Глаза
- Был на моем приходе, там –
Один знакомый ветеран,
За девяносто с лишним лет,
Сухой весь и как пена сед.
**
Уж дальше некуда стареть,
Но все не мог он умереть.
Я только в храм тот перешел,
Как он на исповедь пришел…
**-
Один священник молодой
Рассказывал, мутясь порой,
Как бы от боли на духу
Отшельнику-духовнику,
**
Седому, словно в серебре
В глухом лесном монастыре…
- Он мне сказал, как воевал,
Как Кенигсберг, Берлин он брал,
**
И сколько раз – считать забыл –
На волосок от смерти был.
А уж друзей своих терял,
С которыми он воевал,
**
Чуть не по дням – и всех не счесть,
А сам вот – до сих пор он есть.
Уж, кажется, и жить устал,
И просит, чтоб Господь прибрал –
**
Ушли родные на тот свет
И сверстников в живых уж нет –
Его ж как позабыл Господь –
Не приберет «дрянную» плоть.
**
Когда спросил я о грехах,
Он замолчал с тоской в глазах.
И эти старые глаза
Как будто обожгла гроза.
**
Они застыли внутрь и вспять,
Как бы хотел он промолчать…
Но после все ж он рассказал
Тот случай, где повоевал…
**
Еще то шел сорок второй.
Он был сержантик молодой,
На немцев сильно раздражен,
Пылал огнем и мщеньем он.
**
Однажды в городке одном,
Куда ворвались напролом.
В сарае – прятался у стен –
Они поймали фрица в плен.
**
Худой тщедушный паренек,
Едва ходить от страха мог,
Едва чего и понимать –
Совсем потерян был, видать.
**
И ветеран мой рассказал,
Как он его в сарае взял
И вывел до наружных стен,
И опустил вновь до колен.
**
А тот, по-русски зная чуть,
Едва как мог и продохнуть -
Шептал тогда: - Камрад, капраль...,
Пожалуйста – не убиваль!..
**
И детские глаза круглил,
Как будто впрямь ребенком был.
И как ему, озлясь в тот час,
Всадил он пулю меж тех глаз.
**
С чего озлился – не понять,
Глаза те вывели, видать.
Как у ребенка иль агнца –
Их не должно быть у бойца…
**
Потом он долго воевал,
Берлин со штурмом даже брал,
И пули, впрямь, как одного
Совсем не тронули его.
**
Но как вернуться довелось
С войны – так все и началось.
Во сне стал каждую он ночь
Убитого им зреть воочь.
**
Не столько даже самого,
А чаще лишь – глаза его.
Те, детские совсем глаза,
Тоска в которых и слеза…
**
И просят вновь и вновь – опять,
Как и тогда – не убивать…
И не отвяжешься никак –
Они как застывали в снах.
**
И так уж семь десятков лет
Как маялся войне он вслед…
- И что ж ты? – духовник спросил
Священника. – Как поступил?
**
Назначил ли хоть раз на дню
Посильную епитимью?
Священник тихо помолчал:
- Нет, отче, - дрогнув, отвечал.
**
- Он так смотрел в мои глаза –
Не мог ему я отказать.
В глазах тех – крик от боли был,
Мне показалось – искупил
**
За столько лет свою вину
Он в пику роковому дню.
Я отпустил ему тот грех
От мук его великих тех…
**
Священник вновь замолк под свет,
Едва сочившийся в обед
В окошко щелью, стенам в стык,
В той келье, жил где духовник.
**
И вновь глаза наверх поднял:
- Я главное не рассказал.
Он жил потом всего три дня
С той исповеди у меня.
**
И умер сразу, как хотел,
Хотя он даже не болел.
Потом его я отпевал,
Глаза ему все прикрывал.
**
Как умер – не закрыли век,
Теперь смотрел упрямо вверх.
Но только вот… - он вновь замолк,
Мучительно сбираясь в толк,
**
- Уж третий месяц с похорон
Глаза его я вижу в сон.
А фоном – гром…. Война ль, гроза?!..
Горят во тьме его глаза…
