Она уже могла самостоятельно вставать с кровати и ходить по палате. А один раз даже попыталась выйти в коридор. Однако постовая медсестра не дала ей разгуляться, а отправила обратно в постель. К ней приходило несколько незнакомых людей, все они пытались выяснить, кто она и откуда, но тщетно. Она сама с утра до вечера об этом думала. И каждый раз, когда доходила до критической точки, то есть когда ей казалось, что вот-вот в сознании появятся какие-то знакомые картины, образы, на нее словно наползал туман. Она чувствовала себя маленьким ребенком, которого спеленали. Стоп! Раз это сравнение возникло, значит, у нее есть ребенок. А, может, и не один. Но туман от этого предположения не проходил. Он становился все гуще, и ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Так было часто. Каждый день по нескольку раз. И все же она чувствовала, что выздоравливает, что к ней возвращаются силы. Сегодня ее прогнали из коридора. Ну, что ж… Ведь из палаты можно выходить и ночью, когда сестрички спят. Зачем выходить? Она еще не осознала, что именно ее ждет, но чувствовала – ничего хорошего.. А, значит, надо искать какой-то выход. А для этого – хотя бы уметь ходить, общаться с людьми, которые есть в этой больнице. Говорить она, слава богу, умеет, слова человеческие не забыла.
Ночью она тихонько вышла из палаты в коридор и направилась к туалетам. Оба они – мужской и женский – находились за одной дверью. А перед ней был маленький закуток, где стояли диван, стулья и журнальный столик. Над всем этим возвышался аквариум с рыбками. Рядом с ним стоял внушительный ящик с прорезью и призывом жертвовать деньги на кормление рыбок. До этого аквариума она прошла шагов тридцать и очень устала. Мягкая ковровая дорожка привела ее прямо к дивану. Закуток этот очень плохо освещался и потому она не сразу разглядела человека, свернувшегося калачиком в углу дивана. Это был мужчина, одетый в больничную пижаму. Он спал. Женщина подумала о том, что в таких пижамах сейчас уже не ходят, предпочитают свою, домашнюю одежду. Так что человек этот, скорее всего – подобранный медиками бомж. Она села на другой конец дивана и стала ждать. Чего? Каких-то перемен, сдвигов. Общения. Мужчина судорожно глотнул воздух, она встрепенулась, готовясь позвать сестру, но он внимательно посмотрел на нее и загадочно прошептал:
- А я тебя знаю…
Она взволновалась и так же тихо спросила:
- А кто я?
- Ты чего, больная? Ах, да, больная же. Ты – это ты.
- Но ты сказал, что меня знаешь.
- Ну да. Ты из второй палаты. Без памяти.
- А-а-а… А я думала…
- Да ничего ты не думаешь! Тебе деру отсюда надо давать. Отправят ведь хрен знает куда. Ты же без документов, так?
- Так. Не знаю…
- Больные о тебе говорят. Жалеют. И я тоже.
- Спасибо. А мне бежать-то некуда.
- А меня скоро выписывают. Вот сейчас что у нас? Четверг? Завтра, может, и выпишут. Чего им до понедельника-то меня тут держать! Завтра у меня последняя капельница.
- А зачем вы мне все это говорите?
- Так я один живу! Давай ко мне. Только у меня сложа руки сидеть нельзя. Хозяйство. Живности, правда, нету, куры одни. Но зато – сад, огород, банька. Все в порядке содержать надо. Особенно теплицы. У меня их две. В одной – помидоры, в другой – перцы. Большие.
- Перцы?
- Теплицы. Каждая – три на двенадцать. Метров. Рук требуют ежечасно. Ежеминутно.
А с ней что-то случилось. Туман немного отступил и дал ей вздохнуть глубоко-глубоко. И даже улыбнуться. Теплицы… Теплицы… Что-то есть тут родное, знакомое. Что-то явно из прошлого…
- Радует такая перспектива, а?
- Не знаю. И в качестве кого я у вас там буду жить? Без денег, без документов? Кругом, верно, люди. Как им можно будет это все объяснить?
- Да я каждый год кого-нибудь нанимаю, у меня ведь еще поле картофельное огромное, по пятьдесят мешков картошки собираю. И рожь растет. Десять соток. Соседи привыкли. Урожай продаю. Этим и живу. Работы-то у нас там теперь нету.
- А там – это где?
- Тридцать километров отсюда. Деревня Кукушкино. Только ты никому здесь этого не говори. А то сразу найдут тебя.
- Догадаются. Адрес-то у вас в полисе записан. И в истории болезни, наверное.
- Да адрес-то у меня там городской! А живу в деревне. Нигде она не записана. Ты давай думай. Я спать пойду. У меня на свежем воздухе-то быстрей оклемаешься. И на мозги никто капать не будет. А насчет документов… Посмотрим там, что можно будет сделать.
Мужчина ушел. Она забыла спросить его имя. Съежилась на этом жалком диване, одна, никому не нужная, с печальным, а, может, и трагическим будущим. И вдруг – словно расправила крылья.. Теплица… От этого слова повеяло на нее теплом и тихой радостью. Она явно шла из прошлого. Что, у нее была теплица? Или это просто так действует на нее слово, вобравшее в себя тепло? И это предложение выздоравливающего мужчины… Оно очень, очень даже кстати. Надо же, ведь не спросила даже, в какой он палате.
Но, очевидно, об этом подумал сам мужчина, потому что вернулся и сообщил, что он – Виктор Догадкин из четвертой палаты.
- А у меня ведь и одежды нету. Бежать-то с вами не в чем.
- Не проблема! Мужика у нас выписывали, он шорты свои оставил. Вам как раз будут. А уж футболку у кого-нибудь позаимствуем. Меня-то прямо с поля «скорая» привезла, раздетый был, удар хватил. Документы медики сами в столе нашли, а одежду взять не догадались.
Она хотела заметить, что ей необходимо кое-что и под футболку, но Виктор уже ушел. Она направилась в туалет, надеясь найти там что-нибудь из одежды – женщины время от времени устраивали здесь постирушки и развешивали белье рядом с водонагревателем. Но сейчас там ничего не висело. Что ж, если Виктор действительно добудет ей футболку, то она накинет на плечи какой-нибудь большой платок и прикроет им грудь, чтобы отсутствие бюстгальтера было не так заметно. Интересно, а как она выберется из больницы? И на чем они поедут? Если он вызовет такси, то водитель может их запомнить. Ее, в частности. И что тогда? И где взять платок либо какой-то шарф? И как себя вести, каким образом избежать опасности? Эти и другие мысли просто набросились на нее. Как свора собак, подумала она. Почему так подумала? Наверняка в той жизни, о которой она ничего не помнит, на нее действительно набрасывались собаки…
Она шла по коридору в свою палату и улыбалась. Коридор был плохо освещен, горела лишь настольная лампа на сестринском посту. Она еле передвигалась – все-таки устала, врачи правы, рано ей разгуливать, тем более без помощи и поддержки, надо лежать. Но сквозь эту усталость и дающую о себе знать время от времени боль пробивалось какое-то нежное, теплое чувство. Или воспоминание… Как цветок через асфальт. Пробивалось, чтобы порадовать ее, удивить, обнять, обогреть… Она улыбалась широко, искренне, она доверилась этому чувству, хотя совершенно не понимала, с чем оно связано. По логике – с чем-то прошлым, ибо в настоящем с ней ничего хорошего еще не происходило. Если не считать авантюрного предложения этого больного. Она тихо, осторожно вошла в свою палату. Ей не хотелось сразу ложиться, она была до краев наполнена новыми ощущениями, а потому подошла к окну, чтобы взглянуть на ночное небо. Она смотрела на него каждый день – с ее кровати видно было несколько созвездий, а также Венеру, которая в иные ночи сияла ярче луны. Руки ее коснулись цветка, стоящего на подоконнике. Она всмотрелась – это был декабрист, так его называли женщины в палате. Он цветет, оказывается, в декабре. Она этого не увидит, жаль. На днях ее уже здесь не будет. Но можно, наверное, оторвать кусочек с несколькими продолговатыми, резными листиками, поставить его в воду, дождаться корешков и посадить у себя дома. Пусть растет. Только где он, ее дом? Где-то ведь есть. И цветы там, скорее всего, имеются. И… Какое это слово в разговоре с Виктором ее так задело, зацепило, отчего вдруг чувствам стало тесно, а? Теплица… Но почему? У нее была теплица и она там что-то выращивала? Либо просто ей стало тепло от самого этого слова, а потерянная, но где-то сидящая в глубине ее памяти мысль связала теплицу с каким-то ее действием, поступком. И оранжерея – это ведь по большому счету тоже теплица. Но слово оранжерея почему-то не вызывает у нее никаких эмоций. Значит, дело вовсе не в цветах. А с чем еще можно связать слово теплица? Тип лица. У одних – один тип, у других – другой. Ну и что? Теплится огонек в печи… Жизнь еле-еле теплится… Холодно, никаких эмоций. В теплице их больше. Хотя она чувствовала, что от этого слова тоже надо перекидывать какой-то мостик, чтобы добраться до истины. Ах, как все сложно! А она устала, устала, устала, и эта больничная кровать так хорошо ее обнимает, качает и заставляет уснуть…
Она проснулась от пристального взгляда. Было уже светло. Рядом с ней сидел дежурный врач – ночью во время своего похода она его не видела. Он взял ее за руку и тихо сказал:
- Я желаю вам добра… Мне очень хочется, чтобы вы вспомнили… себя. Тогда ваша жизнь вернется, надеюсь, в нормальное русло. Я наблюдаю вас уже более часа. Меня позвали ваши соседки. Вы говорили вслух…
- И… что?
- Вы несколько раз произнесли одно и то же: теплица, теплица, какой восторг, как тут красиво, а воздух, а горы! Правда, горы тут не очень вписываются. Впрочем, речь была не совсем связной, можно слово горы заменить на город, например. Я подумал, что вы жили где-то в городе и у вас на участке была теплица. С красивыми цветами. А, может, вы там выращивали перцы или помидоры. Или огурцы.
- Не знаю.
- Жаль, что вы не помогаете нам. Иногда мне кажется – вы можете это сделать, но что-то вам мешает…
- Нет, нет. Я стараюсь. Вот сейчас, когда вы говорили, я представила себе теплицу. Но – ничего. Пусто. Никаких воспоминаний. Хотя от этого слова словно сияние идет. И мне хочется улыбаться.
- Это, конечно, хорошо, но память свою надо тревожить, что ли. Стучаться к ней. Умолять впустить. Вы представьте, что память – это живое существо. Со своими привычками, наклонностями, капризами. Вы с ней разговаривайте. Проситесь в гости. Подружитесь, в конце концов! И не считайте это мое предположение безумием. Об этом говорили еще древние.
- Философы?
- И философы. И медики. И просто мыслящие люди. Все живо в нашем жизненном пространстве. Все дышит, мыслит. У меня была больная с камнями в желчном пузыре. Я посоветовал ей поговорить с ними, попросить их исчезнуть. И что, вы думаете, произошло?
- Исчезли…
- Так ведь правда исчезли!
- Это могло быть от каких-то лекарств. От питания.
- Могло. Но и она, и я – мы поверили, что от нашего общения с теми камнями. Они жили своей жизнью. Отдельной от нее, больной. А она призвала их… как бы вам сказать – пожертвовать собой, что ли. Ради общего блага. Ради всего организма. Все взаимосвязано в мире. Вот и память ваша… Она как улитка спряталась в свой домик. Как черепаха в панцырь. А вы стучитесь, просите, чтобы вам дверь открыли. Попробуйте.
- А… когда меня выпишут? И куда?
- Ну, на первый вопрос пока нет точного ответа. Вам еще надо окрепнуть. А на второй… Тут не мы решаем, к сожалению.
- А если бы вы?
- Я бы, например, предложил вам остаться у нас санитаркой. Тут и жили бы, при больнице. Санитарок у нас не хватает. И питались бы тут. А мы бы старались вместе с вами воздействовать на вашу память…
- А вам могут разрешить взять меня в санитарки?
- Нет. Для таких, как вы, существуют специальные правила…
- Правила жизни. Или смерти? В интернатах для беспамятных наверняка долго не живут…
- Ну зачем вы так? Надо верить в лучшее…
Доктор ушел. А она теперь знала точно – Виктор ей просто необходим. Он – ее единственный выход. И сегодня она не будет дожидаться, когда ей принесут обед в палату, а пойдет в столовую, чтобы узнать, когда его выписывают, дать понять, что она согласна бежать, и удостовериться, не передумал ли он.
Но неожиданно в дверь постучали, а потом в палату вкатился Виктор, какой-то пухленький и маленький. Ночью он ей таким не показался. Виктор попросил у женщин… носовой платок.
- Выписали меня уже, блин, и документы все вручили. Как будто на мое место очередь стоит. Я и не ожидал. Думал, завтра.
И он многозначительно посмотрел на нее.
- Подарите платочек-то на прощание. А то у меня насморк.
Женщины тут же вручили ему новенький носовой платок, подчеркнув – на память. Одна из них кокетливо спросила:
- Может, адресочек свой дадите? Я бы вам еще платочков-то завезла. Мне не жалко.
- Боюсь, не найти вам меня. Город больно велик. Ой, блин, ногу чего-то прихватило…
Ногу «прихватило» аккурат возле беспамятной. Он и уцепился за ее кровать, как бы невзначай засунул руку под подушку. Она поняла – там наверняка записка. И улыбнулась этому Виктору, готовому стать ее спасителем.
В столовую она не пошла, а когда женщины отправились на обед и она осталась в палате одна, то действительно обнаружила под подушкой записку и прочла: «Иди ровно через час в последнюю кабинку вашего туалета. Я отпер там окно. Откроешь без труда. Из окна не прыгай, дождись, когда я подойду, передам тебе одежду и помогу выбраться. Не бойся – рядом только кабинет УЗИ, а у них аппарат сломался, никто даже мимо не пройдет. Потом подождешь в кустах, когда я подъеду на такси.»
На такси… Но ведь таксист ее обязательно запомнит! И Виктору этому достанется. Но пусть все идет как идет. Хуже не будет. Некуда хуже.
Она вышла в коридор, чтобы посмотреть на часы, заметить время. Виктор как раз шел из столовой. Она кивнула ему, дав понять, что одобряет его план. Заметив, что в коридоре пока никого нет, рискнула подойти к нему и сказать про таксиста.
- Нашла о чем беспокоиться! Да мы машину-то сто раз сменим, пока до моей деревни доберемся! И в голову не бери! Вон тот шкаф видишь? Самый высокий? Старый? Поройся там незаметно, если удастся. Там одежда есть, которую больные оставляли. Или с умерших. Для бомжей складывают. Может, чего путное себе выберешь.
Она вернулась в палату. Дельное предложение. Сейчас начнется тихий час. Врачи и медсестра уже отобедали и тоже уйдут отдыхать. И она обязательно залезет в этот шкаф – по пути к свободе.
И вдруг она ощутила такую страшную слабость, что даже не могла сидеть на кровати, а просто рухнула – хорошо, что головой на подушку. И подумала – нет, никогда у нее не будет все хорошо, ей не дотянуться до спокойной жизни, удачи, до счастья, наконец. Видно, что-то она сделала в жизни плохое, преступное, кого-то сильно обидела. Обидела? А, может, убила?
Она вздрогнула от такого предположения. Но и в этот миг ее память не была услужливой и ничего ей не подсказала… Голова кружилась, потолок ходил ходуном, и она, вцепившись в одеяло, незаметно для себя уснула…
