Бракоразводный процесс Солистов Его Императорского Величества Николая и Медеи Фигнер состоялся в конце 1904 года и наделал много шума.
По законам Российской Империи для развода гражданского, а, тем более, церковного, нужна была очень веская причина. Одной из таких причин было явное прелюбодеяние. Виновата была Медея, но Николай Николаевич не мог публично подвергнуть сомнению честь жены, поэтому всю вину взял на себя.
Дворец в Виареджио перешел в собственность Медеи Ивановны, она уже во время развода продала его и на эти деньги прикупила земли в Лобынском, которое позже тоже отошло к ней. Навсегда прощаясь с любимыми местами, Николай Николаевич с тяжелым сердцем написал на стене любимого грота рядом с автографами своих великих друзей: «Прощай, мое детище!»
Квартиру в Петербурге бывшие супруги покинули, слишком много тяжелых воспоминаний было с ней связано. Как дворянин и истинно благородный человек, Николай Николаевич всю вину за распад союза с женой взял на себя, чем оградил от посягательств недоброжелателей имя своей супруги. К тому же он материально обеспечил своих четверых детей и бывшую жену. Единственное условие, которое было им поставлено – возможность регулярно встречаться с детьми.
Интересно вспоминает о работе с Медеей Ивановной в своей книге «Из прошлого русской оперы» известнейший дирижер Даниил Похитонов. Нужно сказать, что ему приходилось в те годы работать и концертмейстером.
Я близко познакомился с М. И. Фигнер на занятиях с ней при повторении петых и разучивании новых партий. Припоминаю нашу первую встречу. Началось с разговора по телефону.
«Милий человек, приезжайте ко мне, надо повторить Татьяну для прощального спектакля Яковлева. Только предупреждаю – петь я не могу». «Как же мы будем заниматься?» – с недоумением спросил я. «А я прошу вас спеть, я же буду слушать и таким образом повторю партию».
Гм, новое дело, петь сопрановую партию! Однако я поехал.
Призвав на помощь фальцет на недоступных моему голосу верхах, я «пропел» всю партию Татьяны со всеми полагающимися репликами.
«Как, как? Повторите это место», – прервала меня певица в монологе Татьяны «Онегин, я тогда моложе, я лучше, кажется, была». Я повторил, фразируя по-русски, с люфтпаузами, как читают драматические актрисы. «Разве это можно? А что скажет старико?» (Так Медея Ивановна называла Направника). «Старико» ничего не скажет», – смеясь, отвечал я. – Поверьте, в этом нет ничего страшного. Направник умеет следить за певцом».
Я любил занятия с М. И. Фигнер и всегда охотно откликался на ее зов. Работала она, что называется, на совесть. Вооружившись большим сине-красным карандашом, она делала какие-то свои отметки в клавире, входила во все подробности, просила разъяснять отдельные слова. Репетировала она упорно, не считаясь со временем.
Часов в одиннадцать Поливанова прерывала занятия приглашением к чайному столу, за которым присутствовали дети супругов Фигнер, оставшиеся после их развода при матери. За чаем Фигнер рассказывала о себе, о своих гастролях в Южной Америке, о знаменитом дирижере Тосканини, под управлением которого приходилось ей петь.
О своем бывшем муже Фигнер говорила без неприязни, рассказывая об их работе над новыми ролями. При изучении Николаем Николаевичем новой оперной партии Медея Ивановна непременно должна была присутствовать в роли громоотвода, ибо, будучи от природы не очень музыкальным, Фигнер, при осиливании трудных мест, быстро терял терпение, и в таких случаях на пол летели и клавир, и всякие предметы; надо было иметь большую выдержку, чтобы его успокоить и заставить продолжать занятия. Впрочем, вспыльчивость и несдержанность Фигнера были общеизвестны: карикатуристы обыкновенно изображали его петухом, с гордо поднятой головой.
Свой 20-летний юбилей Н. Н. Фигнер пожелал отпраздновать в Мариинском театре, получив на это разрешение свыше. Выступил Фигнер в партии Ромео в опере Гуно «Ромео и Джульетта». Я было уж собрался на этот спектакль, как раздался звонок по телефону. Говорила М. И. Фигнер: «Милий человек, что вы делаете сегодня вечером?» «Собираюсь на спектакль послушать Николая Николаевича». «А не приедете ли вы ко мне? Очень вас прошу».
Как ни заманчиво было посмотреть Фигнера в юбилейном спектакле, отказать Медее Ивановне я не мог.
Но почему понадобилось ей заниматься именно в этот вечер? В чем тут дело? Все объяснилось по приезде моем в Эртелев переулок, где жила певица.
Сердце не камень. Считая для себя неудобным присутствовать на юбилее экс-супруга, М. И. Фигнер, тем не менее, сильно переживала это событие, волнуясь, как-то споет он трудную партию Ромео. Особенно заботил ее 2-й акт оперы с арией Ромео «Солнце, скорей взойди». Переживания артистки сказались и на занятиях, которые как-то не клеились: всегда усердная и внимательная, она на этот раз была рассеяна, нервна, как будто чего-то ожидала. Часов в девять Поливанова прервала наш урок. Фигнер вышла и по телефону стала слушать начало второго акта.
До появления радио в Мариинском театре было поставлено на просцениуме, у рампы, несколько телефонных микрофонов, которыми пользовались «Высочайшие особы» для слушания опер из дворцов. Как «Солистка Его Величества» Фигнер выхлопотала разрешение послушать хоть одну арию. Видимо, все сошло благополучно, так как вскоре, несколько успокоенная, она вернулась к занятиям. Я ясно видел: на этот вечер артистка, несомненно, придумала их, чтобы отвлечь себя.
В феврале 1905 года Н. Фигнер женился в третий раз. От этого брака у него родились еще двое детей, но это уже другая история.
Петь на одной сцене с бывшей супругой было выше его сил, и в 1907 году после торжеств, связанных с 25-летием его сценической деятельности и 20-летием службы на Императорской сцене, он покидает Мариинскую оперу.
Бывшие муж и жена продолжительное время находились во враждебных отношениях, даже втягивали в конфликт детей. Примирение состоялось в роковом для страны 1914 году, когда Николай Николаевич и Медея Ивановна провожали на фронт одного из сыновей.
Они рыдали, взявшись за руки. В своих воспоминаниях Николай Фигнер-младший пишет:
Мама плакала ... У меня самого катились из глаз слезы. Что вспомнилось мне в эту минуту? Я вспомнил расцвет их славы в театре.
Оставив Мариинскую сцену, Николай Николаевич фактически начинает жизнь заново. Его новая семья была обеспечена более чем скромно. Но последний брак артиста – счастливый и спокойный. Николай Николаевич гастролирует, возглавляет свое собственное оперное дело в Нижнем Новгороде, поет на столичных и провинциальных сценах. Но время неумолимо. Появляются новые звезды – Ф. И. Шаляпин, Л. В. Собинов, а с ними и целая плеяда молодых талантливых певцов, страну потрясают революционные события 1905-17 годов.
Друг семьи Н. Н. Фигнера О. Гардер пишет в дневнике 14 мая 1911 года:
В понедельник была «Пиковая». Вначале пел неважно, слегка форсировал. Мне показалось, что уже все кончено, что он бросит петь и т. д. Но со второго акта мне все эти ужасы показались смешны. Он пел все лучше и лучше; сцену в спальне, мою любимую, провел чудно, в казармах – еще лучше. Последнюю песню бесподобно спел.
После октября 1917 года Николай Николаевич оказывается на Украине, где тихо оканчивает свои дни в 1918 году скромным преподавателем пения.
Медея Мей-Фигнер надолго пережила мужа. Она простилась с Императорской сценой 20 января 1912 года, некоторое время продолжала выступать с концертами и в опере. В 1923-30 г.г. преподавала в Ленинграде, да так успешно, что к званию Солистки Его Величества прибавила звание заслуженной артистки РСФСР. С Советским Союзом она распрощалась 15 ноября 1925 года концертом в зале Ленинградской филармонии. С 1931 года легендарная певица жила в Париже, занималась преподавательской деятельностью, иногда выступала в концертах. В ее репертуаре всегда были романсы русских композиторов.
8 июля 1952 года, кажется, совсем еще недавно, первой Лизы и Иоланты, музы П. И. Чайковского, итальянской певицы Медеи Ивановны Мей-Фигнер не стало.
За несколько лет до смерти в интервью французскому журналу, пребывая почти в 90-летнем возрасте, она рассказала о своих встречах с Чайковским, о «Пиковой даме» и довольно сносно напела несколько строк из арии Иоланты.
Вернемся и мы к годам расцвета славы Солистов Его Величества. Вот стихотворение, которое посвятил своему кумиру неизвестный поклонник – трогательная примета времени:
Посвящается Н. Н. Фигнеру.
Ты поешь – и той песнью своей
Будишь лучшие струны сердец,
Заставляя звучать их сильней.
Пой же чаще, волшебник-певец!
Ты поешь, и всесилен твой дар,
Если чарами песни твоей
Околдованы все – млад и стар.
Пой же дольше, наш маг-чародей,
Наш любимый волшебник-певец!
Погляди: ведь от песни твоей
Даже черствый здешний купец
Позабыл о наживе рублей.
Ты умолк ... но восторги людей
Льются шумной волной без конца;
Всех растрогал ты песнью своей.
О! Завидная доля певца.