Такого пробуждения Лера и припомнить не могла – когда сначала чувствуешь только тело. Как ни странно, отдохнувшее после вчерашней дороги! Только копчик выражал недовольство тянущей болью. Голова ещё полусонная, мысли нестройные, и вертится какая-то строчка из песни. Вроде «утро красит», и нужно непременно вспомнить, каким именно светом, нежным или ярким, красит солнце стены древнего Кремля. Но радость уже есть. Предвкушение, как в летние школьные каникулы: что принесёт сегодняшний день?
Лера с превеликим удовольствием нежилась бы ещё в постели, прислушиваясь к себе. И книжку какую-нибудь бы, и читать, читать, перечитывая по нескольку раз один и тот же абзац, потому что никак не сосредоточиться на приключениях Алисы, ибо думаешь о собственных приключениях, которыми был наполнен день вчерашний и сегодняшний непременно будет наполнен!
И валялась бы, если бы в это сладостное предвкушение не встревала занозой тревога.
Маруська дышала во сне так тихо, что Лера даже наклонилась над ней, прислушиваясь. Вот эта тревога и не давала насладиться пробуждением. Маруся и их дурацкая бессмысленная затея. Маруськина затея! – сердито поправляла себя Лера.
В шкафчиках были банки с чаем и кофе, растворимым и натуральным, посуда на три персоны. Даже турка нашлась, и Лера решила заварить кофе.
Вчера, когда они осматривали свои «апартаменты», как назвала их жильё Нина, то нервно хихикали, вспоминая как с баллончиком шли к дому. Лера, напустив на себя вид деловой и строгий, всё-таки высказалась: «По твоей милости, Мар! По твоей!». И добавила, что это с самого начала это была глупость, и что ей, Лерке, подругу жаль, но завтра чтобы даже не смела позориться сама и позорить Леру расспросами про ведьму.
От турки пахло упоительно и бодряще. Лера вдруг поняла, что дома кофе так не пахнет. Она даже банку взяла и понюхала. Нет, кофе как кофе. Кофейничать решила на террасе, где вчера заметила не то стул, не то кресло.
Переодеваться было лень, а чтобы не промёрзнуть зябким утром в кокетливой пижаме, решительно завернулась в Маруськин кардиган. Будто назло подруге! Хрупкая тоненькая Маруська в кардигане толстой вязки выглядела и правда потрясающе. Будто ещё больше подчёркивая свою хрупкость и как бы призывая: меня надо беречь, окружать заботой, лелеять, вот так!
Лера скептически рассматривала себя в узком зеркале крошечной прихожей и вздыхала: ноль хрупкости и беззащитности. В вырезе норовит выскочить грудь, крупная вязка слегка расходится на бёдрах, а ниже торчат голые ноги. Если вот так распахнуть кардиган – то ничего даже, соблазнительно смотрится, особенно эта тонкая полоска кружев от шорт на гладкой, крепкой ноге.
Так и пошла на террасу, сунув ноги в кроссовки и придерживая под грудью распахивающиеся половинки кардигана.
На террасе задохнулась, зажмурилась – тишина. Нет, есть отдалённый шум, он вон там, где дом, который утром выглядел ещё величественней и внушительней. Но эти звуки – очень правильные, они тут и должны быть, они не мешают, не портят. С озера тянуло ветерком и водным духом. Лера спустилась с крылечка и побрела в сторону озера. На берегу стояла небольшая беседка, а рядом – обработанные чурбачки и брёвна, и Лера направилась к ним. Уселась, мостясь поудобней, приблихёбывая кофе, всматриваясь в озёрную рябь, блаженно улыбаясь.
Пока не видит Маруська, можно и улыбаться! И радоваться свежему утру и тишине, и запаху кофе, и озеру.
«Сидеть бы так вечность. Или хотя бы всё утро. И надо ли ехать в пансионат? Предоплата пропадёт, да и фиг бы с ней…», – мысли резкими всполохами возникали и гасли. Вспомнился вчерашний туман, и тревога снова кольнула. Лера запахнула кардиган, улыбаться перестала – момент был упущен. Теперь эта заноза будет дёргать, нарывать и болеть, если её не вытащить.
Глупость, безумие, идиотизм и нелепость! Эпитетов не только для Маруськи, но и для себя не хватает!
С чего ей всё показалось безобидным? Бабушка-ведьма с травками за пару тысяч, как же! А если бы и впрямь была тут какая-нибудь надуманная ведьма, опаивающая Бог знает чем?! И что они скажут Максу? Оставить в тайне вчерашние «приключения» и ограничиться версией про пансионат и короткий отпуск? Или сказать, чтобы Макс знал, что у него жена окончательно свихнулась на почве ребёнка?
Но Макс решит, что и Лерка свихнулась, раз позволила втянуть себя.
Нет и нет. Как бы не хотелось вот тут, на бережку, провести вечность или хотя бы утро. Сегодня утро, завтра утро… Но лучше продолжить путь, не возвращаться же? Это ещё глупее, да и будет жаль окончательно испорченного отпуска.
Лера выговаривала себе, но не двигалась с места. Потому что там, в домике – телефон. Там вот это всё – озеро, запах кофе, тишина – закончатся! Тут можно сидеть в кардигане поверх пижамы и с всклокоченными волосами, потому что пугать кроме Павлуши некого, как и соблазнять. И ни перед кем не надо держать лицо.
Можно остаться. Почему бы и нет? А Максу спокойно объяснить: заблудились, была ещё вот эта точка и контакт, решили отдыхать здесь…
Вон там и лодки стоят, а они хотели покататься с Маруськой. Александра Николаевна рассказывала, что у них тут полно живности, и даже лошади есть. Так что если и надо ехать, то только назло Маруське и её диким фантазиям.
– Назло, – бормотала Лера. – У меня хорошо получается делать назло, – кивнула себе и добавила, – на том и живём и добиваемся, несмотря и вопреки!
Решения так и не было, кофе остыл, а открытые голые коленки начали отдавать синюшным оттенком: всё-таки конец августа, и с озера ветерок вполне прохладный. Лера резко потёрла замёрзший нос, поднялась и побрела к домику, глядя под ноги и бормоча расстроенно, что даже насладиться вот этим всем она не может. Потому что ответственная. Всю жизнь. За всех. И за Маруську тоже. С восьмого класса.
К дому пошла, забрав большой круг, успела рассмотреть беседку, и всё-таки подумала, что завтра с утра надо бы вытянуть сюда Маруську кофе пить и сходить в большой дом – спросить про завтрак. При мысли о завтраке в животе буркнуло, и воспоминания о вчерашних домашних вкусностях заставили чуть ускорить шаг. Лера тряхнула головой и громко сказала:
– Нежным! Нежным светом! – и пропела, отчаянно фальшивя, – утро кра-а-асит нежным светом, – набрав воздуху в грудь и сделав шаг, огибая дом, – стены дре-е-евнего Кремля!
Осеклась, заметалась, как заполошная курица, тряся и размахивая чашкой с кофе. Во дворе домика, напротив двери, ближней к озеру, стоял мужик.
– Привет, – сказал мужик и хмыкнул.
– Драсьте, то есть, здравствуйте, – окончательно растерялась Лера.
Мужик зато не терялся, а рассматривал Леру. Она прекратила пытаться пригладить кудри буйны, начала суетливо и неуклюже запахивать треклятый кардиган. И всю себя представила – с синюшными коленками, нелепыми кокетливыми пижамными шортиками и грудью в вырезе: «Вот пропасть!»
Мужик, продолжая рассматривать и ухмыляясь, спросил:
– Соседи? – кивнул на их с Маруськой дверь.
Лера, понимая, что позор уже случился, тоже начала в открытую рассматривать мужика. Кивнула, мол, да, соседи. И почему-то начала оправдываться, что заблудились вчера.
Во-первых, мужик был большой. Ну, или крупный. Во-вторых, он был в футболке и шортах, и на футболке, на груди, было мокрое пятно пота, видимо, спортом занимался. Бегал? В-третьих, и тут Лера вспыхнула, мужик был притягателен. Не красивый, нет. Красивый – это Маруськин Максим. Или Митя, последний Леркин поклонник, который был отправлен на всё четыре стороны аккурат в Новый год.
«Брутальный», – вспомнила Лера слово. «Не в моём вкусе», – зачем-то тоже подумала. Распрямила плечи, разжала пальцы, комкавшие на груди расползающийся кардиган, и напустив на себя свой самый любимый вид, неприступный, деловой и слегка высокомерный, потопала мимо. Уже у двери не удержалась и обернулась. Да! Он смотрел ей вслед и махнул рукой, когда Лера оглянулась.
Маруся прокричала из душа, что им продуктов кучу принесли, и Лера двинула в кухню. На столе стройной пирамидкой стояли контейнеры, заполненные едой, а рядом на стуле стоял деревянный ящик, и там тоже были продукты. Когда Маруська появилась в дверном проёме, Лера уже покончила с разбором, заварила чай и накрывала на стол. От обычного чая отказалась в пользу травяного, который был в ящике. Бумажных пакетов с травяным сбором было два, от руки на них было написано: «утренний» и «вечерний», а на наклейках, уже печатных – перечень трав.
– Давай, садись, смотри, какая вкуснотища! – командным тоном велела поникшей Маруське, и чтобы не касаться пока острых вопросов, продолжила, – прикинь, мы тут не одни. Ну, в этом доме. Я кофе на берегу пила, а потом мужика встретила, – уже уплетая бутерброд со свежим, ароматным домашним белым хлебом и куском буженины (конечно, домашней!).
Маруська вяло кивала и крошила хлеб и сыр своими тонкими и трепетными пальцами. Только ресницы подрагивали. Подавляя раздражение на подругу, Лера бодро продолжала.
– Ты знаешь, я подумала, что можно и не ехать в пансионат, если нас отсюда не выгонят. Ты как?
Маруся неопределённо повела плечом.
– Маруська, хватит страдать! - наконец в сердцах сказала Лера. – Я всё понимаю, я понимаю тебя, но так нельзя!
Маруська переместила взгляд на свои пальцы.
– Всё, – Лера решительно поднялась, – я так не могу. Я привезла тебя сюда. Я повелась на этот бред только ради тебя, понимаешь? Теперь ты убедилась, что никакой бабки, ведьмы, ничего подобного тут нет. И я тебя очень прошу, Мар, прекращать искать других шарлатанов! Или можешь не прекращать, но уже без меня.
– Мы же не спрашивали, Лер. Ты не дала вчера спросить. Ведь кому-то она помогла, Александра Николаевна.
– Тьфу, ты, пропасть, – вскочила Лера, – Марусь, да это… Слухи, понимаешь! Ты даже не знаешь эту «знакомую знакомых».
Маруся молчала, и Лера молчала тоже, борясь с самой собой. Хотелось задержаться здесь и просто побыть оставшиеся дни в покое. Но Маруськина упрямая сумасшедшая идея злила так, что хотелось чем-нибудь в стену запустить.
– Мы уезжаем, – сказала сухо и начала собирать со стола посуду.
– Нет, – тихо и твёрдо ответила Маруся. И в ответ на недоумевающий Леркин взгляд добавила, – ты можешь ехать. Прости, что втянула тебя в это, но я останусь.
Лера вытаращилась на подругу:
– Ты с ума сошла? Что я Максу скажу?! – спросила, повышая голос и сдерживаясь, чтобы не закричать.
– Ничего. Я Максу сама всё скажу. Мне надо хотя бы спросить у Александры Николаевны. Нет так нет. Побуду тут.
Лера опустилась на стул, вдохнула поглубже и сделала строгое лицо, чтобы начать уговаривать, но Маруська выставила перед собой руки, будто защищаясь, и скороговоркой заспешила:
– Нет, нет, нет, Лерочка, пожалуйста, не надо. Не говори ничего. Я всё решила, – говорила быстро-быстро, тихо, почти шепча, а когда поняла, что подруга не перебивает, заговорила уверенней и громче. – Да, ты права, на знахарку Александра Николаевна не похожа. Но ты сама говорила, мне надо поставить точку и жить дальше.
У Маруськи трогательно покраснел кончик носа, глаза увлажнились, и она продолжила, смахивая срывающиеся слёзы тонкими пальцами.
– Я побуду здесь. И точку поставлю здесь. Я сама себе это обещала, – и горько, как старики обращаются к молодым, рассказывая про страшные прожитые годы, отчеканила, – никогда не говори, что ты меня понимаешь. Ты не можешь понимать, – и, несмотря на протестующий и возмущённый Лерин взгляд, припечатала, – да.
Лера так и осталась стоять с открытым ртом посреди кухни. Подменили Маруську, что ли? Чаёчки травяные в голову ударили? И прислушиваясь к себе, понять не могла: сердиться ей или нет? Эта тема – табу! Не обсуждали, конечно, и не говорили вот так: табу, и точка! Но после той ссоры про бездетность одной и материнство другой тему обходили десятой дорогой!
Та первая и единственная их ссора была безобразной. Маруся говорила, что Лера не понимает и не может понять вот уже шесть лет продолжающихся попыток родить ребёнка: две замершие беременности, а потом вообще тишина. Потому что Лера – счастливая мать. Ух, как тогда Лера злилась. У Маруси есть всё, всё абсолютно! Любящий муж – умница и красавец, деньги на блюдечке с золотой каёмочкой, родительская семья – полная чаша, ничего можешь не делать, только живи и радуйся! А ей, Лере, всё достаётся каторжным трудом! И сына она растит одна! То есть с матерью, но ещё неизвестно, что лучше! «Как ты смеешь упрекать меня в сомнительном счастье быть матерью?!», – шипела Лерка зло.
А Маруся, распахивая свои дивные глазищи, Лерку спрашивала: «А ты разве сейчас не попрекаешь меня?! Что мне досталась такая жизнь, и я её не выбирала! Ты бы хотела, чтобы я родилась в другой семье? Чтобы у меня не было Макса?».
Даже сейчас, спустя два года, у Лерки холодеет внутри. Они смотрели друг на друга, как будто не узнавая. Как будто не было долгих лет дружбы, связи, что крепче кровной.
Маруся спросила: «Это зависть, Лера?». Пытаться объяснить, что Лера имела в виду совсем другое, было бессмысленно, потому что Леркин монолог именно так и выглядел – наипошлейшей, банальной завистью. Лера сказала только: «Нет». И Маруся ушла.
Мирились тяжело. Лера долго не понимала, что сказать подруге, и Маруська тоже не делала попыток поговорить.
Смогли. Ревели, исповедуясь и каясь, смеялись над собой, но смогли. И с тех пор стали честнее, но бережней друг к другу. Старательно не касались темы «кому живётся лучше».
Маруся в комнате возиться перестала, и Лера решительно двинулась мириться и договариваться.
Договорились остаться здесь, если хозяева не против. Лера заикнулась было про «не позорь меня расспросами про ведьму», но заткнулась, встретив упрямый Марусин взгляд. Махнула рукой, мол, пропади оно всё, и для себя решила, что будет отдыхать! И сердце радостно ёкнуло, что вот завтра она снова будет пить кофе или этот волшебный утренний чай на берегу. И Марусю ни за что не позовёт: из вредности, так то!
Светлана Шевченко
Редактор Юлия Науанова