"Слабоумие - это как бы чистое движение ума, лишённое содержательности и постоянства, какое-то вечное бегство, в тот же миг стирающееся из памяти." Мишель Фуко
Эта давняя история о вечном, светлом "ребёнке" по имени Витя.
Мои детство и юность прошли в обычном пятиэтажном доме, который жильцы между собой называли "химическим." Все наши соседи работали на химическом предприятии и от него получили квартиры. Среди прочих, во втором подъезде, проживала пенсионерка со стажем по имени Лукерья Ивановна.
Когда-то, совсем девчонкой, она из деревни приехала в город, и устроилась на завод аппаратчицей. Вскоре жених ей сыскался, но счастье оказалось недолгим: муж, тяжело заболев, умер. Молодая вдова замуж больше не вышла и бездетной осталась.
Много лет провела в общежитии, а потом получила однокомнатную квартиру в нашем доме. Я её помню уже седой, со сморщенным, добрым лицом, вечно лузгающей семечки, сидя на скамье у подъезда.
Отчего-то Лукерья Ивановна свою деревенскую родню не любила, но в деревню моталась по нескольку раз в месяц, чтобы повидать племянницу - дочку своей младшей сестры. Отвозила ей городские гостинцы и немного деньжат.
Племянницу звали Зинаида и в родительской семье она жила аутсайдером - примачкой, как говорила Лукерья Ивановна. А всё потому, что Зина, к великому возмущенью деревенских баб, вступила в любовные отношения с мужем соседки.
Сначала тайно, конечно, но иголку в стоге не утаишь, а тут - такое, в деревне! Грешила она, а всей семье доставалось: жена любовника самолично мазала дёгтем ворота дома, в котором проживала Зина с матерью, отцом и сестрой.
Продавщица сельпо, когда дефицит привозили и большая очередь собиралась, демонстративно объявляла, что товар закончился, как только в магазин входил кто-то из "провинившейся" семьи. И все сразу замолкали, отодвинувшись от прилавка, ожидая, когда "Зинкина родня," ни с чем, выйдет вон.
Зинаида любила шибко или ухажёров у неё других не было, но пиявкой впилась в любовника и мальчонку от него прижила. Поэтому житьё в деревне родной, а особенно в доме отца с матерью, складывалось для неё нестерпимо. До кучи - сынок Зинаиды подрос лет до пяти, и оказалось, что он УО уродился.
"Как это - УО, говори толком, Луша,"- требовали кумушки, разделявшие досуг Лукерьи Ивановны у подъезда. "УО - значит умственно отсталый. Умишка у пацана не хватает. Посмотришь - не скажешь, но это факт,"- важно разъясняла Лукерья Ивановна.
Сама, как перст одинокая, Зинаиду она жалела. И несколько лет спустя, когда вдруг ноги перестали держать, она племянницу с сыном к себе "выписала." Какие-то справки в жилищную контору представила, доказывая, что ей необходим уход, а больному ребёнку лечение.
Так Зинаида с мальчиком получили прописку в квартире Лукерьи Ивановны. А вскоре Бог старушку прибрал. На тот момент, Вите было 11 лет, а маме его за тридцать. Сына в деревенскую школу Зина отдала в восемь лет и закончил он только три класса.
Умел писать печатные буквы, но в слова не складывал. Считал до двадцати безошибочно, ориентируясь на пальцы рук и ног. Какие-то простенькие стишки мог рассказать, но на этом - баста. Скорее всего, Зинаида сама, по незнанию, пацана запустила.
Ему требовался хороший коррекционный класс, специальные педагоги и много внимания дома. Первая часть в деревне не предусматривалась, вторая - не получилась. В городе школу Витя сначала не посещал. К ним было заявилась, какая-то "мадама," с уговорами отдать Витю в интернат для таких же детей.
Но Зина с сыном расставаться не захотела. Подписав, какую-то бумагу, по началу послушно водила Витю к логопеду, на учёт у невролога поставила. И добилась. чтоб мальчика приняли в первый класс в обычную школу. Ну, да, по второму кругу. А куда деваться? Ей требовалось, где-то "закрепить" Витю, как требовала "мадама."
Он, провожаемый и встречаемый ею, походил в школу с год. Посидел на "камчатке," марая ручкой тетрадку на своё усмотрение. Потом перешёл на домашнее "обучение" и, наконец, был отчислен, как не способный освоить программу. И маму с сыном больше никто не тревожил.
На самом деле, Зинаида была любящей матерью и всю себя отдавала Вите. Но, как умела. Сама-то семилетку только закончила. Книг и газет не читала и специальности для города не имела.
Нашла себе понятное дело - мыла подъезды в нашем доме и тем же занималась в школе рабочей молодёжи по вечерам. Вите пенсия по инвалидности начислялась и маленькая семья материально не нуждалась.
Мальчонкой и подростком, я Витю помню слабо. Один он на улице не гулял. Повсюду с мамой, за ручку. Одет в то, что отдали соседки, но всегда аккуратно.
Зина ограждала его от самостоятельных поручений - вынести мусор, за хлебом сходить, боясь, что Витька заблудится или на хулиганов нарвётся. Но хвалилась, что дома сын большой умник и ей помогает во всём. Словом, тихое счастье, если не брать в голову.
Жильцы дома относились к тихому мальчику, с влажным, улыбчивым ртом, сострадательно. Разговаривали с ним приветливо и, если было чем, угощали. Мне, занятой своими сначала детскими, а потом девичьими делами, показалось, что Витя, раз - и вырос!
Было 11 лет и уже двадцатилетним стал. Если не знать о диагнозе, выглядел, как обычный парень. Если знать - улыбка воспринималась слишком широкой, а взгляд глаз не глубоким, без мысли. Разговаривал Витя короткими, несложными предложениями, коверкая некоторые слова.
Его умственная отсталость выражалась странно: то дитё-дитём, а то, вдруг себя проявляет, как взрослый. Например, это выражалось в том, что Витя, теперь без сопровождения выходивший на улицу, время от времени отправлялся "жениться."
Выходил из подъезда - брюки со стрелочками, старенький джемперок, рубашечка белая. Под мышкой папка из кожзама - для солидности. Шёл, улыбался и сообщал знакомым:"Жениться иду!" Все уже знали в чём дело, и добродушно кивали:"Удачи, Витёк!"
Не обращая внимания на девчонок вокруг, Витя обходил все ближайшие киоски по продаже газет (они "Союзпечать" назывались). Пожилых киоскёрш не беспокоил, уделяя внимание тем, кому до сорока. Особенный трепет в Вите вызывали женщины с длинными волосами, уложёнными в высокие причёски - башни.
Откуда-то имея представление о деликатности, сначала делал вид, что рассматривает витрину, по миллиметру, приближаясь к окошку через которое производилась продажа. Женщины его уже знали и, без всякого раздражения, выглядывали.
Сквозь смущённую улыбку, пылая кумачом, Витя произносил: "Здрастайте! Мимо шёл. Счас водила приедет за Витей. Здесь обожду. Бумаг много надо подписать. Вот карандаш есть." И доставал из папки остро заточенный карандаш.
Никто не подсказывал, телевизор (Зина говорила), Витя не смотрел, но откуда - то знал, что "жениться" выгоднее всего в роли "большого человека" - начальника.
Киоскёрши ему подыгрывали, говоря какие-то незначительные слова. В Вите, как я уже отмечала, вдруг происходило переключение. Только что был "солидный господин"- жених, и уже выпрашивал:"Угости кафнеткой, пожаласта!" Угощали, конечно.
Процесс "женитьбы" заканчивался всегда одинаково: Витя вдруг хлопал себя по лбу и, со словами:"Утюг, пожар!" торопливо уходил. Имён у "невест" он никогда не спрашивал, свиданий не назначал, но вернувшись в родной двор, какой-нибудь соседке у подъезда рассказывал:"Жениться ходил. Такая вот. Водила приехал, увёз."
Однажды, возле киска, совсем в двух шагах от нас, Витю атаковали подростки, сообразившие кто перед ними. Начали Витю толкать, вырывать папку из рук.
Совершенно не агрессивный, парень сел на асфальт и заплакал, сквозь всхлипы произнося:"Нельзя Витю позорить. Никто жениться не пойдёт." Малолетние идиоты разразились гомерическим хохотом, а выскочившая с палкой киоскёрша, заступилась за Витю, забрав к себе в киоск.
Минут через десять, умытый влажной тряпочкой Витя, выходил из киоска совершенно счастливый. В одной руке яблоко, в другой - раскраска. "Витя, папку забыл!" - окликнула киоскёрша. Витя деловито кивнул: "Да, надо. ДокУменты там."
"Ты раскрасочку-то положи в папку, чтоб не потерять." Кивнув, послушно положил подарок к "докУментам." На самом деле, к старым газеткам. Смешно и грустно, но не насмешливо.
Зинаида заболела тяжко. Это стало заметно по нараставшей худобе и землистому цвету лица. Врач - онколог торопил лечь на операцию, но Зину больше судьба сына волновала, чем своя. В деревню с ним поехала. Сначала к тому, от кого родила, но в живых его не оказалось.
Тогда, с сомнением, пришла к сестре. Та, с семьёй, проживала в прежней избе. Батя с мамой давно успокоились. Забыв давнее, сестрица Нюра пообещала Зинаиде позаботиться о её сыне: "Возьму. Чай, не чужой. Но лучше бы ты, Зинуля, выздоровела." И они, обнявшись, поплакали.
Зина всё-таки легла "под нож," испытывая страшные затруднения с опорожнением кишечника. Она умерла во время операции. Наверное, в таких случаях говорят: "Отмучилась." Всё было ею предусмотрено - соседи в момент вызвали деревенскую родню. Похороны, поминки.
Нюра сразу хотела Витю к себе забрать, но он упёрся: Мама придёт, а Вити нет." Решили: пусть остаётся пока, привыкает без мамки. Для спокойствия, перекрыли газ, а еду Вите каждую неделю привозили: на мотоцикле с коляской это не затруднительно было.
Нюра всякий раз рапортовала, кому-нибудь из соседей:"Десяток яиц вкрутую, кастрюля отварной картошки, холодец. А на запивку кисель сварила. Так-то он молодец. Чистенько живёт."
Да, Витя как-то жил. Во двор выходил только, чтоб спросить:"Мамку Вити не видели?" И "жениться" перестал ходить. Тётка Нюра намеревалась, к концу весны, всё-таки забрать племянника: с огородными делами некогда разъезжать. Но Витя сам сделал выбор.
Родственники, приехавшие, как обычно, в субботу, обнаружили Витю на диване. Укрывшись материнским шарфом, парень, казалось спал. Рядом, на подушке, лежала чёрно-белая фотография молодой Зины и зачерствевший пряник.
У Вити был сахарный диабет, нездоровое сердце. Он, вероятно, давно не принимал назначенные врачом таблетки и оттого скончался. Но все понимали: светлый, вечный ребёнок, решил присоединиться к маме.
Витя дураком не был. Он просто немного не поспевал за нами.
Благодарю за прочтение. Пишите. подписывайтесь. Голосуйте. По желанию, конечно. Но, если не лень - поддержите канал. Лина