Обычно нам запоминается пережитой страх. Как замирало сердце, холодело под ложечкой. А когда страха нет – что тут запоминать? Если сердце бьётся ровно, его не чувствуешь... Но есть исключения.
Недавно в комментариях под заметкой "Одно из самых гнусных изобретений человечества" мы с читателями вспоминали, кому в каких необычных ситуациях и положениях приходилось... спать. Лидировали, конечно, мужчины с красочными армейскими мемуарами. И стоя, и на ходу, и на бегу, штык в потолок, штык в пол... А победила дама, автор двух скупых фраз: "Во время секса. (Очень устала)".
Но эту тему мы развивать не будем, не наш профиль. Поговорим о другом. Об отсутствии чувства страха – кто как чего не боялся.
Этим историям вовсе не обязательно быть героическими. О подвигах не рассказывают. А не испугаться начальника или болтанки в самолёте – это не подвиг... В общем, я начну, расскажу для затравки несколько своих жизненных анекдотов, а вы уж решайте, после какого слова смеяться.
Как я не боялся, раз
Есть такой писатель, Михаил Елизаров, а у него есть роман "Библиотекарь", в котором героям открывается волшебное свойство книг одного невыдающегося советского писателя "второго ряда". Если прочесть любую его повесть от корки до корки в один присест, включаются потайные ресурсы организма; становишься вроде как сверхчеловеком. Главное – не отрываясь читать.
И вот эта история из романа Михаила Елизарова случалась со мною однажды на самом деле... Я работал литературным редактором, нужно было срочно закончить редактуру одного толстенного романа, ну и сидел над ним весь день, до рези в глазах, с утра до позднего вечера. Речь в романе, если коротко, была о том, как человек (обычный, невыдающийся, "второго ряда", вроде меня) уверовал в Бога.
А редакторское чтение – оно же вроде сотворчества: вживаешься, границы реальности и вымысла смещаются, ты как бы уже не здесь...
Скептичный Франс, понимаете, святой сатир Верлен...
Закончив работу (не скажу, что наилучшим образом, всё-таки такие вещи лучше за день не делать), вышел на улицу – и почувствовал, что шатаюсь, отвык ходить. А потом почувствовал, что со мною вообще что-то не то. Я, как бы это сказать... остро ощущаю, что не боюсь умереть. Хоть сейчас заберите – не страшно. Не то что за себя – не страшно за жену и за сына! Потому что (я это так чётко чувствовал, будто во мне чьи-то слова звучали), если меня не будет, Бог не оставит их.
Не помню, сколько это продолжалось. Может, час, а может, пять минут... Но тогда я понял, что, наверное, должен чувствовать настоящий верующий – всю жизнь.
Как я не боялся, два
Эта история тоже литературная, раз дело в Ясной Поляне было. Раньше я туда каждый год приезжал в составе делегации литераторов – рождение Льва Николаевича отмечать. (Пока здоровье было.) Вот и в тот раз – приехали, отметили, утром кое-как сполз с кровати, нащупал ногами земную твердь и пошёл. Сразу от гостиницы направо, мимо Яснополянской больницы, мимо птичника с выклеванной половинкой арбуза, мимо отделения «Хирургия», вход в которое украшен гипсовыми львами,
пожирающими два гипсовых куска мяса с натурально торчащей
гипсовой костью (небось не офтальмология какая-нибудь), мимо берёзовой рощи – в лощину, к ограде (там есть дыра), через болотце, через ручей, через луг у речки Воронки – а над головой облака, как в кино про войну и мир, конец первой серии.
И вот тут (товарищи, внимание), силы идти кончаются, я падаю на спину и начинаю бессильно смотреть вверх. И вижу расфокусированным взглядом сначала стайку мельчайших соломенных мошек, прилетевших от реки кружить над моей запрокинутой головой, потом каких-то ещё мошек, но уже побольше или повыше, потом птиц, а потом прозрачные пузырики, которые плывут перед глазами, похожие на слипшиеся молекулы. И вот лежу, подо мной стрекочет вечная, как жизнь, трава, надо мною летают молекулы, над ними мошки, а над мошками птицы, и всю эту словно увиденную со стороны пирамиду удерживает, как эквилибрист в цирке, Бог, и я лежу точнёхонько на своём месте и, выходит, тоже участвую в Его замысле, тоже нужен тут для чего-то или уж, во всяком случае, дела не порчу...
И понял я тогда странную вещь. Солнце всходит и заходит, люди рождаются и умирают, а трава, и мошки, и речка Воронка остаются. И пока они есть – ничего не страшно. Понимаете? Пока есть Родина, ничего не страшно. Ни жить. Ни умереть.
Через несколько лет, перечитывая "Анну Каренину", я, конечно, обратил внимание на момент, когда помещик Лёвин "лёжа на спине, смотрел в высокое, безоблачное небо" и думал: "Боже мой, благодарю тебя!" Уж я-то знаю теперь, где именно в своём толстовском поместье этот Лёвин лежал...
Как я не боялся, три!
Не литературная, скорее, кинематографическая. Дело было в деревне, где сериал снимали, как Безруков-милиционер на берегу реки сидит и песню поёт, помните? Мы там с женой поссорились (вы не ссоритесь? молодцы!), я разобиделся и пошёл пройтись покурить.
А в деревне как, всего ничего прошёл, и уже лес глухой... А мне неохота возвращаться (никогда так не делайте, возвращайтесь!.. ей, может, ещё хуже вашего сейчас) иду себе и иду... Вдруг – вой какой-то. Ну, не волки, волков я в кино слышал и по телевизору. Не волки точно. В России вообще так никто не воет. Может, только в Экваториальном Конго каком-нибудь...
На слух – что-то такое примерно. Только Луны и фонаря не было – толком не разглядишь.
А кругом ночь, и звёзды, и тихо. И вой этот... Развлекается кто-нибудь? Ночью? В лесу? Хм... А может... нет, ну бывает же... Или всё-таки человек?
И тут меня берсёркский азарт разобрал. Я же на жену обидевшийся, мне жизнь не дорога нисколечко! Очень захотелось с тем оборотнем, или уж хотя бы человеком подраться. И я... тоже выть стал. На бой его вызывать. Откуда только голос прорезался... Минут пять повыли, и он сдался. Уступил территорию. А найти его по запаху, чтоб загрызть, я не сумел... Так эта интересная история ничем толковым и не закончилась. К сожалению. А может, наоборот.
* * *