Книги, которые мы читаем в детстве, оказывают колоссальное влияние на всю нашу жизнь. Они учат нас дружить, любить, отличать добро от зла. Помогают определять нравственные ориентиры и мечтать о светлом будущем. Ни для кого не секрет, что все великие писатели тоже когда-то были детьми. И произведения, которые им нравились, отразились не только на их жизни, но и на их собственном творчестве.
Мы с Государственным литературным музеем «ХХ век» собрали для вас интересные факты о том, каким чтением увлекались известные писатели в детстве и юности.
Михаил Булгаков
В детстве Михаил Булгаков читал очень много и русскую классику, и сказки иностранных авторов. Обладая исключительной памятью, запоминал многое из прочитанного. Старшая сестра Вера (вторая после Михаила) рассказывает, что он прочитал «Собор Парижской богоматери» в возрасте 8–9 лет. Очень любил книгу П. Р. Фурмана «Саардамский плотник» (о Петре Великом), о которой есть упоминание в «Белой гвардии».
«Родители, между прочим, как-то умело нас воспитывали, нас не смущали: «Ах, что ты читаешь? Ах, что ты взял?» У нас были разные книги. И классики русской литературы, которых мы жадно читали. Были детские книги. Из них я и сейчас помню целыми страницами детские стихи. И была иностранная литература. И вот эта свобода, которую нам давали родители, тоже, способствовала нашему развитию, она не повлияла на нас плохо», – из материалов собрания Н. А. Булгаковой-Земской.
Марина Цветаева
В автобиографическом эссе «Мой Пушкин» Марина Цветаева вспоминает, как в детстве в двустворчатом стеклянном шкафу у старшей сестры Валерии она нашла «огромный сине-лиловый том с золотой надписью вкось - Собрание сочинений А. С. Пушкина». Спрятавшись в этом же шкафу, она впервые прочитала произведения поэта – «Цыганы», а позднее и «Евгения Онегина».
«Толстого Пушкина я читаю в шкафу, носом в книгу и в полку, почти в темноте и почти вплоть и немножко даже удушенная его весом, приходящимся прямо в горло, и почти ослепленная близостью мелких букв. Пушкина читаю прямо в грудь и прямо в мозг.
Мой первый Пушкин – Цыганы», – Марина Цветаева, «Мой Пушкин».
В гимназические годы Марина Цветаева читала произведения Гёте, Гейне и немецких романтиков, Лескова, Аксакова, Державина, Пушкина и Некрасова. Своими любимыми книгами позже она называла «Нибелунгов», «Илиаду» и «Слово о полку Игореве», любимыми стихами – «К морю» Пушкина, «Свидание» Лермонтова и «Лесной царь» Гёте.
Николай Заболоцкий
Для Николая Заболоцкого, как и для Марины Цветаевой, проводником в мир литературы стал книжный шкаф. Из воспоминаний сестры Николая — Веры Алексеевны — мы можем узнать о десятках томов, собранных отцом Алексеем Агафоновичем Заболотским за двадцать лет и заполнивших большой шкаф. Тут были: Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Гончаров, Достоевский, Лев Толстой, Писемский, Помяловский, Лесков, Кольцов, Никитин, Ал. Толстой, Тютчев, Шекспир, Гюго, история Карамзина и другие книги.
«У моего отца была библиотека — книжный шкаф, наполненный книгами. С 1900 года отец выписывал «Ниву», и понемногу из приложений к этому журналу у него составилось порядочное собрание русской классики, которое он старательно переплетал и приумножал случайными покупками. Этот отцовский шкаф с раннего детства стал моим любимым наставником и воспитателем. За стеклянной его дверцей, наклеенное на картоночку, виднелось наставление, вырезанное отцом из календаря. Я сотни раз читал его и теперь, сорок пять лет спустя, дословно помню его немудрёное содержание. Наставление гласило: «Милый друг! Люби и уважай книги. Книги — плод ума человеческого. Береги их, не рви и не пачкай. Написать книгу нелегко. Для многих книги — все равно что хлеб».
Сам-то отец, говоря по правде, не так уж часто заглядывал в свой шкаф, он скорее уважал его, чем любил, — однако детская душа восприняла его календарную премудрость со всей пылкостью и непосредственностью детства. К тому же каждая книга, прочитанная мной, убеждала меня в правильности этого наставления. Здесь, около книжного шкафа с его календарной панацеей, я навсегда выбрал себе профессию и стал писателем, сам еще не вполне понимая смысл этого большого для меня события», – Н. А. Заболоцкий, «Ранние годы».
Евгений Шварц
Евгений Шварц с 1926 года вёл дневники, где записывал яркие события, которые с ним происходили, а также воспоминания о детстве. Часть дневников была утрачена во время блокады, но сейчас в ЦГАЛИ хранится 37 больших по формату и объему конторских книг. Из них мы узнаем, что Женя Шварц в детстве читал много и с удовольствием. Первыми книгами для него стали сказки, в издании Ступина, которые сначала читала ему мама, а потом уже и он сам. Ещё одним любимым произведением, которое сначала читала маленькому Жене мама, стала книга «Принц и нищий». Но очаровывал в этой книге Женю не сюжет и не сатира, а дворцовый этикет.
Интересно, что уже в детстве у Шварца, благодаря книгам, сформировался взгляд на литературное произведение, который он пронесёт через всю свою творческую деятельность. Евгений Шварц совершенно не любил и не признавал историй с плохим концом.
«В это же время обнаружился мой ужас перед историями с плохим концом. Помню, как я отказался решительно дослушать сказку о Дюймовочке. Печальный тон, с которого начинается сказка, внушил мне непобедимую уверенность, что Дюймовочка обречена на гибель. Я заткнул уши и принудил маму замолчать, не желая верить, что все кончится хорошо. Пользуясь этой слабостью моей, мама стала из меня, мальчика и без того послушного ей, совсем уже верёвки вить. Она терроризировала меня плохими концами. Если я, к примеру, отказывался есть котлету, мама начинала рассказывать сказку, все герои которой попадали в безвыходное положение. «Доедай, а то все утонут». И я доедал», – из воспоминаний Е. Л. Шварца.
Большим шоком для Евгения Шварца в юности стал фрагмент из книги «Отверженные», где погибает Гаврош.
«В то майкопское лето я прочёл впервые в жизни «Отверженных» Гюго. Книга сразу взяла меня за сердце. Читал я ее в соловьевском саду, влево от главной аллеи, расстелив плед под вишнями; читал, не отрываясь, доходя до одури, до тумана в голове. Больше всех восхищали меня Жан Вальжан и Гаврош. Когда я перелистывал последний том книги, мне показалось почему-то, что Гаврош действует и в самом конце романа. Поэтому я спокойно читал, как он под выстрелами снимал патронташи с убитых солдат, распевая песенку с рефреном «… по милости Вольтера» и «… по милости Руссо». К тому времени я знал эти имена. Откуда? Не помню, как не помню, откуда узнал некогда названия букв. Я восхищался храбрым мальчиком, восхищался песенкой, читал спокойно и весело, — и вдруг Гаврош упал мёртвым. Я пережил это, как настоящее несчастье. «Дурак, дурак», — ругался я. К кому это относилось? Ко всем. Ко мне за то, что я ошибся, считая, что Гаврош доживёт до конца книги. К солдату, который застрелил его. К Гюго, который был так безжалостен, что не спас мальчика. С тех пор я перечитывал книгу множество раз, но всегда пропуская сцену убийства Гавроша», – из воспоминаний Е. Л. Шварца.
В пьесе «Обыкновенное чудо», написанной в 1954 году, Евгений Шварц даст одному из своих персонажей следующую реплику: «Что же тут величественного? Стыдно убивать героев для того, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных. Терпеть я этого не могу».
В гимназические годы Женя Шварц читал романы Диккенса, произведения Толстого и Гоголя, рассказы о Шерлоке Холмсе Конан Дойля, романы «Борьба миров» и «Машина для передвижения во времени» Уэллса, стихотворения Гейне и Пушкина. В детстве произошло и первое знакомство с рассказами Чехова, который впоследствии станет самым любимым писателем Евгения Шварца. Книги Женя Шварц брал в городской общественной библиотеке, которая Пушкинском народном доме (г. Майкоп).
«Я один ходил в библиотеку — вот тут и началась моя долгая, до сих пор не умершая любовь к правому крылу Пушкинского дома. До сих пор я вижу во сне, что меняю книжку, стоя у перил перед столом библиотекарши, за которым высятся ряды книжных полок. Помню и первые две фамилии каталога: Абу Эдмонд. «Нос некоего нотариуса». Амичис Эдмонд. «Экипаж для всех». Меня удивляло, что в каталоге знакомые фамилии писателей переиначивались. Например, Жюль Верн назывался Верн Жюль. Левее стола библиотекарши, у прохода в читальню, стоял другой стол, с журналами. Но в те годы читальный зал я не посещал. Я передавал библиотекарше прочитанную книгу и красную абонементную книжку, она отмечала день, в который я книгу возвращаю, и часто выговаривала мне за то, что читаю слишком быстро. Затем я сообщал ей, какую книжку хочу взять, или она сама уходила в глубь библиотеки, начинала искать подходящую для меня книгу. Это был захватывающий миг. Какую книгу вынесет и даст мне Маргарита Ефимовна? Я ненавидел тоненькие книги и обожал толстые», – из воспоминаний Е. Л. Шварца.
Александр Грин
Для Александра Грина, как и для Евгения Шварца, книги, прочитанные в детстве, сыграли определяющую роль. В возрасте 6 лет Саша с помощью отца научился читать и прочёл книгу «Путешествие Гулливера в страну лилипутов и великанов» — детское издание Сытина с раскрашенными картинками, которая заложила в мальчике любовь к морю и приключениям.
«Я читал бессистемно, безудержно, запоем. В журналах того времени «Детское чтение», «Семья и школа», «Семейный отдых» — я читал преимущественно рассказы о путешествиях, плаваниях и охоте», – из автобиографической повести А. Грина.
«Я хорошо помню, что специально детские книги меня не удовлетворяли. В книгах «для взрослых» я с пренебрежением пропускал «разговор», стремясь видеть «действие». Майн Рид, Густав Эмар, Жюль Верн, Луи Жакольо были моим необходимым, насущным чтением. Довольно большая библиотека Вятского земского реального училища, куда отдали меня девяти лет, была причиной моих плохих успехов. Вместо учения уроков я, при первой возможности, валился в кровать с книгой и куском хлеба, грыз краюху и упивался героической живописной жизнью в тропических странах», – из автобиографической повести А. Грина.
Самуил Маршак
Самуил Маршак начал читать книги самостоятельно в возрасте 6-7 лет. В гимназические годы он вслед за старшим братом пристрастился к чтению. Доставать книги было нелегко, и читал Маршачок (гимназическое прозвище Самуила Маршака) все, что попадалось под руку. Зачитывался «Дубровским». Не меньше двадцати раз подряд перечёл роман Жюля Верна «Север против Юга», где изображались подвиги, поражения и победы северных американцев в борьбе за освобождение негров.
«Снабжал меня книгами наш сосед, сивоусый, строгий и рассудительный красильщик, у которого был большой выбор третьесортных, изобилующих дешевыми приключениями «романов» из приложений к мещанскому журналу «Родина». Сосед очень гордился своими книгами, от которых за версту несло мышами и затхлостью. И до сих пор журнал «Родина» и даже фамилия его редактора-издателя Каспари неразрывно связаны у меня в памяти с этим едким и душным запахом.
Другим моим поставщиком литературы был молодой парень с красивым, по-девичьи нежным лицом, похожий на царевича из тех русских сказок, которые он сам же мне давал. Целые дни проводил он в лабазе своего отца или дяди за конторкой, на которой, как на аналое, всегда лежала раскрытая книга. От книги молодой Мелентьев отрывался только тогда, когда нужно было отсыпать покупателю-извозчику овса или ячменя. Пощёлкав на счетах и получив деньги, он опять садился на свой высокий табурет и погружался в роман, пьесу или в сборник сказок.
Читая запоем книги, он зачастую не знал имени автора и даже заглавия, так как обложки большинства его книг были потеряны.
Таким образом, не имея ни малейшего представления, что за «роман» дал мне Мелентьев, прочел я знаменитого «Рокамболя» и еще десяток переводных книжек с иностранными именами героев, с тайными интригами, заговорами, погонями и убийствами.
Но в том же лабазе я впервые нашел среди книг «Тысячу и одну ночь», и с тех пор волшебные сказки Шехерезады овеяны для меня едва уловимым запахом овса и ячменя», – из воспоминаний С. Я. Маршака.
Максим Горький
Алексею Пешкову (настоящее имя Горького) в детстве пришлось пройти много сложностей, чтобы добыть не то что желанные, но хоть какие-нибудь книги. Грамоте Алёшу научил дед по Псалтырю, богослужебной книге, напечатанной на церковнославянском языке. Позднее мальчик был отправлен в семью бабушкиной сестры помощником по хозяйству. Читал он тайком, потому что хозяева считали чтение книг занятием пустым.
«И грустно и смешно вспоминать, сколько тяжёлых унижений, обид и тревог принесла мне быстро вспыхнувшая страсть к чтению!
Книги … казались страшно дорогими, и, боясь, что старая хозяйка сожжёт их в печи, я старался не думать об этих книгах, а стал брать маленькие разноцветные книжки в лавке, где по утрам покупал хлеб к чаю.
[…] Я читал пустые книжонки Миши Евстигнеева, платя по копейке за прочтение каждой; это было дорого, а книжки не доставляли мне никакого удовольствия. «Гуак, или Непреоборимая верность», «Франциль Венециан», «Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего супруга» и вся литература этого рода тоже не удовлетворяла меня, часто возбуждая злую досаду: казалось, что книжка издевается надо мною, как над дурачком, рассказывая тяжёлыми словами невероятные вещи.
«Стрельцы», «Юрий Милославский», «Таинственный монах», «Япанча, татарский наездник» и подобные книги нравились мне больше — от них что-то оставалось; но ещё более меня увлекали жития святых — здесь было что-то серьёзное, чему верилось и что порою глубоко волновало», – Максим Горький, «В людях».
Михаил Зощенко
В детские и юношеские годы на Михаила Зощенко оказывали влияние самые разные факторы, и в первую очередь книги из домашней библиотеки, приобретённые родителями писателя, а позже им самим. В собрании Государственного литературного музея «ХХ век» есть книги, которые будущий писатель, по всей видимости, читал ещё в детстве – среди них, например, «Былины. Пособие при изучении русской литературы», Л. Чарская «Княжна Джаваха». Особо стоит отметить тех авторов, о значении которых для Зощенко мы знаем из его же произведений. Например, это три книги С. Пшибышевского: «Поэмы», «Обручение», «Пляска любви и смерти». Михаил Зощенко был увлечён философией Ницше, читал стихи Блока, сказки Оскара Уайльда и сам пытался писать подражательные тексты в неоромантическом ключе.
Подробнее в статье: https://www.bookvoed.ru/news?id=1810