оглавление канала
А старик, не оглядываясь шел вперед, продолжая что-то себе бурчать под нос. Второй, необъяснимой для меня загадкой было то, что я почти не понимала, куда мы идем. Все было, как в густом тумане. Я только чувствовала, то мы временами меняем направление. Если дед нас сейчас здесь бросит, растворяясь, как ночной сумрак под рассветными лучами, то я вряд ли соображу в какую сторону нам надо будет двигаться. Еще ощущала, что свод над головой стал совсем низким. В некоторых местах Федор, оглядываясь назад, бросал нам тихим голосом:
- Пригнитесь…
Мы послушно пригибались и спешили за нашим загадочным провожатым дальше. В одном месте он остановился, поднял повыше свою лампу, в которой, похоже, никогда не заканчивался керосин, и пробурчал, будто говорил сам с собой.
- Ох-ох-ох… Смотрите, что вы наворотили. Вот-вот плита рухнет. Придется другие пути прокладывать…
Мы послушно проследили за его взглядом, и действительно увидели, что огромный плоский камень с потолка свесился вниз. Казалось, он в любой момент может рухнуть на пол, перекрывая каменный коридор. А Федор посмотрел на нас, прищурив один глаз, и произнес с укором:
- Вот, полюбуйтесь, чего навоевали…
Я почувствовала себя нашкодившим котенком, которого сейчас возьмут за шкирку и начнут тыкать носом, приговаривая назидательные нравоучения. Скажу прямо. Это ощущение было довольно неприятным, и по понятным причинам, особого удовольствия мне совсем не доставило. А Федор двинулся дальше, продолжая тихую беседу самого с собой. Я подумала, что роль «немого» там, на верху в обычном мире, ему давалась с трудом. А здесь, в подземелье, говорить ему было не с кем. Вот он и приспособился, чтобы не разучиться говорить. Мне, почему-то, стало жаль его.
Тем временем, дорога пошла на спуск, и вскоре мы оказались в небольшой пещерке, больше напоминающую монашескую келью. Из стены била тоненькая струйка родника. С тихим, робким журчанием, он заполнял каменную чашу, явно сделанную руками человека, и потом опять нырял под камень, пропадая из глаз, будто опасаясь, что его навеки могут запереть в этом темном подземелье, чтобы он больше никогда не увидел солнца. Рядом стоял небольшой деревянный стол, сколоченный из грубых, необструганных досок. Небольшая скамья, и деревянные полати чуть подальше в стороне, завершали всю обстановку этой кельи-пещеры. На столе, на расстеленной старой газете, лежала краюха черного хлеба, очищенная до половины луковица и, завернутый в кусок промасленной бумаги кусочек сала. Я жадным взглядом впилась в хлеб. Мне захотелось до спазмов в желудке откусить хотя бы маленький кусочек от этой краюхи. Мне даже показалось, что я уловила запах, который от нее исходит, и судорожно сглотнула слюну.
Федор тяжело опустился на лавку и стал пристально нас разглядывать. А мы стояли, как два первоклассника перед строгим учителем, держась крепко за руки, стараясь придумать какую-нибудь достоверную отговорку, почему мы не выучили урок. Надо сказать, ощущение было то еще. Старик закончил свой «осмотр», и тем же ворчливым голосом, которым говорил сам с собой, проговорил:
- Чего встали? Садитесь. В ногах правды нет…
У меня сразу зачесался язык спросить его, а в какой части тела она, эта самая правда, присутствует. Но, делать этого не стала. Ни к чему сразу же проявлять худшие стороны своего характера перед старым человеком.
Я почти кулем шлепнулась на лавку рядом с хозяином этой кельи, и, если бы Игорь меня не поддержал, наверное бы просто свалилась с нее. Но, друг, приобняв меня за плечи, сел рядом с тревогой заглядывая мне в лицо. Я на мгновение прикрыла глаза, давая ему понять, что все нормально. Федор покачал сокрушенно головой, глядя на эту картину. Потом, тяжело поднялся, прошел к каменной чаше с водой. Неведомо откуда взявшейся, большой алюминиевой кружкой подчерпнул из родника, и поставил передо мной.
- На, пей… - И больше ни слова.
Я жадно принялась глотать чистую, холодную до ломоты в зубах воду. Потом опомнившись, протянула кружку Игорю. Он сделал пару глотков, и поставил кружку обратно на стол, внимательно глядя на старика. Дышать и жить стало легче. Как будто, эта вода обладала волшебной живительной силой. А, может, и вправду, обладала. Я бы этому ничуть не удивилась.