Начало тут.
Зритель расстался с героями фильма "Доживем до понедельника", когда авторы поставили в финале интригующее многоточие, обещающее много чего впереди. И вроде, напрашивалось продолжение такого перспективного сюжета - Наташа и Илья Семенович должны были пожениться, Светлана Михайловна стать завучем и обрести сердце, Таисия Павловна перестать "ложить", Рита Черкасова бросить "циника" Батищева и уйти к поэту Генке Шестопалу. Ну, и много чего еще можно было придумать на радость благодарному зрителю, жаждущему конкретного хэппи-энда.
Не произошло. Правда, в 1969 г. Георгий Полонский написал стихотворение, которое очень хорошо ритмически ложится на финальный сентиментальный вальсок Кирилла Молчанова.
Есть благословенные минуты,
– Будто снова детство настаёт,
Будто снова Андерсен запутал
Всё существование твоё...
Человек снимает все вериги,
Города отвагой полонит,
Пишет удивительные книги,
Даже если не был знаменит,
Достаёт рукой до небосвода,
Всходит с ледорубом на Парнас...
Празднуется тихая свобода
От всего неглавного для нас...
Голова идёт от счастья кругом
Только слишком сказка коротка:
Донеслась простуженная ругань
Точным попаданием плевка!
Граждане, Постойте... Вы некстати!
Сгинула такая красота...
Оловянный маленький солдатик
Плавился, и плакал неспроста...
И глаза нещадно защипало,
И обиды не было больней...
Говорят:
– Вожжа под хвост попала.
– Всё на нервной почве...
– Всё на ней...
Вот сравните. Еще раз напоминаю "Журавлиную песню", стихи для которой Полонский написал уже в 1972 г.
На вопрос "что такое счастье" Полонский отвечает - "тихая свобода
от всего неглавного для нас... "
И к героям "Доживем до понедельника" Георгий Полонский вернулся только в 1982 г. Он написал не продолжение, а расширенный вариант сценария, двухактную пьесу "Подсвечник Чаадаева". Таким образом, получилось три варианта трех дней учителя истории Ильи Семеновича Мельникова. Сценарий "Журавлик в небе", фильм "Доживем до понедельника" и пьеса "Подсвечник Чаадаева".
Некоторые наши комментаторы здесь характеризовали Илью Семеновича, как великовозрастного "инфантила", по причине того, что он живет с престарелой матерью и не может от материной юбки никак оторваться. Потому и не женится на Наташе. Он бы и хотел жениться, но вот две медведицы в одной берлоге его не прельщают. И мать не хочет обижать. Вот так и живет всю жизнь бездетным холостяком.
Наверное, Полонский неоднократно слышал всю эту бабскую чушь про бывшего боевого офицера, сильного, волевого и красивого мужчину, и решил внести ясность. На самом деле Мельников был женат и у него есть сын-подросток Сережа. Жена, забрав сына, ушла от Мельникова к дипломату и вместе с новым мужем уехала по месту его службы в Бирму.
Мельников очень переживает разлуку с сыном, и это является главной причиной его депрессии, а не какие-то там новые учебники истории и чьи то бумажные души.
В пьесе Полонский более развернуто затрагивает тему - что такое счастье. Думает о нем и Мельников. Очень его задело услышанное по радио стихотворение поэта Владимира Соколова
Я перейду в другую школу,
Где только счастье задают,
Где в листьях, от росы тяжёлых,
Дрозды над партами поют.
Где столько сообщений грозных,
Таблиц серьёзных, глав и шкал
В свистках лохматых паровозных
И в долгом счёте потных шпал.
Она – экзамен мой. Билеты
Я вытяну не со стола,
А из окошка кассы этой,
Что столько лет меня ждала.
И мне известно без подсказки,
Как я отвечу у доски, -
Под ветром, в стружках, в шуме, в краске
У зданий, сбитых мастерски.
Все это совпадает настроением Мельникова уйти из школы. В пьесе Мельников никакой не надломленный интеллигент, страдающий непонятно от чего. Полонский соединил железную волю и язвительность Бориса Бабочкина с мягкой интеллигентностью и переживательностью Вячеслава Тихонова, и в итоге появился третий вариант Мельникова.
И осторожно-влюбленная Наташа в пьесе совсем другая. Она берет свое и Мельникова счастье в свои решительные руки. Она знает о той катастрофе, что случилась у Мельникова. И вот такой между ними происходит диалог, когда он вдвоем возвращаются из школы.
Наталья Сергеевна. Я знаю, у вас телефон изменился... Запишете мне новый? (Она протянула свою книжечку.)
Мельников. Собираетесь пригласить меня на танцы?
Наталья Сергеевна. Нет... но бывают же у вас свободные вечера? Вы можете, нет, вы даже обязаны иногда передавать свой опыт!.. Чтоб я бракоделом не стала в педагогике.
Мельников (записывает номер). Так я ж сам такой... (Ее книжку он машинально сунул в карман плаща.)
Наталья Сергеевна. Вы очень устали?
Мельников. А что, заметно?
Наталья Сергеевна. Самому себе записали свой телефон!
Мельников. «Маразм крепчал»... извините. (Вернул ей книжку.) Звоните.
Наталья Сергеевна. Буду! И вообще... можете упираться, «держать дистанцию», даже опускать «железный занавес»,— все равно я выведу вас из этого состояния! Я не я буду, если не выведу! Счастливо!
И с очень обаятельной Таисией Николаевной, которая "ложить", тоже все благополучно разрешилось. В фильме Мельников как-то вымученно-суховато перед ней извиняется, совсем не как лейтенант Шмидт.
А вот в пьесе все по-другому.
Таисия Николаевна. Здрасте. Слушайте, женщины, что за человек этот ваш Илья Семенович? Вчера накричал, что я не так выражаюсь... до того обидно накричал — я работать целый день не могла, дрожало во мне все... А сегодня—-подарил цветочек. Вот.
Светлана Михайловна. Извинился?
Таисия Николаевна. Где там, не вспомнил даже вчерашнее. Просто, без объяснений, подарил, и все. От избытка, наверно, —он их много несет, цветков этих... Может, не надо было брать, а?
Таисия Николаевна. А я смотрю: Антонина, буфетчица, три бутылки шампанского тащит. Спрашиваю: куда это, по какому случаю? А она говорит: мне самой ничего не объяснили, только велели ложить в морозильник...
Мельников (грозно). Велели — что?
Таисия Николаевна. Велели ло... Ой, господи, опять двадцать пять... Илья Семенович, так ведь это она так говорит, Антонина! А я говорю — «класть»...
Светлана Михайловна. Вот человек: про шампанское говорят, а ему опять не тот глагол слышится! Вам надо было в поэты идти, Илья Семенович! Да и те, наверно, больше на вино теперь реагируют, чем на глаголы!
Вот и Светлана Михайловна не такой мымрой выглядит.
Теперь о подсвечнике Чаадаева, который вынесен в заголовок пьесы. Откуда взялся ? Да все оттуда же, что и лейтенант Шмидт. Из тех же 15 строчек советского учебника истории, в которых советские учащиеся информировались, что был такой борец с самодержавием, друг лицеиста Пушкина, бывший ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка Петр Яковлевич Чаадаев. Который якобы послужил прообразом Александра Андреевича Чацкого из "бессмертной комедии Грибоедова "Горе от ума". Чацкий был объявлен сумасшедшим, совсем как Чаадаев, который опубликовал в московском литературно-общественном журнале "Телескоп" свое знаменитое "Философическое письмо" и про которое Николай Первый сказал, что такое написать мог только умалишенный. И вот этот миф о прототипе Чацкого содержался в вопросах во всех литературных викторинах для школьников того времени. При том, что Чаадаева объявили сумасшедшим спустя восемь лет после смерти Грибоедова.
Содержание письма в советской школе не изучалось, школьникам было достаточно знать, что Чаадаева за это письмо лично император Николай Первый объявил сумасшедшим, посадил под домашний арест, и каждый день Чаадаева посещал врач-психиатр для проверки состояния психического здоровья "больного". А так как царь, этот Николай Палкин, вешатель декабристов, ничего хорошего сделать в принципе не мог, то, значит, чаадаевское письмо было прогрессивным и опасным для самодержавия.
Таким образом, Петр Яковлевич Чаадаев был таким же, что и лейтенант Шмидт, кумиром для Ильи Семеновича Мельникова. И как не быть, когда в молодости гусарский ротмистр
Чаадаев был красив собою, отличался не гусарскими, а какими-то английскими, чуть ли даже не байроновскими манерами и имел блистательный успех в тогдашнем петербургском обществе.
И тот же Герцен, который "уехал за границу готовить Великую Октябрьскую революцию вместе с Марксом" , восхищался уже "умалишенным" Чаадаевым
Орлов и Чаадаев были первые лишние люди, с которыми я встретился. Печальная и самобытная фигура Чаадаева резко отделяется каким-то грустным упреком на линючем и тяжелом фоне московской знати Я любил смотреть на него средь этой мишурной знати, ветреных сенаторов, седых повес и почетного ничтожества....Десять лет стоял он сложа руки где-нибудь у колонны, у дерева на бульваре, в залах и театрах, в клубе и - воплощенным veto, живой протестацией смотрел на вихрь лиц, бессмысленно вертевшихся около него, капризничал, делался странным, отчуждался от общества, не мог его покинуть... Опять являлся капризным, недовольным, раздраженным, опять тяготел над московским обществом и опять не покидал его. Старикам и молодым было неловко с ним, не по себе, они, бог знает отчего, стыдились его неподвижного лица, его прямо смотрящего взгляда, его печальной насмешки, его язвительного снисхождения...
Вот, слово сказано. Чаадаев "лишний человек" своего времени. Таким же "лишним" чувствует себя и Илья Семенович. И характеристика Чаадаева, данная Герценом, вполне применима к Мельникову, как он написан Полонским. Чаадаев гораздо ближе к Мельникову , чем лейтенант Шмидт, и более вероятно, что Мельников писал диссертацию именно о Чаадаеве. И опять ведь выбрал не того героя. Но об этом позже.
А пока о том, как подсвечник Чаадаева появился в рассказе о Мельникове
Старый медный подсвечник когда-то принес в школу и вручил непосредственно Мельникову бледный и неулыбчивый пятиклассник. Он сказал, что подсвечник принадлежал его бабушке, которая недавно умерла, а бабушка знала совершенно точно, что это вещь историческая, относится к первой--половине прошлого века, и что хозяином ее был не кто иной, как Петр Яковлевич Чаадаев, и что пришел подсвечник к бабушке из знаменитого чаадаевского дома на Басманной в Москве. Доказательств, собственно говоря, не было. Был только бледный, неулыбчивый пятиклассник, который смотрел на Мельникова строго, очень желая убедиться, что учитель понял, какую ценность берет в руки. Про свечку мальчик добавил, что она, к сожалению, современная, купленная его мамой лично.
Программа не отводила на Чаадаева отдельного урока. Но Мельников стал выкраивать из тощего программного бюджета сорок пять минут на того, кто «в Риме был бы Брут, в Афинах — Периклес, а здесь он — офицер гусарский», как сказал Пушкин про владельца этого шандала, если, конечно, шандал и впрямь имел отношение к Чаадаеву. Ведь никаких доказательств, только убежденность одного малокровного пятиклассника! Но на этот урок Мельников обязательно нес подсвечник. Трогал его, ласкал, загорался от этих прикосновений... Почаще бы загораться! Почаще бы верить так, как они с пятиклассником поверили друг другу...
Совершенно понятно, как Мельников относится к Чаадаеву. Не менее восторженно, чем к лейтенанту Шмидту. И ведь неглупый человек и само это "Философическое письмо", и наверное, "Апологию сумасшедшего" читал. Ну вот хотя бы этот из "Письма" :
Есть разные способы любить свое отечество; например, самоед, любящий свои родные снега, которые сделали его близоруким, закоптелую юрту, где он скорчившись проводит половину своей жизни, и прогорклый олений жир, заражающий вокруг него воздух зловонием, любит свою страну, конечно, иначе, нежели английский гражданин, гордый учреждениями и высокой цивилизацией своего славного острова; и без сомнения, было бы прискорбно для нас, если бы нам все еще приходилось любить места, где мы родились, на манер самоедов.
Или вот это :
Внутреннего развития, естественного прогресса у нас нет, прежние идеи выметаются новыми, потому что последние не вырастают из первых, а появляются у нас откуда-то извне. Мы воспринимаем идеи только в готовом виде; поэтому те неизгладимые следы, которые отлагаются в умах последовательным развитием мысли и создают умственную силу, не бороздят наших сознаний. Мы растем, но не созреваем... Мы подобны тем детям, которых не заставляли самих рассуждать, так что, когда они вырастают, своего в них нет ничего, все их знание на поверхности, вся их душа - вне их.
И тот же Герцен, восхищавшийся Чаадаевым ,вынужден был признать, а может и не вынужден, а именно рад, что
"Чаадаев сказал России, что прошлое ее было бесполезно, настоящее тщетно, а будущего никакого у нее нет".
То есть откровенный русофоб, сейчас бы его назвали "пятой колонной" , был наравне с лейтенантом Шмидтом любимым историческим героем Ильи Семеновича Мельникова. Хотя с другой стороны, не может же советский учитель истории восхищаться словами Шефа жандармов, руководителя тайной полиции Николая Палкина А.Х. Бенкендорфа, что
Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается до будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение.
И ведь именно эти мельниковские уроки о Чаадаеве косвенно и подтолкнули Генку Шестопала сжечь сочинения о счастье. Но об этом в седьмой части. Надеюсь она будет завершающей.))
Продолжение тут.
Пишите комментарии. Ставьте лайки. Подписывайтесь на наш канал.
