Чудом вырвавшись из Березинского окружения, Наполеон с остатками своих войск бежал из пределов России, гонимый неутомимыми донцами, русскими регулярными войсками и стихией. Сопровождаемый сильно поредевшей гвардией, он помчался к Зембину, не обращая никакого внимания на крики многотысячной толпы солдат и офицеров, оставшихся на левом берегу Березины.
- Приберите мертвые тела и побросайте их в воду, русские не должны видеть нашей потери, - сухо распорядился на прощание император. Инженер-генерал Жан-Батист Эбле, сооружавший березинские мосты, выполнил приказ Наполеона.
Через неделю, добравшись до Сморгони, Наполеон оставил командование и решил отбыть в Париж. Он собрал маршалов за столом и неожиданно начал хвалить их за эту кампанию.
- Что касается меня, - сказал Наполеон, - то если бы был рожден на троне, если я был Бурбоном, то мне было бы легко не делать ошибок.
Когда обед закончился, Наполеон приказал Евгению Богарне прочитать маршалам свой двадцать девятый бюллетень. Потом сказал:
- Сегодня ночью я отправлюсь с Дюроком, Коленкуром и Лобо в Париж. Мое присутствие там необходимо для Франции так же, как и для остатков несчастной армии. Только оттуда я смогу сдержать австрийцев и пруссаков. Несомненно, эти страны не решатся объявить мне войну, когда я буду во главе французской нации и новой армии в миллион двести тысяч человек!
Наполеон замолчал, прошелся по комнате и продолжал:
- Я посылаю вперед Нея в Вильну, чтобы он там реорганизовал все, ему в этом будет помогать Рапп, который после этого отправится в Данциг. Лористона я посылаю в Варшаву, Нарбонна – в Берлин. Гвардию я оставляю в армии, ибо придется выдержать сражение под Вильной и задержать там неприятеля. Там вас подкрепят Луазон и де Вреде, после чего можно будет располагаться на зимние квартиры за Неманом. Я надеюсь, что русские не перейдут через Вислу до моего прибытия.
- Кого, сир, вы оставляете вместо себя? – поинтересовался Богарне, тайно надеясь, что Наполеон остановит свой выбор на нем.
- Я оставляю короля Неаполитанского, - сказал Наполеон. - Я надеюсь, что вы будете ему повиноваться, как мне самому, и что между вами будет царить полнейшее согласие.
Маршалы сидели в угрюмом молчании…
Было десять часов вечера, когда Наполеон встал из-за стола, пожал каждому руку, поцеловал маршалов и, пройдя сквозь толпу офицеров, сел с Коленкуром в закрытую карету. Императорский мамелюк и капитан гвардии Вонсович сели на козлы. Карета тронулась. Дюрок и Лобо последовали за ней в санях.
“От Малоярославца до Сморгони, - писал Сегюр, - этот повелитель Европы был только генералом умирающей и дезорганизованной армии. От Сморгони до Рейна это был неизвестный беглец, стремившийся перейти через неприятельские земли. За Рейном он вдруг снова оказался повелителем и победителем Европы! Последний порыв ветра благоденствия надувал еще его парус!” (Россия и Наполеон. С.329).
Узнав о результатах березинской переправы, Кутузов девятнадцатого ноября сам перешел Березину и, остановившись в деревне Уше, отдал приказ о дальнейшем преследовании французов. Адмиралу Чичагову предписывалось идти за остатками Великой армии по пятам, генерал Витгенштейн получил приказ преследовать врага с правого фланга, идя на Плещеницу и Неманчицу. Командовавший арьергардом генерал Милорадович двигался через Логопск на Яшуны, преследуя французов с левого фланга. Задача главной армии состояла в том, чтобы стать между отступавшей к Вильне Великой армии и корпусами Шварценберга и Ренье. На деле же пришлось отступить от этого плана и партизаны Фигнера, Давыдова и Сеславина вместе с казаками Платова, как наиболее подвижные части, взвалили на себя всю тяжесть окончательного разгрома врага.
Обращаясь к пленным солдатам и офицерам Великой армии, Кутузов сказал: «Бонапарт… не подумал, что двум нациям, равно храбрым и могущественным, в сущности не о чем спорить и они должны не истреблять, а взаимно уважать друг друга и развивать связи во всех областях…, должны содействовать достижению всеобщего согласия для сохранения мира и покоя на земле». (Цит. по Армеев Р. Березина. // «Известия». 7.12.1987. Спасшиеся после Березинской переправы солдаты и офицеры французской армии, создали потом «Березинский гимн» в память своего чудесного избавления от смерти или плена (р.Армеев. Указ. статья).
После Березинской переправы полки Платова с еще большим упорством и стремительностью продолжали преследовать остатки Великой армии. “Полки мои, - писал Платов Кутузову девятнадцатого ноября, - преследуют неприятеля и поражают оного. При преследовании сегодня взято три пушки и не менее тысячи разных чинов в плен”. (Донские казаки в 1812 году. С.252).
Три года спустя – новое донесение главнокомандующему: “Сегодня преследовал я сильно неприятеля с поражением от Хотановичей через Илию до селения Четинцев. В преследовании взято десять орудий, один кавалерийский эстандарт и в плен дивизионный генерал граф Плейзен с двумя адъютантами, три полковника, тридцать обер-офицеров и более двух тысяч нижних чинов”.
Через день с марша на Молодечно атаман сообщает, что имел новое сражение с противником. “При войске сем, - добавляет он, - был и сам Наполеон. Взято три пушки и в плен один полковник и до пятисот разных чинов”
Двадцать седьмого ноября авангард Платова под командованием полковника Кайсарова захватил “один гвардейский эстандарт с бумагами в портфелях государственного секретаря графа Дарю и печать наполеонову”. ( Донские казаки в 1812 году. С.258).
Такого стремительного темпа преследования противника не знала практика тогдашних войн. Французы, вконец измученные неудержимым напором казаков Платова, “из людей превратились в варваров”, как отмечал Цезарь Ложье. Солдаты корпуса Богарне чуть ли не на смерть дрались друг с другом за жалкую краюху хлеба, за щепотку муки, за кусок лошадиного мяса или охапку старой соломы. Когда кто-то из солдат Великой армии, весь продрогший, хотел подойти к костру, разведенному на снегу, его грубо отталкивали свои же сотоварищи, предлагая самому озаботиться поиском дров для своего костра. Но сил для этого у бедолаг уже не находилось и они падали и умирали на снегу. Иной, страдая от жажды, тщетно вымаливал у своего товарища, который нес ведро воды, хоть один глоток. В ответ на слезную просьбу слышались отборные ругательства. “Надо сказать, - грустно замечал Ложье, - что этот поход, в чем заключался весь его ужас, убил в нас все человеческие чувства и вызвал пороки, каких до сей поры у нас не было”. (Французы в России. С.323).
К этому времени ударили сильные морозы, достигшие к середине декабря двадцати пяти градусов. Снегу выпало мало, а вскоре и он растаял. Затем мороз сменился оттепелью и дождем, потом опять наступили холода, покрывшие гололедицей большие пространства. Армейские лошади с большим трудом держались на ногах. Генералы и офицеры, не говоря уже о солдатах, шли пешком, ведя лошадей под уздцы, останавливаясь ежеминутно, ибо лошади спотыкались, обессиленные. Лишь казаки Платова все время не сходили со своих неподкованных, привыкших к непогоде и тяготам зимы лошадей, нанося беспрерывные удары по вконец измученному противнику, который терял человеческие качества, превращаясь в подобие зверей. Однажды казаки Платова настигли толпу разношерстно одетых французов, которые яростно дрались между собой, пытаясь что-то отнять друг у друга. Донцы, разняв дерущихся, увидели, что весь сыр-бор разгорелся из-за отрезанной лошадиной ноги, которую нашел один из французов на дороге и не поделился с товарищами.
В Ошмянах, в сорока девяти верстах от Вильно, авангард Платова под командованием Александра Сеславина едва не захватил в плен Наполеона. Зная от разведки о пребывании в городе французского императора, Сеславин напал на дом, отличавшийся пышностью архитектуры и множеством солдат, офицеров, различных чиновников, толпившихся здесь. Стремительной атакой он разогнал французов, но Наполеона в доме не оказалось. Весьма опытный в подобных делах, французский повелитель ночевал в неприметном домике на окраине Ошмян. Дом же, который атаковал с казаками Сеславин, оказался резиденцией коменданта города. Наполеон при общем смятении поспешно уехал в сторону Вильно… Быстро миновав опасное место, он повидался в Медниках с военным министром и утром двадцать четвертого ноября был уже в Вильно. Ввиду преследования его армии казаками Наполеон не стал задерживаться здесь и спешно отбыл в Ковно.
Двадцать шестого ноября Наполеон прибыл в Варшаву, остановившись в отеле «Англетер». Его неожиданный приезд изумил всех, особенно французского посланника в Великом герцогстве Варшавском аббата Прадта, которого Арман Коленкур пригласил в гостиницу на встречу с императором. Пройдя двор, охраняемый польским жандармом, Прадт вошел в гостиницу. «Наполеон как будто притаился в небольшой холодной комнате, - вспоминал в своих мемуарах аббат, - окна которой были вполовину закрыты ставнями, чтобы лучше сохранить incognito приезжего; в зеленой бархатной шубе, в меховой шапке и в теплых сапогах он прохаживался по комнате; служанка-полька раздувала огонь в камене. Увидя меня, император улыбнулся и сказал: «Я только что приехал; ну что, здоров ли граф Станислав Потоцкий? Вы, кажется, обо мне беспокоились? Вздор, пустяки, у меня еще 120 тысяч под ружьем, скоро я опять еще приведу сюда 300 тысяч, а теперь мне надобно быть на троне, а не на коне; я везде бил русских, все беды наши произошли от суровости климата их». (Мемуары аббата Прадта. Цитировано по: Любецкий С.М.. Русь и русские в 1812 году. С.165).
Из Варшавы, ободрив поляков новой кампанией с новым войском, через Дрезден и Майнц Наполеон, именем Рейневаля, секретаря Армана Коленкура, двинулся в сторону Парижа, куда прибыл в ночь с шестого на седьмое декабря 1812 года.
Отъезд Наполеона из армии удручающе подействовал на солдат и офицеров Великой армии. Многие проклинали своего императора, в порыве злости называя разбойником, бросившим их на произвол судьбы и казаков. “Император еще вернется с новой армией, чтобы выручить нас!” – успокаивали их ветераны.
- Сомневаемся мы, - отвечали им офицеры и солдаты, бывшие с Наполеоном в Египетском походе. – Император не вернется. Хотели бы и мы поступить так же, как он, но увы…
С отбытием Наполеона в Париж у французской армии не стало объединяющего всех центра, ибо никто из маршалов по авторитету и влиянию и близко не мог сравниться с Наполеоном. “С тех пор не стало братства по оружию, - сокрушался Сегюр, - не стало товарищества, все связи были порваны. Невыносимые страдания лишили всех разума… Подобно дикарям, более сильные грабили более слабых; они сбегались толпою к умирающему и часто не ждали даже его последнего вздоха. Когда падала лошадь, то, казалось, что около нее собралась голодная стая волков; они окружали ее, разрывали ее на части и дрались из-за нее, как хищные звери”. А тут еще напористые донцы упорно наседали на изможденного врага, уничтожая и забирая в плен солдат и офицеров Великой армии…
…Двадцать восьмого ноября корпус Платова подошел к Вильно. За день до этого сюда прибыл маршал Мюрат, которому Наполеон вручил командование остатками Великой армии. В Вильно нового главнокомандующего ждал посланец Наполеона герцог Маре, который передал приказ императора держаться в городе. Прочитав приказ, Мюрат взбешенно заорал:
- Нет! Я не останусь в этом котле в жертву русским!
Через полчаса явился начальник Генерального штаба армии маршал Бертье за приказаниями.
- Вы лучше меня знаете, что надобно делать, - устало произнес несколько успокоившийся Мюрат, - распоряжайтесь сами.
- Но не я командую армией, - живо возразил Бертье, привыкший исполнять чужую волю. Возникла забавная сцена препирательств между Мюратом и Бертье, что окончательно убедило присутствовавшего при этом министра иностранных дел Франции Г.Б.Маре, герцога Бассано, в полном разложении некогда действительно великой армии, а теперь только номинально носившей это название.
И Маре уехал в Варшаву, куда накануне бежал весь дипломатический корпус. Правда, не всем удалось благополучно добраться до цели: неаполитанский посланник Брангиа попал в руки к казакам, а американский посол замерз на полдороги.
Пока Мюрат и Бертье пытались организовать отпор русским войскам, в Вильно под напором корпуса Платова и партизан хлынули остатки Великой армии. Жители Вильно, оболваненные лживыми бюллетенями Наполеона о беспрерывных “победах” французов над русскими,* с великим изумлением смотрели на потерявших человеческий облик наполеоновских вояк, которые неудержимым потоком заполняли улицы города.
Интенданты пытались организовать правильную раздачу вина и хлеба, но озверевшая толпа солдат и офицеров начала ломать мучные и винные склады. Реки вина заполнили улицы, началась пьяная оргия. Перепившиеся солдаты, истощенные длительным отступлением и недоеданием, падали и умирали на улицах Вильно. Больные, протиснувшиеся в Вильно, видели, что город набит не только ранеными, но и умирающими, что о них заботиться некому. Остается или умереть на холодных улицах или сдаться казакам и партизанам. Тем более, что в этот момент авангард Платова под командованием Сеславина начал атаку на город.
Оставив для защиты Вильны арьергард во главе с маршалом Неем, Мюрат в сопровождении семисот пеших гвардейцев двинулся в сторону Ковно. Вместе с ним следовали закутанные по уши в одежды Богарне, Даву, Мортье, Лефевр, Бессьер – корпусные командиры без корпусов!
Между Вильно и Панарской горой отступающие французы были атакованы корпусом Платова. Быстрым натиском казаки разрезали надвое колонну противника, почти полностью истребив одну ее часть. “После Погулянки и дорога покрыты были множеством побитого неприятеля, - писал донской атаман главнокомандующему. – Взято два знамени и два эстандарта, которые вашей светлости при сем представляются, и в плен: один генерал, до тридцати штаб- и обер-офицеров и более тысячи нижних чинов”.
У подошвы Понарской горы маршал Ней сумел поставить в боевой порядок пять монолитных каре по четыреста человек, ощетинившихся ружьями, и на некоторое время остановить казаков. Лошади отступающих французов, тянувшие обозные телеги, не смогли взобраться на скользкую возвышенность, выбиваясь из сил, в изнеможении падали наземь. В этой критической ситуации Мюрат и остальные маршалы, бросив обоз, проваливаясь в снегу, в отчаянии кинулись в черневший невдалеке спасительный лес.
Обоз, практически весь доставшийся казакам, включал в себя значительную часть ценностей, вывезенных Наполеоном из Москвы, и всю государственную казну Великой армии. Французский офицер Гируа вспоминал, что у Панарской горы “Все трофеи, которые вез император, его кареты, фургоны с золотом – все было потеряно”. (Французы в России. Ч.3. М.,1912. С.327).
Более подробно эти события описал другой их очевидец, Штейнмюллер:
- Мы на рассвете оставили город и пошли по дороге на Ковно, - вспоминал он. – Часа через два мы пришли к подошве холма, обледеневшего и настолько крутого, что на него невозможно было взобраться. Кругом были разбросаны остатки экипажей Наполеона, оставленный в Вильно при отступлении обоз, походная касса армии и еще много повозок с разными московскими трофеями. Они не могли подняться в гору. (1 Французы в России. Ч.3. М.,1912. С.331).
Адъютант Богарне Евгений Лабом, так же видевший все это, писал, что часть сокровищ, захваченная у Панарской горы, по предложению Платова, была отправлена на Дон.
Содержимое обозов Великой армии, впрочем, не все попало в руки казаков: часть его была разграблена солдатами армии Наполеона. Об этом красноречиво говорят воспоминания Цезаря Ложье, который писал: “Не имея достаточного количества сил, чтобы сопротивляться русским, число которых все увеличивалось, и, сознавая полнейшую невозможность перетащить на Панарскую гору все скопившиеся экипажи, Ней приказал полковнику Тюренну, камергеру императора, открыть все ящики с казной и разделить деньги между всеми, кто их захочет. Всемогущий рычаг всех человеческих деяний – корыстолюбие, сделало свое дело. Забывая опасность, все жадно бросаются к деньгам. Жадность доходит до того, что никто уже не слышит ни свиста пуль, ни неистовых криков казаков. …Торопясь захватить побольше денег, много людей из авангарда запоздали, потеряли из вида свой отряд и сделались жертвами непростительной жадности”. (Ложье Цезарь. Указ. соч. С.358-359).
Значительная часть серебра, отбитого казаками у противника, была передана ими для украшения Казанского собора в Петербурге. Для непосредственной передачи этого серебра в столицу Платов обратился к посредничеству Михаила Илларионовича Кутузова, который вскоре прислал атаману благодарность:
- Милостивый государь мой граф Матвей Иванович! – писал старый фельдмаршал. – Спешу объявить вам и предводимым вами храбрым донцам живейшую благодарность мою за драгоценный дар ваш, жертвуемый от непритворного благочестия. Мне сладостно думать, что ваши воины, бросаясь в опасность, не щадя жизни для исторжения сокровищ из рук похитителей, имели ввиду не корысть, но Бога отцов своих и мщение за оскорбленную святыню. (М.И.Кутузов. Сборник документов. Т.1У. Ч.2. М.,1955. С.646).
Из отбитого серебра Кутузов предлагал изваять четырех евангелистов. “При взоре на них, - писал Платову фельдмаршал, - в нашей душе будет соединяться воспоминание о мужестве русских героев, о грозном мщении и о страшной погибели иноплеменника, посягнувшего на русскую землю”(М.И.Кутузов. Сборник документов. Т.1У. Ч.2. М.,1955. С.647). В дальнейшем, вместо четырех евангелистов по рисунку архитектора Тона был сделан серебряный иконостас с надписью: “От усердного приношения Войска Донского”. Установленный в Казанском соборе в 1824 году, он украшает интерьер этого величественного сооружения, где погребены останки великого Кутузова.
После боев под Вильно и у Панарской горы Платов с казаками, преследуя Нея и Мюрата, двинулся к Ковно. Здесь уже царила суматоха. Город оказался переполненным спешившейся кавалерией. Евгений Богарне, находившийся здесь, приказал генералу Бертрану и графу Дарю вывезти из города все, что только можно, распределить между солдатами провиант на восемь дней, а дома, которые служили складами оружия, поджечь, кладовые с припасами разорить. На высотах Алексотена, за Неманом, была установлена батарея из девяти орудий, чтобы защитить мост и арьергард французской армии. “Трудно описать какое от этого возникло смятение, - вспоминал Цезарь Ложье. – Все бежали, давили друг друга, торопясь запастись провизией. Заведующие складами думали только о своем спасении, и все разбежались, когда толпа стала лопать ворота амбаров. Водка текла по улицам. Одни солдаты тащили мешки с сухарями и рисом, другие катили бочки с винами и, желая тотчас их распить, врывались даже в те дома, где квартировали обер-офицеры. Пожар быстро распространился и перешел с винных складов на соседние дома; жители обезумели от горя и с ужасом смотрели, как все их имущество стало добычей огня”. (Ложье Ц. Указ. соч. С.361-362).
Первого декабря, ночью, в Ковно вошел маршал Ней с жалкими остатками нескольких корпусов Великой армии. Если при вступлении в Вильно Ней имел три тысячи солдат и офицеров, то в Ковно вошло шестьдесят окончательно деморализованных бойцов. По прибытии в город Ней присоединил к себе ковенский гарнизон, составив таким образом новый арьергард. Безоружные солдаты и офицеры, и даже генералы, покрытые тряпьем, вместо одежды, бледные, с потухшими глазами, толкая друг друга, по льду перебрались через Неман, торопясь уйти от казачьей погони.
Мюрат собрал маршалов и генералов, чтобы узнать о наличии людей. Из тусклых ответов маршалов стало ясно, что в гвардейских кавалерийских полках, наиболее сохранившихся к этому времени, состояло до шестисот, а в пехотных полках до тысячи человек. В арьергарде Нея вместе с присоединенными частями ковенского гарнизона насчитывалось едва полторы тысячи человек. В прочих корпусах, некогда полнокровных и многолюдных, не было ни одного человека. Вице-король Италии Евгений Богарне, вошедший в пределы России с шестидесятитысячным корпусом, здесь, в Ковно, смог разместить остатки своего корпуса в одном доме. От тридцатитысячного Баварского корпуса осталось двадцать человек…
Перед главнокомандующим Великой армии в подавленном состоянии сидели маршалы Франции без корпусов, генералы без дивизий и бригад. Все осталось там, в заснеженных полях России, все в прошлом… Глядя из окна на противоположный берег Немана, Мюрат вдруг вспомнил роковой день вторжения в Россию. “Это тот самый берег, который тогда был покрыт, словно щетиной, нашими штыками, - пронеслось у него в голове. – Вот та союзная земля, которая уходила под ногами громадной нашей армии и казавшаяся тогда нам превратившейся, как по мановению волшебного жезла, в движущуюся долину и холмы, покрытые людьми и лошадьми”. Мюрат чуть повернул голову в сторону: “Вот те самые лощины, из которых выступали при свете жгучего летнего солнца три длинные колонны драгун и кирасиров, подобно трем рекам, сверкавшим сталью и медью. А теперь все исчезло: люди, оружие, орлы, лошади, теплое солнце и даже сама пограничная река, которую они перешли, полные смелости, здоровья и надежд! Неман превратился теперь в сплошную массу ледяных глыб, схваченных и скованных одна на другой удвоившей свою лютую ярость зимою”.
Мюрат отошел от окна, посмотрел на притихших маршалов и генералов и объявил свое решение об отводе остатков армии в крепости, стоявшие на Висле, а Нею приказал держаться в Ковно сутки с задачей вывезти или уничтожить оставшиеся запасы оружия и продовольствия.
Второго декабря около десяти часов утра к окраинам Ковно на рысях подошли передовые сотни корпуса Платова. На специальных повозках донцы тащили пушки. Почти сразу же между казаками и французами разгорелась артиллерийская дуэль. Решив захватить город неразоренным, атаман послал сильную партию спешенных казаков через Неман в обход Ковно. Заметив это движение донцов, французы начали покидать город. Донцы бросились на отступающего противника. Бой, длившийся непродолжительное время, не оставил от арьергарда Великой армии практически ничего. Маршал Ней, сражавшийся, как простой солдат, был ранен и едва не попал в плен. Его спасла наступившая темнота. В Волковысске Ней встретил генерал интенданта Великой армии.
- Я арьергард Великой армии, маршал Ней! – объявил этот оборванный и изможденный человек ошеломленному интенданту.
Впоследствии Наполеон, оценивая деятельность Нея в последние недели отступления из России, говорил: “Он сделал то, что и я сделал бы на его месте. Я отдал бы триста миллионов из своей казны, чтобы откупиться от потери такого человека!”
Под Ковно казаки захватили пушки, боеприпасы, оружие. Среди трофеев обнаружилась коляска маршала Бертье, в которой донцы нашли непонятные для них доски: позже выяснилось, что это были матрицы для печатания фальшивых сторублевых ассигнаций Российской империи.
…Когда бой затих, казачья кавалерия потянулась к главной площади Ковно, к ратуше. Торжественно звонили колокола, жители города и окрестностей визжали от восторга, подбрасывая вверх шапки и рукавицы. Перед ратушей атамана торжественно встретили старейшины города, руководителя магистрата, вышедшие с ключами и регалиями города.
- Виват Россия! – орали ковенцы.
- Виват славный император Александр!
- Да здравствует светлейший князь Кутузов!
- Слава атаману Платову!
Смущенный криками похвалы, Матвей Иванович легко соскочил с коня на камни старинной площади, принял хлеб-соль, поднесенную городским руководством.
- Граждане города Ковно! – подняв руку, прокричал атаман. – Отныне вы снова находитесь под покровительством российских войск. Вам, вашему имуществу отныне ничто не угрожает. Живите спокойно!
После этого Платов отбыл на отдых в отведенный специально для него дом.
На другой день на площади снова собрался народ. В десять часов сюда прибыл Платов с казачьими офицерами. Началось торжественное молебствие, проводимое одновременно православными и католическими священниками. Когда же было воспето многолетие Александру Первому, русской армии, воздух дрогнул от ста одного артиллерийского залпа:
- Виват победа!
В тот же день магистрат дал праздничный обед в честь победителей. Снова гремели залпы артиллерийского салюта, а к вечеру весь город осветился огнями иллюминации. Веселье длилось до утра… (Памятная книжка Области Войска Донского на 1900 год». Отдел IУ. Новочеркасск, 1900. С.71-72).
Восьмого декабря Платов написал коротенькое донесение военному министру князю Горчакову об успехах казачьего корпуса. “На тысячеверстном расстоянии от Малоярославца до Немана, - сообщал в нем атаман, - лежат дерзкие французы, мало сказать на каждой версте, но на каждом шагу, как стервы…Остатки европейцев, кои были в нечестивой армии коварного и злого неприятеля, возвестят соотчичам своим, каково ходить на Русь, больно и дерзостно задевать Россию. Познают и донских казаков”.
Героическая борьба русского народа завершилась невиданной победой. Враг разгромлен и полностью изгнан с территории России. Армия ликовала; усталые донельзя, радовались победе и донцы, слушая приказ главнокомандующего.
- Храбрые и победоносные войска, - говорилось в нем. – Наконец вы на границах империи, каждый из вас есть спаситель отечества. Россия приветствует вас сим именем. Стремительное преследование неприятеля и необыкновенные труды, подъятые вами в сем быстром походе, изумляют все народы и приносят вам бессмертную славу. Не было еще примера столь блистательных побед. Два месяца сряду рука ваша каждодневно карала злодеев. Путь их усеян трупами. Токмо в бегстве своем сам вождь их не искал иного, кроме личного спасения. Смерть носилась в рядах неприятельских. Тысячи падали разом и погибали. Тако всемогущий бог изъявлял на них гнев свой и поборил своему народу.
Не останавливаясь среди геройских подвигов, мы идем теперь далее. Пройдем границы и потщимся довершить поражение неприятеля на собственных полях его. Но не последуем примеру врагов наших в их буйстве и неистовствах, унижающих солдата. Они жгли домы наши, ругались святынею, а вы видели, как десница вышнего праведно отметила их нечестие. Будем великодушны, положим различие между врагом и мирным жителем. Справедливость и кротость в обхождении с обывателями, покажет им ясно, что не порабощения их и не суетной славы мы желаем, но ищем освободить от бедствия и угнетений даже самые те народы, которые вооружались противу России. Непременная воля… государя нашего есть, чтобы спокойствие жителей не было нарушено и имущества их остались неприкосновенными. Объявляя о том, обнадежен я, что священная воля сия будет выполнена каждым солдатом в полной мере. Никто из них да не отважится забыть ее, а господ корпусных и дивизионных командиров именем его императорского величества вызываю в особенности иметь за сим строгое и неослабное наблюдение. (Листовки Отечественной войны 1812 года. С.120).
Специальное послание отправил Михаил Илларионович атаману Платову. В нем чрезвычайно высоко оценивался вклад донского казачества в разгром Наполеона. С особым удовольствием объявлял Платов содержание этого письма Кутузова своим казакам:
- Милостивый государь мой граф Матвей Иванович! Весьма приятное для меня ваше письмо от двенадцатого января я имел удовольствие получить.
Почтение мое к Войску Донскому и благодарность к подвигам их в течение кампании 1812 года, которые были главнейшею причиною к истреблению неприятеля, лишенного вскорости кавалерии и артиллерийских лошадей, следовательно, и орудий, неусыпными трудами и храбростью Донского войска; сия благодарность пребудет в сердце моем до тех пор, пока угодно будет богу призвать меня к себе. Сие чувствование завещаю я и потомству моему. От всемилостивейшего государя готовится войску грамота, достойная заслуг его.
Я в полной надежде, что мужественные донцы помогут нам свершить со славою поприще, начатое нами с таким блеском. Бог будет нам помощником! Остаюсь с сердечною преданностью вашего сиятельства милостивого государя моего и прочее.
Наполеон в двадцать девятом бюллетене своем, написанном в Молодечно, говорит сими словами: “Лишен будучи всей кавалерии и потеряв всех артиллерийских лошадей, не мог уже отважиться я без конницы и артиллерии ни на какое сражение”. (Донские казаки в 1812 году. С.303).
О вкладе донских казаков в разгром Великой армии Наполеона можно судить по количеству пленных и трофеев, захваченных казаками только одного платовского корпуса. Со времени перехода русской армии в контрнаступление и до захвата Ковно казаками Платова было уничтожено более восемнадцати тысяч солдат и офицеров, взято в плен более тысячи офицеров и генералов и тридцать девять с половиной тысяч солдат. Враг оставил им сто пятнадцать знамен, триста шестьдесят три пушки и тысячу шестьдесят зарядных ящиков (Смирный Н. Жизнь и подвиги графа М.И.Платова. Ч.3. С.51).
Сам Платов, подводя итоги кампании 1812 года, писал, что “взято казаками пятьсот сорок семь пушек, знамен и эстандартов, более тридцати и более семидесяти тысяч пленных, в том числе более десяти генералов различных классов и более четырех тысяч офицеров”. (Донские казаки в 1812 году. С. 314).
В “Размышлении русского военного о 29-м бюллетене”, напечатанном в январе 1813 года в походной типографии русской армии, отмечалось, что “казаки,,, одни, без посторонней помощи, истребили почти треть неприятельской армии. Да здравствует эта… конница!” (Листовки Отечественной войны 1812 года. С. 133).
В Отечественной войне 1812 года участвовало всего девяносто донских казачьих полков общим числом в пятьдесят две тысячи бойцов. Непосредственно в операциях против Наполеона сражалось не менее сорока тысяч казаков. Из них погибло в сражениях Отечественной войны 1812 года и Заграничных походах русской армии 1813-1814 годов около пятнадцати тысяч человек. (Лунин Б.В. Очерки Подонья-Приазовья. Кн.2. Ростов-на-Дону, 1951. С.160, 167).
Оценка действий донского казачества в сражениях 1812 года дана и в наполеоновской пропагандистской литературе.
Так, в погребальном по Великой армии двадцать девятом бюллетене Наполеон, признавая поражение в России, писал: “Все наши колонны были окружены казаками, подобно аравитянам в пустынях – они охватывают обозы”. В этом же бюллетене французский император обвинил казаков в гибели своей конницы и артиллерии. Именно к этому времени относится фраза Наполеона: “Дайте мне одних лишь казаков – и я пройду всю Европу”. (Струсевич А. Герои Дона. С.103).
В конце кампании 1812 года Наполеон, вместе с Коленкуром удиравший из России, в порыве откровения сказал ему: “Надо отдать справедливость казакам: именно им обязаны русские своими успехами в этой кампании”. Под мерное покачивание кареты Наполеон в раздумье помолчал, потом решительно добавил: “Это, бесспорно, лучшие легкие войска, какие только существуют”. (Коленкур Арман, де. Мемуары. С.290).
Когда Наполеон, бросив на произвол судьбы остатки Великой армии, прибыл в Варшаву, он потребовал у своего посла в Варшаве аббата Прадта десять тысяч польских казаков, чтобы остановить Кутузова. Не отборных солдат, не гвардию, а именно казаков, хотя и польских! Прадт ответил, что это невозможно: вновь сформированные польские батальоны немедленно кладут оружие при одном появлении казаков Платова.
Много лет спустя, когда отгремели сражения наполеоновской эпохи, бывший французский император, находясь в ссылке на далеком атлантическом острове Святой Елены, высказался о причинах поражения Великой армии в России. Он назвал русских храбрым и крепким народом, а Россию – государством, сидящим под полюсом, прислонившимся к вечным снегам, которые в случае надобности делают это государство неприступным. “Нельзя не содрогаться, - говорил Наполеон, - при мысли о такой громаде, которую невозможно атаковать ни с боков, ни с тыла, тогда как она безнаказанно наступает на вас, наводняя все в случае победы, или отступая в глубь льдов, в недра смерти и печали. Не это ли мифический Антей, с которым нельзя справиться иначе, как схватив его тело и задушив в объятиях? Но где найти Геркулеса? Право претендовать на это принадлежало нам, и мы попробовали, но, нужно признаться, взялись неловко”. (Цит. по М.Брагин. Полководец Кутузов. С.170-171).
Из других военных деятелей французов интересна оценка роли донского казачества в войне двенадцатого года, высказанная французским генералом и военным писателем Шарлем-Луи Мораном. “Казаки сделали для спасения России более, чем вся регулярная армия”, - писал он, имея ввиду действия донцов в период контрнаступления. (Цит. по М.Я.Попов. Азовское сидение. М.,1961. С. 4).
В этой оценке есть определенное преувеличение, желание противопоставить казаков регулярной русской армии, но и есть огромная доля истины, ибо в период контрнаступления русских казаки являлись самым подвижным и наиболее боеспособным и неутомимым контингентом русской армии.
В русской исторической и беллетристической литературе издавно высоко оценивалась роль донцов в разгроме армии Наполеона. Знаменитый историк войны двенадцатого года Александр Иванович Михайловский-Данилевский, сам участвовавший в некоторых сражениях этой войны, писал: “Самою блистательною страницею в летописях Донского Войска навсегда пребудет его преследование неприятеля, совершенное под начальством графа Платова, безостановочно в позднее время от Малоярославца до Ковно. На этом пути полки, лично предводительствуемые знаменитым атаманом, взяли более пятисот орудий, несметные обозы, пятьдесят тысяч человек, в том числе восемь генералов, тридцать полковников и с лишком тысячу штаб- и обер-офицеров. Смело можно утверждать, что никакое другое войско, кроме Донского, не в состоянии было исполнить такой подвиг, не имевши во время полуторамесячного преследования ни одного для роздыха и не получая продовольствия, которое казаки должны были находить себе сами”. (Цит. по «Военно-исторический журнал». № 12. 1940. С.93).
В рескрипте императора Александра I на имя атамана Платова говорилось: “Вы собственным вашим лицом и вообще все Донское войско много участвуете в славе истребления врагов и спасении от них Отечества. Заслуги ваши и подвиги начальственных вам казацких войск пребудут незабвенны. Имя их сделалось страшно неприятелю”. (//«Донские епархиальные ведомости». № 12-13. 1913. С.1. Приложение).
“Сии шесть месяцев великому писателю едва ли не более представляют материалов, чем десятилетие Троянской войны, - вспоминая славный двенадцатый год, отмечал русский офицер Филипп Вигель. – Для кисти его сколько красивых, мужественных лиц, коими в стихах тогда же сделан был абрис! И почти у всех русские названия: Платов и Милорадович, Раевский и Дохтуров…” (Недаром помнит вся Россия. С.264).
Известный военный историк России А. А. Керсновский в своем четырехтомном труде “История русской армии” писал, касаясь действий Платова в войне 1812 года: “Громкую славу себе и всему казачеству стяжал “вихорь-атаман” Платов. Таков яркой плеяды вождей и командиров с тех пор Россия больше не имела”. (Керсновский А.А. История русской армии. Т.1. М.,1992. С.266).
Подвиги донского казачества в Отечественной войне 1812 года были воспеты в песнях, повестях и стихах. Известный русский поэт Иван Никитин в стихотворении “Донцам” писал:
Привет донцам! Увековечен
Ваш сильный, доблестный народ,
И знает мир, как вами встречен
Войны Отечественной год:
Весь Дон восстал, на голос чести
И день и ночь казак летел
И крови в битвах грозной мести
Последней капли не жалел.
… Войны испытанные дети,
Русь помнит ваши имена!
Недаром славою столетий
Покрыты Дона знамена;
Вы вашей кровию вписали
Любовь к Руси в ее скрижали.
…Тридцатого ноября 1812 года в Вильну прибыл главнокомандующий русской армии фельдмаршал Кутузов. Адмирал Чичагов встретил его рапортом и поднес на подушечке городские ключи. На Кутузова после этого лавиной обрушились приветствия, оды, речи; в его честь устраивались маскарады, давались роскошные балы. На сцене городского театра сияло изображение Михаила Илларионовича с надписью: “Спасителю Отечества”.
Спустя несколько дней сюда же приехал император Александр Первый и в тот же день вручил Кутузову орден Святого Георгия I степени – высшую боевую награду Российской империи. На следующий день здесь торжественно праздновалась победа. Во время роскошного обеда раздались выстрелы из отбитых у французов орудий, потом весельем полыхнул грандиозный бал, во время которого Кутузов бросил к ногам императора Александра Павловича два отбитых казаками Платова французских знамени. “Ваш обет исполнен, государь, - просто сказал старый фельдмаршал. – Ни одного вооруженного неприятеля не осталось на русской земле!”
- Господа! – возвысил голос император, обращаясь к собравшимся генералам и офицерам. – Вы спасли не одну Россию – вы спасли Европу!
Победа России в Отечественной войне 1812 года была крупнейшим геополитическим событием в истории нашего государства. «Двенадцатый год был великою эпохою в жизни России, - отмечал такой великий ум России как В.Г. Белинский. – По своим последствиям он был величайшим событием в истории России… Напряженная борьба на смерть с Наполеоном пробудила дремавшие силы России и заставила ее увидеть в себе силы и средства, которых она дотоле сама в себе не подозревала». (Белинский В.Г. Сочинения. Т. 3. М.,1948. С. 866).
Один из крупнейших исследователей Отечественной войны 1812 года доктор исторических наук, генерал-майор П.А. Жилин писал: «Победа русского народа в Отечественной войне 1812 года явилась событием, имевшим всемирно-историческое значение. Она ускорила и облегчила освобождение народов Западной Европы от наполеоновского ига. Она развеяла миф о непобедимости наполеоновской армии, дала уверенность правительствам и народам Европы в скором освобождении от завоевателя». (Жилин П.А. Отечественная война 1812 года. С.329).
Глубокую и нетрадиционную оценку событиям Отечественной войны 1812 года дал русский социолог, культуролог, публицист и геополитик, один из основателей цивилизационного подхода к истории, идеолог панславизма. автор монументального труда «Россия и Европа» (1871,1888) Николай Яковлевич Данилевский. Его трудами и мыслями восхищались мощнейшие умы России Ф.М. Достоевский («Россия и Европа» должна стать настольной книгой каждого русского»), В.В. Розанов, Л.Н. Гумилев. Николай Данилевский писал: «Войну 1812 года мы вели за чуждые нам интересы. Война эта была величайшею дипломатическою ошибкой, превращенной русским народом в великое народное торжество». (Данилевский Н.Я. Россия и Европа. СПб, 1888).
Нетрадиционную, но логически верную оценку событиям и итогам Отечественной войны 1812 года дал выдающийся военный историк, автор 4-томной «Истории русской армии» Антон Антонович Керсновский. Он писал: «С русской стороны мы видим в Отечественную войну сочетание двух элементов: сравнительно небольшой постоянной армии профессионалов и «вооруженного народа» (партизаны и ополчение»), опирающегося на эту армию. Война эта была войной народной.
…Совершив капитальную ошибку своего царствования - разрыв с Наполеоном – император Александр в дальнейшем действовал безупречно. Он отстоял честь и достоинство России – и в тот великий Двенадцатый год оказался воистину Благословенным. Это свое имя Благословенного Александр I мог бы сохранить в сердцах грядущих поколений, если бы возвысился душой до награждения своего верного народа за совершенный им необыкновенный подвиг. Он этого не сделал… Реформа 1861 года опоздала на полстолетия – промежуток между ней и нашествием 1914 года, нашествием, породившим катастрофу 1917-го, оказался слишком невеликим для воспитания сыновей рабов. И если бы тот рождественский манифест, провозгласив освобождение России от двадесяти язык, возвестил освобождение от рабства двадцати пяти миллионов верных сынов России, то в том великом нравственном подъеме наша Родина обрела бы неисчерпаемые силы для преодоления всех грядущих невзгод…». (Керсновский А.А. История русской армии. Т.1. С.264).
Вот так события и результаты Отечественной войны 1812 года перекликаются не только с военно-политическими событиями ХIХ-ХХ веков, но и с нашей современностью. После разгрома непобедимой Наполеоновской армии и империи Россия приобрела такое могучее влияние на дела Европы и непререкаемый авторитет, который мы смогли повторить только в 1945 году, разгромив еще более сильного, чем Наполеон, врага – гитлеровскую объединенную Европу.
Вывод один: Россия побеждала только тогда, когда для достижения общей великой цели воедино соединялись армия (генералы, офицеры и солдаты), народ (помещики-дворяне и крепостные крестьяне)и военно-политическое руководство страны(царь или генсек). В таком случае россияне били любого врага и преодолевали любые препятствия. В этом пример и задача для нынешнего российского общества и власти.
Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России
