Павловский предлагает рассматривать стратегию работы Кремля через понятие «Системы РФ» — стратегию работы российской власти. Павловский объясняет, как удается системе адаптироваться к изменениям во внутренней и внешней политике на протяжении 30 лет и при этом выживать, несмотря на глобальные вызовы.
Глеб Павловский — журналист, политолог, экс-руководитель Фонда эффективной политики.
Мы публикуем часть лекции. Полная запись доступна по ссылке.
31 марта в клубе «Клуб» в рамках «Публичных лекций Полит.ру» выступит экономист, президент Института национальной модели экономики Виталий Найшуль. Тема выступления — «Башня Татлина и глобализм». Регистрация желательна, но не обязательна.
***
Перестройка 1980-х годов — это революция сверху, которая вышла из-под контроля и кончилась известно чем. Она кончилась тем, что господин Горбачев создал некий институт, который пережил и его, и перестройку, и даже ельцинскую Россию. А именно — институт президентства. Как всегда в истории, эти вещи бывают довольно случайными. Горбачеву надо было защититься от коллег по Политбюро, потому что его главный страх был — не страх цветных революций, а страх смещения Хрущева, хрущевского финала. Этот страх преследовал его до самого конца. И пост президента давал возможность, с одной стороны, укрупнить себя до глобального статуса одного из мировых лидеров, не только по названию западных газет, но по реальному положению (и он это сделал), а с другой — защититься от смещения членами Политбюро (он этого тоже добился, но такой ценой, что он стал не нужен собственному населению).
***
И вот возникает удивительная вещь — гибрид мировой роли генсека и позиции человека, равного государству. Сначала — президент СССР. Это роль не просто главы государства — это роль центра идентичности. Квазинациональной тогда, естественно. Потому что нет такой нации, как советские люди, это отдельная тема, она нас сейчас не волнует. Но важен этот параинститут президентства, который, как оказалось, неожиданно для всех приобрел значение эталона власти и такого, я бы сказал, накопителя разных статусов, полномочий, прерогатив, которые могут бесконечно накапливаться в этом аккумуляторе.
Правда, возникают трудности с использованием их. Собственно, борьба Ельцина с Горбачевым — это была на самом деле борьба, конечно, за статус президента, а не за тип государства. Но Ельцин сделал сильное предложение, значительно более сильное, чем горбачевское. Людям, которые теряли советскую идентичность и не знали, какой будет новая идентичность, он предложил ее.
Мой тезис, на котором я настаиваю: российский президент — это заместитель потерянной идентичности. Такой идентификатор, который нуждается в признании. Идентичность немыслима без того, что ее разделяют. Ельцин не был просто политическим лидером. Потому что большинство из тех, кто за него голосовал, политически не мыслили и не собирались, как показало ближайшее будущее. Он был заменителем идентичности. Ельцинский народ, ельцинское большинство, если угодно, и было новым национальным определением, квазинациональным определением постсоветских граждан, скажем, между 1990 годом и 1993–1994. Дальше был период инерции, на котором удалось еще выиграть одни выборы и просуществовать, не будучи свергнутым, до конца 1990-х.
Что это дает для понимания власти? Прежняя советская власть в центре была вырожденная власть революционного субъекта, который был разрушен давно и от которого практически осталась скорлупа после сталинских операций. То есть это была в каком-то смысле уже потерянная идентичность. Теряемая, ускользающая. Наконец она уходит, но ее подхватывает ельцинское предложение власти. Ельцин укрупняет — масштабирует, я бы даже сказал — глобальность поста президента. Вот кажется: да, Горбачев — лидер Советского Союза, ядерной сверхдержавы, одной из двух. Но к 1991 году это лидерство уже исчезает вместе с концом коммунизма. А каким может быть новое? А новое возникло на уничтожении СССР.
У нас очень плохое философско-политическое обучение, и мы всё время считаем, что одни политические предметы возникают из других, которые также можно пощупать. Но политические потенциалы часто возникают из отсутствия, из вакуума. Горбачев после перестройки и подписанных им соглашений, великих соглашений со Штатами о выходе из «холодной войны», из которой выйти всё равно не удалось на самом деле, не сделал потом ничего равного Беловежским соглашениям. Трудно представить себе более сильное, крупное, масштабное, глобальное действие, чем Беловежский акт. И Ельцин включил это действие в свой президентский образ, который просто укрупнился до невероятных масштабов.
Страны в прежнем смысле не стало. Новой еще не было. Идентичность была потеряна у большинства населения страны, это надо просто ясно помнить, это проверено социологическими опросами. Даже к концу 1990-х половина или большая часть — сейчас уже не вспомню, но где-то около 50 % людей — граждан РФ говорили, что они живут в Советском Союзе. Которого нет. Они не идиоты, они понимали, что его нет. Но они не считали себя гражданами РФ, не признавали себя ими.
***
И этот великий, могучий вакуум мировых масштабов масштабировал самого Ельцина и пост президента. И я думаю, что именно в июне 1990 года (конечно, с проекцией на декабрь 1991, а там дальше пунктиром на 1993) возникает система РФ, как я пишу. Почему я использую это выражение? Чтобы отделить его от понятия «государство Российская Федерация» — нет такого государства. Но в то же время есть удивительная преемственность и как бы характерность поведения, есть стилистика государственного поведения — притом что государства нет. Есть национальная лояльность без нации. И, наконец, есть тип поведения — удивительно гибкого, абсолютно аномального, не считающегося ни с какими нормами и просто забывающего те нормы, которые были вчера, если необходимо.
Перед нами нечто уворачивающееся, постоянно ускользающее от столкновения, в котором можно погибнуть. Система РФ могла погибнуть уже много раз. Государство, сильное даже государство России, несколько раз находилось бы на краю гибели. А система РФ — нет.
Здесь подсказкой мне до некоторой степени был один из моих любимейших политических текстов — длинная телеграмма Джорджа Кеннана об истоках русского поведения. Потом он превращал ее в большую статью, потом — в ряд книг. Подсказка состояла в чем: Кеннан писал это, как известно, в 1946 году, в период апофеоза, апогея личной власти Сталина и советского тоталитаризма. Но в этой телеграмме Сталин упоминается мельком и периферийно. Он не нуждался, если можно так выразиться, перефразируя Вольтера, в этой гипотезе. Он говорил именно о русском поведении. И он не говорил о тоталитаризме, это тоже его мало интересовало: как классифицировать строй, который существует в СССР. Он был уверен, что без этого можно описать поведение, с которым столкнулась Америка. И, как известно, этот текст лег в основу политики сдерживания, которая определила и американскую политику, и мировую политику на несколько десятилетий вперед.
Вот этот поведенческий подход мне наиболее близок. И он позволяет уйти от путинского мифа. Потому что выйдя из Кремля, я с изумлением обнаружил, что вокруг меня все верят в то, что Путин непрерывно, как Сталин в мифологии раннесоветских времен, сидит в Кремле, и его окно освещено круглые сутки. И там Путин сидит и придумывает «планы Путина», «стратегии Путина», новые хитрые ходы и тому подобное. Поскольку ничего такого в реальности нет, мне стало интересно, почему стране, ее населению так важен этот пунктик. Потом я понял, что передо мной просто миф в точном смысле слова — миф не как сказка, не как выдумка, а миф в античном смысле слова, то есть то, что неотделимо от реальности для человека.
В конце концов, этот миф мы генерировали. Поначалу сознательно, а дальше он опять-таки стал частью этой власти. Мы-то поначалу следили за другим. Не за гимнами в адрес Путина, а за тем, чтобы это средоточие власти, на самом деле бесконечно слабой, ничтожной, неспособной провести ни одной программы (мы это хорошо знали — ни одной программы), выиграть ни одной войны (мы это тоже хорошо знали), и даже не способной выиграть, в общем, в лобовом политическом столкновении внутри страны, на выборах, — мы это тоже хорошо знали...
Как уйти от этого? Очень просто: надо быть всё время впереди. Тогда оппозиция разговаривает постоянно с твоей спиной, с твоей задницей. А из этой позиции она ничего не может доказать, ничего не может выиграть, и тем более не может победить. Надо быть всё время на шаг вперед, надо завладевать повесткой, а для этого система власти должна быть непредсказуемой, она должна заниматься топиками, о которых другие не думают. Она должна перехватывать любую повестку. Она должна быть всеядной. Какая разница: коммунистические предложения, либеральные предложения — да это не играет вообще никакой роли. Повестка формируется из задачи опережения. А не из задачи nation building.
Нация не строится, национальное государство не строится. Система бюрократического управления, вертикаль власти, которой я всех задолбал, начиная с эпохи 20 лет назад, конечно же, не строится. Потому что это означает просто вертикально интегрированную бюрократию, которая, кстати, на Украине была — Кучма ее построил, а в России не было ее. Поэтому власть должна управлять другим: она управляет презентацией своих силовых средств, то есть презентацией своих силовых девайсов, девайсов силы, девайсов коммуникации. Они должны быть передовыми. Но сама она должна просто умело ими жонглировать. Быть — и это слово у меня родилось, уже когда я стал думать над системой РФ — не сильной, а верткой. Потом уже я узнал, что это в принципе соответствует понятию agile. Верткой, юркой.
И действительно, это работало как минимум 15 лет. Иначе бы Путин не появлялся на первых полосах Times и других замечательных изданий, не считался человеком года, человеком мира и там чего-то еще. Это его роль фронтмена системы. Как сказали бы циничные моряки прошлых лет, добрых пиратских эпох, это называлось гальюнная фигура. То есть то, что прибивают на носу у пиратского судна и где обычно устраивают туалет, гальюн — чтобы, это самое, как говорится, для удобства.
Почему это работает? Это работает потому, что система РФ построена на выживании 1990-х годов. Потом это состояние редуцировалось, но не ушло на самом деле. А сегодня оно вернулось. Система РФ построена на сделке населения, которое хочет выжить, с властью, которая хочет на этом заработать. Я сейчас огрубляю, в книге я это более подробно разжевываю. То есть это никаким образом не общественный договор. Это никакой не «холодильник в обмен на телевизор». Это тупая сделка, условия которой не фиксируются никогда, которая может изменяться только в пользу одной стороны, в пользу стороны власти, и никогда не в пользу населения, которое об этом знает. Почему оно это принимает? Потому что в условия сделки, не фиксируемые, входит это самое выживание. Власть не может выжить, если не выживет население. В 1990-е годы это было физически ясно, когда власть находилась у хозяев регионов (и они же собирали налоги, кстати), и они представляли собой некую одну команду с населением. Потом Москве оставалось только приватизировать хозяев регионов. Не надо было с ними бороться. Приватизировав их, она приватизировала страну.