Литература – это всегда немного больше, чем кажется на первый взгляд, и немного глубже. Почему одни книги становятся культовыми, а другие растворяются в пучине времени? Почему одни тексты не теряют своей актуальности веками, а другие взрываются ярко, но исчезают через пару лет, как будто их и не было?
Обо всем этом и другом, не менее важном, я хочу поговорить с вами в моем новом цикле статей. И я лелею надежду, что найду на этом пути интересных собеседников – не стесняйтесь предлагать свои темы, книги, задавать вопросы и спорить: мне будет приятно разобрать что-то, о чем я, быть может, и не задумывалась.
И начнем мы с жанра. Сейчас книги, написанные в этом жанре, взлетели на первые строчки рейтингов, цитатами из них пестрят новостные ленты, а названиями натерты губы обывателей. Конечно, я говорю об антиутопии. И здесь сразу же вспоминаются три столпа, три, наверное, главных книги, когда-либо в этом жанре написанных: «Мы» Замятина, «1984» Оруэлла и «О дивный новый мир» Хаксли. В этот же ряд можно отнести и «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери, но поскольку он был издан несколько позднее, то и считать его «законодателем мод» в антиутопии будет не совсем верным. Основные принципы и пласт идей, которые поднимаются в рамках этого жанра, задают именно Замятин, Оруэлл и Хаксли.
Итак, откуда есть пошла антиутопия? Если даже просто вчитаться в слово, мы сразу же увидим здесь отрицание утопии, не так ли? И тогда перед нами встает вопрос уже о том, что такое утопия. Слово было придумано Томасом Мором в далеком 1516 году – только вдумайтесь в это, XVI век! – в качестве названия его книги. В тексте, собственно, описывалось строение некоторого идеального общества, где все счастливы и живут сообразно своим возможностям. В благоденствии, конечно, живут. Впрочем, если вы почитаете эту книгу сейчас, вы скорее всего придете в ужас от тех идей, которые Мор продвигал как передовые (и я не буду ничего спойлерить), и скажете, что общество там описано не то, что не идеальное, а недалеко ушедшее от того же Хаксли. Или Замятина.
В этом как раз и кроется самое интересное во взаимодействии этих двух жанров: утопии всегда скрыта потенция к антиутопии. То, что сейчас кажется идеальным, через несколько десятков лет покажется каменным веком. То, что сейчас является образцом свободы, через пару веков станет синонимом рабства. То же произошло и с «Утопией» Мора: на рубеже XIX-XX вв.* это произведение перестало восприниматься как нечто идеальное, и реакции на него – а происходящие в те времена события как нельзя больше побуждали людей думающих обращаться именно к произведениям-образцам государственного устройства – последовали именно в виде отрицания не только самой утопии, но и ее возможности.
Первой прямо-таки антиутопичной антиутопией считается роман «Мы» Евгения Замятина. До этого были уже написаны и изданы и «Франкенштейн, или современный Прометей» Мэри Шелли (о котором мы обязательно еще поговорим), и романы Уэллса, которые обнаруживают в себе некоторые признаки жанра. Но, впрочем, последние иногда и относят к антиутопиям, хотя вопрос этот спорный, и единой точки зрения нет. С Замятинским романом же все абсолютно прозрачно и трагично (чего же тут удивительного).
«Мы» был написан в 1921 году, и вы можете себе представить, в какой ситуации оказался автор: он, быть может, и не имел намерения как-то оскорблять только набирающую силу советскую власть или критиковать ее действия. Он, быть может, в целом писал некую фантастику и не хотел ничего большего, чем предупредить читателей о том, к чему может привести технологический прогресс, если он не будет сбалансирован развитием духовным (признак антиутопии №1). Замятин даже сам не сразу и понял, насколько точно и провидчески он попал в реалии сталинизма – до которого еще оставалось несколько лет.
«Мы» рисует нам страшный мир: в первую очередь он страшен своей математической (буквально) идеальностью. Во главе угла там стоит математика, цифры возведены в абсолют, логические операторы как символы общества. Это мир, где все точно рассчитано и высчитано по секундам (даже секс). Конечно, это фантастика (признак антиутопии №2), но за полетом фантазии всегда стоит реальность, потому что без опоры на существующее роман никогда не стал бы таким… пугающим, не превратился бы из беллетристики в нетленный шедевр. В этом мире нет места индивидуальности (признак антиутопии №3), и душа считается неизлечимым заболеванием**, поскольку порождает чувства. В общем, Замятин берет социализм, доводит его до абсурдистской крайности и с понятной жестокостью с пьедестала идеальности свергает.
Реакцией на это будет, чисто хронологически, «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли. Опубликованный в 1932 году, он представляет нам картину максималистского капитализма. На месте Бога – Форд (о, эта прекрасная ирония, ее очень много в этом романе), на месте искусства – жвачка для мозгов, на месте семьи – беспорядочный секс, впрочем, с защитой. Этот мир, наверное, знаком нам немного лучше – и узнать кое-какие его черты сейчас совершенно не составляет труда. Может, именно поэтому его читают меньше, чем два других романа: противно же, ей-богу, видеть себя глазами Дикаря, который говорит цитатами Шекспира и никак не может взять в толк, почему у столь процветающего общества в головах опилки.
Но помните – правда, помните – что написан он в 30-е гг., задолго до того, как все это стало возможным. И тем не менее, дети из пробирки – пожалуйста, сейчас идет активная дискуссия на тему того, сколько именно дней можно держать живым человеческий эмбрион, полученный искусственным путем. Мобильные телефоны, чудо-таблетки от беременности… Чем не пророческий гений? Сейчас мы не можем даже воспринимать этот роман как совершенно фантастический, коим он, несомненно, был в свое время.
Самым же, наверное, важным и кульминационным является диалог Дикаря и Мустафа Монда, правителя этой страны. Читая его в первый раз, я, кажется, ревела. Мне было страшно и больно, потому что я видела в этом свою реальность и свое будущее – и только спустя пару перечитываний я смогла оценить всю иронию и гениальность такого хода. Вот вам маленькая цитата оттуда, но весь диалог заслуживает вашего внимания (17 глава, прошу):
— Так, по-вашему, Бога нет?
— Вполне вероятно, что он есть.
— Тогда почему?..
Мустафа не дал ему кончить вопроса.
— Но проявляет он себя по-разному в разные эпохи. До эры Форда он проявлял себя, как описано в этих книгах. Теперь же...
— Да, теперь-то как? — спросил нетерпеливо Дикарь.
— Теперь проявляет себя своим отсутствием; его как бы и нет вовсе.
— Сами виноваты.
— Скажите лучше, виновата цивилизация. Бог несовместим с машинами, научной медициной и всеобщим счастьем. Приходится выбирать. Наша цивилизация выбрала машины, медицину, счастье. Вот почему я прячу эти книжки в сейфе. Они непристойны. Они вызвали бы возмущение у чита...
— Но разве не естественно чувствовать, что Бог есть? — не вытерпел Дикарь.
«1984» появляется самым последним из этой великой тройки романов. И становится самым культовым из них. Он не нуждается в представлении; «Большой Брат следит за тобой» стало не просто общеизвестным, а нарицательным, и обозначает любую тиранию или тотальный контроль. Сложно сказать, почему именно это произведение становится самой популярной антиутопией: я бы предположила, что оно идеально совмещает в себе и футуризм, и сталинизм, и даже какой-то недокапитализм. Там соблюден идеальный баланс между страхом и омерзительностью (которого недоставало Замятину), между любовью, пробуждающей героя и давлением внешних сил (чего недоставало изначально «пробужденному» Дикарю у Хаксли), между историей и вымыслом.
Можно долго спорить, вдохновлялся ли Оруэлл в большей степени Сталиным или Гитлером, и чей режим вдохнул жизнь в этом роман – по моему мнению, конечно, Джордж Оруэлл просто видел общее и возводил его в абсолют, утрируя настолько, чтобы это еще невозможно было воспринимать отвлеченно (чем, честно говоря, иногда грешит Замятин).
Главным же, что объединяет все эти антиутопии, становится один, абсолютно неизбежный, вывод: не может на земле существовать идеального общества, и все попытки построить его приводят к неизменному конфликту с самой человеческой природой. Ее можно подавлять, и общество такое будет держаться, но это уже не будет раем. Утопии не существует – об этом говорит нам каждая антиутопия, и нам надо научиться жить в наших неидеальных обществах и находить счастье в своих же изъянах, ведь именно они делают каждого из нас уникальной личностью, а не набором цифр и не винтиком в механизме.
И напоследок: на мой взгляд, самая страшная из всех антиутопий – это не эти три, и даже не «451 градус». Это фильм «Убить дракона», снятый по мотивам пьесы «Дракон» Шварца. Он бьет по больному, он жесток и неотвратим в своей правоте. В общем, если вы еще не читали такого Шварца, не смотрели такого Захарова, но уже прочитали всего Оруэлла, Хаксли и Замятина – то вам сюда.
*рубеж веков – это довольно растяжимое понятие, и в русском литературоведении принято ставить границу перехода аж на 1920-е гг.
** как тут не вспомнить «Планету людей» Экзюпери, где герой размышляет о том, что сон души – самое страшное, что может произойти с человеком.
Green Asa
