Трилогия польского кинорежиссера Кшииштофа Кесьлёвского.
Легендарная картина в трех частях, названных по цветам, якобы, французского флага: СИНИЙ, БЕЛЫЙ, КРАСНЫЙ.
Разобрана на цитаты, стала учебником для последующих кинопоколений, фестивальный фаворит, - шедевр, одним словом.
Честное слово, понятия не имел, что наши кинопрокатчики разразились идеей реанимировать эту картину для широкой публики и запустили в конце февраля 2022-го ретропоказы по всей стране.
Упс, не знал!..
Я просто пью кофе.
Знаю, много людей по утрам пьет кофе. Но мое утро, почти каждый день, начинается с этого кадра: крупно рука, кубик сахара медленно намокает черной жидкостью, секунды – и падение в чашку.
Это СИНИЙ. Я его не видел. Никогда. Но откуда-то этот кадр во мне живет. И очень давно. Мало того, я вспоминаю какое-то интервью.
Голос: «Время, за которое сахар наполняется кофе, очень важно; я рассчитал, что оптимально 7 cекунд; мы подбирали кусочки, глубину, на которую опускать кубик; снимали очень крупно несколько дублей, пока не добились этих 7 секунд».
Если быть скрупулезным, там не ровно 7, а чуть больше - 6,12 секунды для видео (25 кадров/секунду) и 7,08 секунды для киноформата (24 кадра/сек). Так что точнее сказать, что там ровно 170 кадров.
ПОВТОРЯЮ:
- Я не знаю, каким образом этот ГОЛОС попал в мою голову.
- Я не знал, чей это ГОЛОС. И сейчас не уверен, что знаю.
- Я не знал, что это сцена из «СИНИЙ». Я не видел этот фильм.
- И не знаю, как могла эта сцена отпечататься в моей памяти.
Пусть это мистика, но вот уже много лет я живу с этим странным знанием скорости, количества, объема, крупности кадра. И пью кофе, иногда пытаясь повторить этот трюк.
Конечно, я догадываюсь, что это было интервью с Кшиштофом Кесьлёвским...
Но, возможно, и с оператором - Петром Собоциньским...
Догадываюсь, что, раз уж автор уделял такое внимание кусочку сахара, то и критики распотрошили все эти 170 кадров на психологические, исторические, философские, технические и прочие внутренности.
И хотя мне так и не удалось найти само интервью, уверен, что анализ картины проведен многократно и с разной степенью вожделения.
Я остановлюсь на другом эпизоде.
Старики в трилогии «ТРИ ЦВЕТА: СИНИЙ, КРАСНЫЙ, БЕЛЫЙ»
Мне страшно нравится прием В. Набокова, в котором он как-то сам признался: случайный персонаж, втиснувшийся между строк, ниоткуда появляется и исчезает навсегда, не вернется нигде даже намеком. Прохожий.
Я их обожаю. Хоть и регулярно обманываюсь, выискивая их по окончании чтения, возвращая страницы к началу.
Эти прохожие врываются в повествование каким-то свежим вихрем. Как запахи, вспышки солнечных пятен. То, чего мы, увлеченные собственными переживаниями, не замечаем, но они есть, живут своей – параллельной жизнью, не менее важной, чем наша.
И оттого такие персонажи сюжет оживляют. И часто они – образы более глубокие, чем любой самый искусно придуманный.
В СИНЕМ, КРАСНОМ и БЕЛОМ есть такие – это старики.
В СИНЕМ и КРАСНОМ – французская бабушка.
А в БЕЛОМ – старик.
Во всех трех эпизодах герои повествования случайно замечают их и наблюдают со стороны. И только в КРАСНОМ сцена заканчивается тем, что девушка бросается помочь старушке.
Я не знаю, что означал для Кесьлёвского этот образ. Я попытаюсь поделиться своим впечатлением.
Но без знания определенных особенностей 1993-1994 г.г. (когда трилогия вышла на экраны) сам эпизод раскроется не в полном объеме.
А в середине 90-х я и сам сидел на месте героев и наблюдал за такими же точно европейскими пенсионерами.
Сюжет всех трех эпизодов абсолютно одинаков: глубокие старики, почти не способные ходить, согбенные, пытаются выбросить в стеклосборник бутылку.
В Европе 90-х раскручивалась идея раздельного сбора мусора. Основные страны только что объединились в Евросоюз и пытались наладить общий стандарт защиты окружающей среды.
Практически во всех городах выставили зеленые баки – вот такие, как на экране Кесьлёвского – огромные, выше человеческого роста, с маленьким отверстием, закрытым резиновым клапаном.
Туда нужно было выбрасывать стеклотару. Иногда такой контейнер был разделен на три части с отдельными окошечками для бумаги, стекла и пластика.
Я видел их только в 90-е. Сейчас уже не замечал. Наверное, потому что теперь во всех крупных магазина можно сдать и алюминиевые банки, и стекло, и пластиковые бутылки. Просто кладешь на конвейер кверху этикеткой, и лазерный сканер автоматически считывает штрих-код.
Автомат, он называется ФАНДОМАТ (от немецкого слова "Pfandautomat", PFAND— залог) , выдает тебе чек, который можно обналичить на кассе.
Но тогда этого еще не было.
Я был во всех трех ситуациях:
1. сидя на солнышке, как и героиня Жюльет Бинош (СИНИЙ)
2. ночью, замерзая на лавочке, как герой Збигнева Замаховского (БЕЛЫЙ)
3. вечером посреди тротуара, как фотомодель в исполнении Ирен Жакоб (КРАСНЫЙ)
Думаю, только нам, полякам и русским, пережившим 90-е, до конца понятны эти эпизоды. Французы, наверняка, умилились и считывали их, как символ скоротечности красоты, жизни, проблем. Мол, все пройдет, Экклезиаст, суета сует...
Но в трилогии есть БЕЛЫЙ – а это Польша 90-х. Тот же бандитизм, что был и у нас, дикий рынок, когда можно выписать труп из России, купить-продать землю, за считанные дни разбогатеть и быть убитым.
А потому посмотрите на этот мусоросборник глазами восточноевропейского иммигранта.
Старуха, в которой и сил-то нет, покорно несет бутылку в мусоросборник. Едва дотягивается, но упорно заталкивает ее в резиновый клапан (СИНИЙ). Старик ради одной единственной бутылки вышел на улицу посреди ночи (БЕЛЫЙ).
Опять старуха посреди пустого тротуара, опять беспомощно тычет в зеленый контейнер стеклотарой (КРАСНЫЙ).
Символ одиночества? Бренности бытия? Бла-бла-бла...
Теперь взгляните на этих европейских бабулек глазами советского туриста: ночь, а они не боятся выйти на улицу. Высоко, а они упорно тянутся в окошко утилизатора. Глупо, а они послушно покорны.
В это время у нас пенсионеры искали такие бутылки, чтобы сдать и дотянуть на вырученные копейки до следующей пенсии. А в Югославии такие контейнеры были не нужны, потому что стеклотара – дефицит. В магазинах пиво продавали только в обмен на пустую бутылку. На выходе почти каждого супермаркета вас непременно окружала толпа студентов. Весело, но угрожающе просили бутылочку оставить им. Пей тут, далеко не уходи, мы бутылку подберем.
Стеклотара - это деньги! И вот так – как в КРАСНОМ – услышать звук падающего в контейнер и разбивающегося стекла… ну, довольно сильный образ.
Так что изгнанный из дома бывшей женой-француженкой иммигрант-поляк видит не совсем то, что видит европейский обыватель.
Тут какая-то смесь тоски, зависти, обиды, - почему у них так, а у нас иначе? Чем мы хуже? Кто виноват и что делать, - это само собой. Героини КРАСНОГО и СИНЕГО – француженки, они, конечно, не могут испытывать тех же чувств, что поляк из БЕЛОГО.
Но Кесьлёвский мог. И снимал безусловно имея опыт своей страны.
Тем более, что фильм был снят к Объединению Европы. Мало того, в СИНЕМ эта тема не только сюжетно, но даже музыкально подчеркивается. Погибший муж героини – композитор, смерть которого в автокатастрофе не позволила ему закончить симфонию к торжествам по случаю этого самого Объединения.
Кшиштоф, как большой художник, не мог испытывать только одну слепую радость по этому случаю. Наверняка, тревога от глобальных перемен пульсировала тоже. Хоть автор всячески и отрицал влияние политики, общественных проблем на свое творчество. Уверяя, что "занимается только описанием того, что внутри"...
А, действительно, способен ли художник скрыться от влияния политики и общественных проблем в своем творчестве? Всегда?..
Подпишитесь, пожалуйста, и я продолжу публикации:
https://www.youtube.com/channel/UCSS-UNiqCMdiY2MRw2irhIA
Подайте на хлеб автору, пожалуйста:
Спасибо!