Попрощавшись с Польшей, наш «Зенит» двинулся дальше на запад. Прошли всё Балтийское море, потом Датские проливы. Всё это было в первый раз, поэтому очень интересно. Из Балтийского моря в Северное мы шли самым коротким путём — через пролив Зунд. На левом берегу пролива, на острове Зеландия, был виден Копенгаген. На самом выходе в Северное море, где пролив сужается до двух миль, штурмана показали мне на датском берегу старинный замок с позеленевшей от времени крышей. Крыша была накрыта медными листами, поэтому позеленела. По легенде именно в этом замке принц Датский Гамлет произнёс впервые свою знаменитую фразу: «Быть или не быть? Вот в чём вопрос!» Где-то неподалёку от замка была и могила бедного Йорика. Но её трудно было разглядеть.
У меня хорошо получалось стоять на руле, поэтому я избежал участи попасть в боцманскую команду. Стоял на мостике вахту рулевым с 00 до 04 утра и днём с 12 до 16. «Зенит» был построен в ГДР, то есть в Германии. Таких учебных судов для СССР немцы изготовили два: «Зенит» и «Горизонт». Очень хорошие пароходы. Но кое в чём немцы, как всегда, перемудрили. Немецкая инженерная мысль не терпит простых решений. Так и тут случилось. Вместо того, чтобы поставить для рулевого простое, проверенное столетиями, рулевое колесо под названием «штурвал», они установили на мостике электрическую тумбу с тремя огромными металлическими кнопками. Правая кнопка зелёного цвета, левая красного, а средняя (ускорительная) чёрного. Это чтобы рулевой не перепутал, где левый борт, а где правый. Руль перекладывался нажатием на кнопку. А если надо быстро переложить, то нажимаешь на две кнопки, включая чёрную. Вот такой необузданный полёт инженерной мысли. При этом рулевой должен одновременно смотреть на аксиометр, который показывает положение руля, и надо вовремя отпустить кнопку, а то переложишь слишком сильно и завалишь пароход в циркуляцию. Одновременно надо смотреть на компас, который показывает курс судна. Причём оба эти прибора смонтированы на значительном расстоянии друг от друга. Если у рулевого косоглазие, то он ещё сможет одновременно следить за положением пера руля и за курсом. Но дело в том, что с косоглазием в моряки не берут.
Кроме этого неудобства, эти огромные металлические кнопки при нажатии производили такой звонкий металлический щелчок, что в ушах звенело. К концу вахты в голове стоял такой звон, что потом заснуть было невозможно.
Хотел бы я увидеть этого мудрого немца-инженера, который изобрёл эту кнопочную рулёвку. Я бы ему всё сказал, что думаю о немецкой инженерной мысли. А потом предложил бы ему постоять часок на этих кнопках в штормовую погоду. Кстати, примерно через 10 лет мне пришлось поработать на морском буксире немецкой постройки. Буксир был на 8 лет моложе «Зенита». К своему ужасу я увидел, что на нём нету нормального руля, а вместо него стоят те же проклятые кнопки. То есть, немцы продолжали упорствовать в своём желании внедрить на флоте кнопочное управление судном. Это поразительно. Поэтому они и войну проиграли, что не верили в простые технические решения.
Простояв ночную вахту до 4-х утра, со звоном в голове я спускался в носовой кубрик поспать. Но тут меня поджидала новая беда. В кубрике жило примерно 20 курсантов и, на мою беду, почти все они оказались страстными любителями игры в домино. Проснувшись по подъёму в 7 утра, ребята перед завтраком и судовыми работами в боцманской команде любили быстренько сыграть несколько партиек. Как русские играют в домино — объяснять, я думаю, не надо. А у меня к этому времени только-только стихал звон в голове и наступал здоровый сон. И тут болезненное пробуждение от мощных ударов костей по столу.
Первые несколько дней я пробовал объяснить этим спортсменам, что нехорошо шуметь, когда люди спят после ночной вахты. Но это слабо помогало. Тогда, вернувшись в очередной раз ночью в кубрик, я аккуратно сложил кости домино в пластмассовую коробочку, приоткрыл иллюминатор и бросил коробочку в воды мирового океана. Она и сейчас где-то там лежит, на дне Северного моря. Ребята в это время мирно спали, не подозревая, какое горе их постигло.
Утром в кубрике началась паника — все искали заветную коробочку с костями. Подозрение пало на меня, но я не признался. Сделать уже ничего было невозможно. Теперь после ночной вахты я полноценно спал до обеда. А ребята перешли на тихую игру в шишбешь. Я лично вырезал им ножом два кубика из куска белого хозяйственного мыла.
Северное море, как всегда, встретило нас штормовой погодой. Интересное дело: раз десять я пересекал это море на пароходах, но ни разу не было здесь хорошей погоды. Постоянный ветер, волна баллов 5—6, качка сумасшедшая. Не знаю, может мне просто так везло. Но воспоминания о Северном море у меня самые неприятные.
Ну так вот. Качка была такая, что все курсанты лежали влёжку на койках и вскакивали только когда нужно было успеть добежать до гальюна, чтобы избавиться от завтрака. Я пришёл с ночной вахты усталый, с надеждой если не поспать, то хотя бы полежать на койке и расслабить ноги. На мостике меня тоже качало сильно. Но там свежий воздух и поэтому не так страшно. Когда стоял на руле, сильно начинал болеть затылок от качки — это первая стадия укачивания. Чтобы не перейти во вторую и последнюю стадию, мне достаточно было минуту подышать свежим холодным воздухом. В такой момент я передавал руль второму вахтенному рулевому (мы стояли по очереди, в штормовую погоду по 30 минут) и выходил на крыло мостика с подветренной стороны. Здесь не заливало брызгами от волн и продувало свежим ветром. Минута — и я опять в порядке.
В 4 утра мы сдали ходовую вахту и я спустился в свой кубрик. Упал на койку. Койки морские, с невысоким металлическим ограждением на случай качки. В кубрике никто не спал. Некоторые ребята стонали, так им было плохо. Воздух в помещении спёртый. Кубрик носовой, здесь особенно сильно качает при килевой качке. Иллюминаторы не откроешь, пароход ныряет в волну, вода несётся по верхней палубе до надстройки. Я невольно сравнил нас с мышами, которых мальчишки засунули в консервную банку и пинают её вместо футбольного мяча. (Немного длинно получилось, но другого сравнения не мог придумать.)
В 6 утра в кубрик, держась за переборки, заходит наш командир роты Константинов. Осмотрел бегло обстановку и говорит: «Товарищи курсанты! Суточный наряд по случаю качки не смог подняться на камбуз для чистки картофеля. Я понимаю, что вам плохо… Я и сам укачался… Но море есть море, а мы с вам, товарищи курсанты, мужчины! Короче — требуются, как минимум, два добровольца, чтобы почистить картошку для камбуза. Курсант Антипов! Наберитесь мужества! Поднимитесь на камбуз!»
В ответ курсант Антипов смог только издать протяжный, полный страданий, стон: «О-о-о-о-о!…»
Я подумал, что всё равно спать невозможно, лучше уж заняться картошкой на камбузе. Там воздух свежий и не так болтает. Встал с койки: «Я пойду!» Командир оценил мой мужественный поступок: «Спасибо, курсант Егоров! Есть ещё среди вас моряки?» С койки встал Вася Винарский, зелёного цвета, но с решительным выражением лица.
На камбузе шефом была та самая красотка Галя, с которой мы плавали год назад на «Сириусе». Галя тоже была довольно бледная от качки. Увидела нас с Васей, обрадовалась: «О, Володя! Хорошо, что вы пришли. Мы бы вдвоём с поваром не справились». Вася усомнился: «Галя, да кто в такую качку придёт обедать!» — «Всё равно, порядок соблюдать надо. Кто-нибудь придёт». Галя была опытным и мужественным моряком. После баркентины «Сириус» любой пароход ей казался плавучим домом отдыха. Как говорится, всё познаётся в сравнении.
Мы с Васей Винарским уселись у бочков с картошкой и взяли ножи. Вася уселся поближе к мусоропроводу и открыл его на всякий случай (в то время пищевые отходы на судах сбрасывали прямо в море). Галя принесла нам крепкого чая, мы его пили понемногу и работали. Вася каждые пять минут стремительно открывал крышку мусоропровода и выливал из себя выпитый чай в море. При этом издавал характерные рычащие звуки. Мне было легче. Иногда только я высовывал голову в иллюминатор и дышал холодным воздухом. Надо отдать должное курсанту Винарскому: в таком ужасном состоянии он несколько часов подряд чистил картошку наравне со мной, пока остальные валялись по койкам и стонали. Я прямо-таки стал сильно уважать его после того шторма. И в последующем Вася проявил себя как стойкий моряк. Он был потомственным питерцем. К сожалению, Вася рано умер.
За пару суток мы всё-таки прошли Северное море, вошли в Ла-Манш, и качка прекратилась. А впереди нас ждал Бискайский залив, столь знаменитый своими тяжёлыми штормами. Но вот очередной парадокс: я столько ужасов прочитал в художественной литературе про ужасный штормовой Бискайский залив, а на практике у меня всё получилось наоборот. Мне пришлось пересекать залив раз двадцать. И каждый раз здесь стояла идеальная погода. Один только раз я видел здесь сильный шторм. И то, наблюдал его с испанского берега в городе Хихон. Возможно, конечно, что просто мне так везло.
По хорошей погоде мы обогнули Испанию с Португалией, полюбовались в Гибралтарском проливе Геркулесовыми столбами (Атласские горы на африканском берегу и Гибралтарская скала на европейском). Живописное место. Мне потом много раз пришлось побывать и в Гибралтаре и на Африканском берегу в Сеуте. Но первое впечатление самое яркое.
У учебного судна, как правило, не бывает определённого рейсового задания. Капитан сам решает, куда прокладывать курс и в какие порты заходить. В этот раз Капитан Виноградов решил, что неплохо было бы немного прогуляться по Франции. Мы пошли к южному французскому берегу и для начала стали на якорь на рейде порта Сен-Луи-Дюрон. Городишко находился в устье реки Роны. Это самая большая река на юге Франции. Что это за город, никто толком не знал. Наши советские суда, похоже, сюда никогда не заходили.
Капитан Виноградов решил пойти на катере в речку на разведку и велел спускать разъездной катер. А перед отходом из Ленинграда нам привезли на судно и установили на кильблоки новенький катер на подводных крыльях. В нём были отличные кожаные кресла на 10 человек и руль, как на автомобиле. Капитан сказал, что он достал этот катер по случаю, что это экспериментальный экземпляр и, по замыслу, он должен обладать прекрасной мореходностью и непревзойдённой скоростью хода. Мы стали с помощью грузовой стрелы спускать катер на воду. А надо сказать, что к этому моменту задул приличный ветерок и на рейде образовалась изрядная волна.
Катер на воде, подпрыгивает на волнах около борта. Капитан посылает молодого третьего помощника Игоря Макаровича спуститься по штормтрапу на катер и отдать грузовые стропа (то есть освободить катер от грузовой стрелы). Игорь Макарович, высокий, спортивный, воспитанный и очень скромный молодой человек, только что закончил наше училище. Это был его первый рейс в качестве помощника капитана. С присущим ему энтузиазмом, Игорь Макарович быстро спустился в катер, отцепил кормовые стропа и, балансируя на волне, стал перебегать на носовую часть катера, чтобы также освободить носовые. Но тут крутая морская волна так подбросила лёгкий алюминиевый катер, что парень взлетел в воздух и, раскинув в стороны руки и ноги, с мокрым шлепком плюхнулся животом на палубу катера. Мы все замерли от ужаса. И только наш бравый капитан не потерял присутствия духа и заревел с мостика громовым голосом: «Игорь Макарович!! Ну что вы прыгаете там как беременная лягушка!» Игорь Макарович встал и молча доделал работу. Мы потом на курсантских посиделках часто вспоминали эту замечательную сценку.
Капитан и несколько командиров спустились в катер. Капитан на переднем сиденье за рулём. Запустил двигатель и понёсся по волнам. При этом, несмотря на подводные крылья, катер так резко подпрыгивал на волнах, что, казалось, ещё немного — и пассажиры повылетают из своих кресел в воду. Смотреть было страшно.
Через пару часов катер таким же подпрыгивающим ходом вернулся из устья Роны к пароходу. Командиры вылезли по штормтрапу на палубу, все с побледневшими лицами, кроме капитана. Капитан оставался розовощёким и полным энергии. Встав на палубу, он бодро заявил нам: «Катер — дерьмо! Больше его на воду не спускать! Порт этот — тоже дерьмо! Одни яхты, нормальному пароходу встать негде. Короче, снимаемся с якоря! Идём в Сет!» Мы снялись с якоря и пошли в Сет.
Сет мне не особенно запомнился. Помню только, что заход туда сложный, по каналу. Городок чистенький, платаны вдоль улиц растут. Старики играют какими-то стеклянными шарами на лужайках. Мы с ребятами взяли футбольный мяч и погоняли его на окраине города для разминки. Но один очень, на мой взгляд, интересный случай произошёл в этом порту.
Проходных в европейских портах не существует. Поэтому любой человек может спокойно подъехать на причал на машине или пешком и зайти на судно, если вахтенный матрос его пустит. Однажды вечером к нашему трапу подошёл высокий, рабочего вида, старик лет семидесяти. Поговорил о чём-то с курсантом у трапа, и тот провёл его в столовую команды, где мы ужинали в это время. Наш курсант объявил нам: «Принимайте пополнение! Это русский человек!» Мы посадили старика и стали выяснять, кто он такой. Он хорошо понимал наш русский язык, но говорить по-русски почти не мог. С трудом подбирал слова. Нам даже приходилось ему подсказывать. В конце концов выяснилось следующее.
Во время первой мировой войны, в 1914 или 1915 году, Россия направила во Францию целый русский корпус. Русские солдаты героически сражались на западном фронте против немцев до самого 1917 года. В 17-м году произошла Октябрьская революция, восточный фронт развалился, потом началась гражданская война. А про русских солдат во Франции просто забыли, или нашим революционерам было не до них. Короче, этот Иван остался во Франции, работал где только придётся. Женился на француженке, выучил постепенно французский язык, а русский, наоборот, постепенно забыл. С 1918 года, то есть ровно полвека, он не встречал ни одного русского человека и не говорил по русски. Старик силился рассказать о себе, вспоминал прожитую в чужой стране жизнь, но не мог вспомнить русских слов. Он плакал и замолкал. Нам, конечно, было жалко старого солдата. Мы его успокаивали. Налили ему флотского борща, нарезали русского чёрного хлеба. Иван немного успокоился, поел. Потом с трудом, но смог сказать нам, что он счастлив: перед смертью поговорил с русскими ребятами, поел русского хлеба. И ещё сказал, что мы, русские, такими же и остались, как полвека назад. А французы не такие. Мы проводили его толпой до трапа. Подарили на прощанье буханку чёрного хлеба. Он нас всех обнимал и вытирал кулаком слёзы. Потом сошёл по трапу на причал и побрёл, не оглядываясь, в свою Францию.