– Я бы хотела уйти тихо, лучше даже во сне. Ну, знаешь, без сильных болей, криков. А то вон на форуме пишут что, аж сердце замирает, – Ольга почему-то перешла на шёпот.
– Лёль, перестань! Умирать, что ли, собралась? – Я раздражённо поморщилась, отодвигая чашку. Резко расхотелось пить, да и чай уже остыл. Терпеть не могу сладкий и еле тёплый! – Давай завтра в клинике не начни эту песню, когда с врачом будешь говорить. Зачем тогда делать операцию, если уже в гроб себя положила?
Ольга только сильнее округлила зелёные глазищи:
– Рит, ну правда! – Задумалась на пару секунд. – Может, не делать? Грудь отнимут, жалко… Твоему Серёжке, кстати, очень нравилась! – попыталась пошутить подруга, но дождалась только сердитого взгляда. – Да ладно, смеюсь же, чего ты?
Я молча встала из-за стола и принялась убирать посуду.
– Если тебе сегодня получше, я бы домой до вечера съездила.
Два последних месяца я жила у Ольги. Её сын учился в столице, и приезжать до операции Лёля ему запретила – пусть экзамены сдаст сначала. А матери вообще не сказала, только отделывалась формулировками про «плановую» операцию «по-женски».
Переживать последствия химии со мной подруге было проще и спокойнее: не нужно было показательно держаться, улыбаться и заверять окружающих, что совсем нет упаднических мыслей, да и не так уж, собственно, плохо.
А было плохо. Эти два месяца дооперационной подготовки дались тяжело. Опухоль росла быстро, чтобы сдержать распространение больных клеток перед операцией, дозы лекарств назначали ударные.
Я готовила, ухаживала за подругой и старалась отвлекать от ощущений, по её признанию, выворачивающих тело наизнанку. И от таких мыслей и рассуждений, как сегодня за завтраком.
Ольга молча сидела с виноватым видом, пока я мыла посуду.
– Приеду вечером, на завтра всё приготовим, проверим вещи, чтобы не забыть ничего с собой в больницу взять.
– Рита, прости меня за Серёжу. Ну дура, понимаю, жалею больше всего в жизни! Слышишь, Рит? Я тебя люблю! А помнишь, как в общаге каждый год ёлку ставили? Давай купим? Самую пушистую, нарядим, у меня те ангелы и шишки сохранились. Рит, я тысячу лет уже ёлку не ставила!
Стараясь не смотреть на Лёлю, вытерла руки и направилась в коридор. Сумку ещё утром выставила.
– Обсудили уже, Оль. Давай, до вечера! – И быстро выскользнула за дверь, чтобы не нарваться на ещё одну исповедь.
Ольга увела у меня мужа. Прямо как в сюжетах сраных мелодрам: тех, где главных героинь водят за нос близкие люди и, пользуясь доверием, бьют исподтишка в самое больное место.
Когда Сергей ушёл, я была в ярости, презирала мужа и ненавидела Олю. Ведь потеряла родного человека, которого знала почти всю жизнь. С которым хотела и её остаток провести рядом, поддерживать и выручать друг друга до самого конца. Потеряла единственную подругу.
Серёжа не стал надолго задерживаться в отношениях и скоро нашёл следующую любовь, оставив Лёльку рыдать мне в трубку, жаловаться на негодяя и просить прощения.
Я терпеливо слушала, чувствуя, как дёргается лицо, а пальцы до боли сжимают телефон, желая сомкнуться на кое-чьей тощей шее. А потом просто хрипло выдохнула:
– Пошла ты, тварь!
Больше она не звонила. А два месяца назад я нашла под дверью письмо. Брезгливо донесла до мусорки и… Вернулась с ним в квартиру.
«У меня рак».
***
Я закрыла входную дверь и сползла по косяку. От чувства злорадства и удовлетворения, которыми упивалась ещё пару месяцев назад, сейчас не осталось и следа. Только страх. И ненависть, но уже не к Оле. Стала противна себе и пыталась прятаться от тяжёлых последствий легкомысленного выбора. Но и скрыться-то было некуда.
Быстро выкинула из сумки вещи в стирку, сложила туда сменные. Прошлась по комнатам с тряпкой, наводя относительный порядок, оттягивая момент возвращения в Ольгину квартиру.
Можно просто исчезнуть на время. Она не одна: есть взрослый сын и мама.
Врачи, может, справятся. Хотя не исключают возможность, что после операции и новой химии болезнь так не уйдёт полностью.
А она не уйдёт. Продолжит развиваться, вынуждая искать новые попытки и методы лечения. Пока не заберёт всё, что ей причитается.
Я знала наверняка. И вопрос состоял лишь в одном.
Как оставаться рядом с человеком и дальше, видеть, что происходит. Можно ли допустить?
Но сил поступить по-другому не нашлось, и я, прихватив сумку, направилась к выходу.
***
Нам повезло попасть в график перед новогодними праздниками. Трезвые анестезиологи, лояльные к «подаркам» врачи и отсутствие ненужной спешки и халатного отношения. Два дня в клинике Лёля сдавала повторные анализы. А когда все результаты пришли, врач дал добро на операцию.
Подруга боялась, металась от состояния «положите в гроб прямо сейчас» до «а-а-а, я же буду некрасивая без груди, кто со мной жить захочет».
Я успокаивала как могла. Но главные слова, которые вертелись на уме, до языка так и не дошли.
Лёльку увезли на операцию, а я вышла во двор, достала телефон и набрала нужный номер.
– Дима, мама в больнице. Да, на операции. Приезжай.
Мы договорились, что я побуду в клинике, пока он не приедет. Хотя в этот момент хотелось оказаться как можно дальше.
Ночью Оля больше всего боялась, что я усну. Не увижу, когда ей будет больно и плохо, и не помогу. А у неё не хватит сил меня разбудить.
Каждый раз, когда подруга вырвалась из беспокойного сна, она скользила взглядом по моему лицу и, увидев широко открытые усталые глаза, услышав сухое: «Да спи уже давай!» – успокаивалась и проваливалась обратно.
Олин сын приехал утром, пока я ходила перехватить что-нибудь в столовую.
Стоя у двери и наблюдая за тем, как Дима бережно поправляет матери подушки и что-то нежно говорит, как усталое и болезненное выражение лица сменяется улыбкой, я наконец решилась.
– Дима, поищешь медсестру, спросишь, когда обход будет? – Медленно подошла к кровати. Но садиться рядом не стала.
Он согласился и вышел из палаты.
– Лёль, это я… – начала сипло, а подруга посмотрела на меня удивлённо, – тебя прокляла.
И, резко развернувшись, чтобы не слышать ответа и, главное, не видеть выражения Ольгиного лица, выбежала из палаты.
На улице уже развесили предпраздничную иллюминацию. Золотистые огоньки по всему городу сплетались в узоры всяких форм и размеров: сверкающие колокольчики, мерцающие арки, фонтаны световых искр – город представал в новогоднем блеске. Хотелось запомнить мир таким прежде, чем свалиться во мрак последствий трудного, но необходимого решения.
***
Куклу размером с ладонь откопала сразу. Воплощение светловолосой подруги уставилось на меня маленькими чёрными пуговицами глаз. На груди, вокруг воткнутой ровно по центру иголки, расплылось бордовое пятно.
А ведь крышу у меня снесло даже не после того, как обман близких людей раскрылся. Желание отомстить, причинить такую же боль, как испытала, появилось после Ольгиного звонка. Я не могла смириться с той лёгкостью, с которой подруга отнеслась к ситуации. Будто всего лишь взяла без спроса любимое платье, а потом сетовала, что не подошло. Как бы между делом, мол, всё равно не пользуешься, нос воротишь, а я тебя избавила от мучения, можешь спасибо сказать; только пожалей бедняжку Олю сначала, ведь её ожидания не оправдались!
И я, пусть и не верила в магические штуки, решила: хоть душу отведу!
Ведьма, которая сделала для меня куклу, предупреждала, что передумать будет уже нельзя. Ведь такого рода заговор на смерть просто снять не получится, только на кого-то «перевести».
Теперь, сидя на корточках в развалинах двухэтажного дома рядом с моим двором, я осознала, что колдунья имела в виду. Смотрела на страшную игрушку в руках, чувствуя, как щёки становятся мокрыми.
Сейчас! Или передумаю!
Медленно взялась за кончик иглы, стараясь не струсить в последний момент.
«Ей нельзя умирать! И мама Вера не переживёт, если что-то случится! И Дима, как он один останется?!»
Потянула на себя.
«А обо мне ведь даже и поплакать теперь некому будет. Но ничего, заслужила!»
Резко вытащила, будто давно надоевшую занозу. И упала, корчась от боли в груди.
Не нашедшее новой жертвы проклятье вернулось к создателю, только теперь всё происходило намного быстрее. Тело будто сгорало, боль поселилась в каждой его клетке, стирая в пыль все мысли. И меня.
Мелодия из кармана на некоторое время вывела из агонии. Сознание прояснилось, и я из последних сил вытащила из кармана телефон.
«Лёлька», – горело на экране.
– Не сейчас, Лёль. Теперь уже только в следующей жизни.
На ум пришла старая песня, когда-то звучавшая из каждого телевизора, и я, истерически засмеялась. А потом, всхлипывая, произнесла уже вслух:
– Наверно, в следующей жи-изни-и-и, а-а-а-а, когда я стану, кош… Аы-ы-ыа!
А дальше оставалось, воя от боли и ужаса, ждать, когда всё закончится.
***
Оля утёрла слёзы и осмотрелась. В Ритиной квартире всё лежало на привычных местах. Казалось, будто хозяйка вот-вот вернётся, захочет обжигающего кофе из огромной прозрачной чашки или примется надраивать и без того сверкающее зеркало шкафа-купе. Стараясь больше не плакать, Ольга пошла к двери.
Забрать решилась только эту самую чашку и старый фотоальбом, оставшийся ещё с института. С остальным пусть Сергей, бывший муж Риты, разбирается.
Вышла из подъезда, погружённая в собственные мысли, но вдруг увидела на лавке чёрную кошку. Припорошенное сверху позёмкой, облезлое животное сидело, нахохлившись и посверкивая зелёными огоньками глаз. Бока тяжело двигались в такт дыханию.
Лёля присела рядом и тихонько погладила короткую шерсть.
– У Ритки бы сразу сопли полились, я только из-за неё никого в дом не брала, а всегда хотела кота. – Оля грустно улыбнулась и тихо спросила, продолжая гладить пушистую спину: – Пойдёшь ко мне жить?
Кошка лениво подняла морду и чуть повернула голову, подставляясь по ласку.
«Не так уж и долго ждать пришлось, Лёль».