражённых волн. Впрочем обработка велась уже осенью и зимой в камеральном режиме – то есть в условиях камералки – работы в комнатных условиях с весьма сложными вычислениями и построениями графиков и разрезов. Меня это уже задевало только тем, что мама дома бывала редко, ибо работала в Новоалексеевке. А я и брат ходили в свои школы.
Именно 1 сентября 1967 года я стоял перед входом в свою английскую школу красный от стыда. Я остался на второй год и принимал весь позор строиться с незнакомым мне шестым «а» классом, тогда как мой класс уже именовался как 7-ой «а». Мне казалось что мои прежние одноклассники меня сторонятся. Не видно было восторга и в глазах новых одноклассников. Я был первым второгодником престижной школы в центре города за много лет. Каким чудом меня не отчислили из школы я не понимаю до сих пор. Осенью этого года мы с мамой взяли секундомер (спортивный, настоящий, Нели – жены дяди Миши и мамы Жорика, которого я водил в садик) и пошли на Авиационную (остановка автобусная) и я побежал ориентируясь на столбы сто столбов в одну сторону и сто столбов обратно, а мама засекала время. Результат обнадёживал. Я справился за двадцать восемь минут. Дело в том. что я решил стать марафонцем и мы с мамой проверяли мою готовность к тренировкам. Как раз тогда я решил «завязать» с картингом «навсегда». В тот же день в шесть вечера мы встретились с Верой Павловной Петрашень в манеже сбоку от трибуны Центрального стадиона. Это был длинный деревянный барак со стометровой дорожкой внутри, прыжковой ямой и тренировочным зальчиком.
Вера Павловна выслушала маму, выслушала меня, предложила пробежаться несколько кругов и кивнула головой: «Беру.» Так я попал в секцию лёгкой атлетики на «Динамо» и основным моим тренером стал ученик Веры Павловны Валерий Иванович Никитин. Тогда ещё совасем молодой и я видел, как красиво и мощно он бежит барьеры! Техника у него была совершенной!
3. 05 июня – 31 августа 1968 года.
На следующий год, когда мне было уже пятнадцать лет я снова летом работал в геофизической партии в городе Арти.
Но на самом деле наш отряд располагался на вершине горы напротив Артей, расположенных под нами за рекой. А у нас тут с краю был лес, спуск к реке Уфа, и несколько сараев из досок, в которых мы и жили (в трёх) и работали (в трёх) а в центре поля перед сараями я лично вырыл лопатой яму кубической формы 2х2х2 метра и в центре её на дне был установлен сверхчувствительный датчик волн к которому тянулись провода от самописцев на светодиодах. Весь прибор со светодиодами стоял в сарае и в нём вращался медленно-медленно барабан с фотографической бумагой и я моя работа заключалась в том, чтобы после смены заправки проявлять эти рулоны фотобумаги, на которой фиксировались волны, приходящие на наш датчик со всей планеты. Землятрясение в Аргентине? Вот сообщение в «Известиях». В нём точные координаты и точное время. Находим это время на нашем рулоне и видим пучки возмущенных волн! Мы принадлежали Уральскому филиалу Академии наук СССР. Исследования вёл в частности и Валерий Кормильцев.
Вскоре он будет доктором наук! Наш отряд возглавляла моя мама. Так я приобщался к большой геофизике! Так что этой работой тем летом я горжусь. Всё лето с утра до вечера в своем затемнённом максимально сарае я в полной темноте проявлял и проявлял бесконечные рулоны крутя их то в проявителе, то в проточной воде то в закрепителе. В темноте и на ощупь. Но работал я качественно и не запорол за всё лето ни одного рулона! Через три года в Артях родится мой будущий ученик Александр Шорин, воспевший мою маму, как Порфи.
22 ноября 1968 года не станет моей бабушки, Ольги Александровны, непосредственно причастной к появлению у меня моей Трудовой книжки.
Несколько любопытных деталей.
В официальной истории Артинского научного центра рассказывается о его появлении чуть ли не в 1969 году. Вчитайтесь в запись в моей трудовой! Летом 1968-го года УФАН вовсю осваивал эту территорию и мы отслеживали приходящие волны со всей поверхности земного шара! А спустя четверть века песни сына Валеры Кормильцева будет петь вся страна!
Когда я копал яму под наш датчик, рабочие отряда загорали тут же, мы общались. Это были молодые еще мужики до пятидесятилетнего возраста. Двое брали Берлин!! Я спросил их о том, какое у них тогда в сорок пятом было настроение. Их ответ меня потряс:
- Техника у нас была такая что могли бы легко дойти и до Мадрида! Но Сталин остановил! А настроение такое было!
Мне было пятнадцать лет и я понятия не имел, сколько мне осталось жить на свете. По мнению бабушки и ряда свердловских светил медицины доживание до двадцатилетия расценивалось как чудо. И потому наверное я не работал на далёкую перспективу. Сегодня я бы забросал их вопросами. Но это сегодня. А тогда… Моя первая поездка в Арти была полётом из аэропорта Уктус на Як-4 в кабинке с пилотом! Эти сорок минут мне не забыть никогда! Такой болтанки в воздухе более не встретил ни разу. И потому Арти – моё самое светлое воспоминание из Трудовой книжки вплоть до четвёртой торцовки!
Вы только представьте: черная пречёрная комната, черная пречерная ткань, ни одной святящейся точки, я всё кручу и кручу рулон фотобумаги на ощупь то в одной ванночке с раствором, то в другой. И так день за днём! Всё лето! А воспоминание светлое!
И всё равно это сказка! Шесть утра! Кросс к реке Уфе по лесу вниз. Купание! Кросс к лагерю назад вверх! Завтрак! И до вечера только я, тишина и тьма!