Мне казалось, что так не бывает, что если у женщины есть какой-никакой муж, есть дети, то она живёт полнокровной жизнью, и одиночество ей не грозит.
Оказывается, я мыслила слишком упрощённо, моя приятельница Шурёнка в ответ на мои размышления по поводу одиночества просто расхохоталась, а потом смахнула слезу и произнесла: «Глупая ты, глупая! Твоя семья – это твоя семья, крылья твои… А у меня?»
Думаю, что рассказ Шурёнки многим откроет глаза на то, что и в семье можно ощущать себя одинокой.
- У мужа моего Михаила в молодости была любовь, яркая, по-юношески чистая. Души он не чаял в своей Татьянке, это мне мать его, свекровушка моя рассказывала, как дышал он на неё и надышаться не мог. Ещё и о свадьбе речи не было, а они уж, считай, породнились, родители друг друга сватами кликали, ни один праздник в семье не проходил, чтобы сватов не позвать, хоть тех, хоть других, бывало, сватам почёт и уважение, да всё взаимно.
И деревня уж вся точно знала, что как только у Ивановых Мишка из армии вернётся, так будут они со Шмелёвыми свадьбу играть, да не какую там-нибудь, а чтобы на всю округу, потому как уверены были, что сложится хорошая семья, раз уж такая любовь. Ещё ни коня, ни возу, а они уж и дом приглядели, чтобы перевезти и на своей улице поставить. Считали, лучше, если рядом, бабки будут за внуками присматривать, деды молодому хозяину помогать дом обустраивать. Они-то думали всё правильно, да только судьба всю эту идиллию по-своему перекроила, и года не прошло, как от былого сватовства и следа не осталось.
Мишка уж второй год дослуживал, когда Татьянка решила к сестре в Каунас съездить, повидаться да и приданого прикупить, деревенские-то магазины тогда только по блату и могли чем-нибудь осчастливить, так блат-то этот надо было ещё заиметь, не всем и удавалось, а тут сестра написала, что у них в магазинах всего вволю, продают, правда, только своим, но у неё своих там было хоть отбавляй, так что обещала сестрёнку одеть, как куколку.
Татьянка деньги зашила, куда следует, и поехала. Кто же знал, что так страшно всё обернётся? Знать бы, совсем без приданого идти, Мишка бы её хоть в одной сорочке взял, нажили бы всё потом.
Худо обернулась эта поездка, очень худо, хуже некуда. Приглянулась она там одному, а прогуляться с ним не захотела, решила, что это Мишке изменой будет. А этот, местный, оскорбился. Выманили её вечером на улицу, да и не вернулась девка больше. Изнасиловали её и жестоко убили. Нашли не сразу, тепло было, в общем, и гроб не открывали…
Как это известие Мишка пережил, рассказать невозможно. Ему и не писали долго, чтобы из армии не убежал. Домой уж ехал, демобилизованный, когда тётка сказала.
Пил он первое время по-чёрному, куролесил, следили за ним, чтобы худого чего с собой не сделал. А тут я. На практику меня к ним в колхоз послали. Первый раз пришла в клуб, он поглядел на меня и обалдел, целый вечер от себя не отпускал, почти сразу и предложение сделал:
- Выходи за меня замуж, - говорит, - уж больно ты на мою Татьянку похожа…
Мне бы задуматься над его словами, над тем, что не меня он любит, а свою Татьянку во мне. А я молодая была, глупая, мне же льстило, что такой взрослый парень на меня, пигалицу, внимание обратил… Разве могла я тогда предположить, что измучит он меня со своей Татьянкой?
Сыграли свадьбу, я на заочное перевелась, устроилась в колхоз на постоянную работу, родители его стали для нас дом строить, вроде бы всё хорошо, только живи и радуйся, а я, чем дальше живём, тем острее чувствую, что Мишка мой не любит меня. Вроде и ласкал по молодости, и целовал, а всё равно нет-нет да, бывало, и проговорится: «Танюша…»
А если праздник какой, у него первая песня: «Звёздочка моя, ясная, как ты от меня далека…». Я уж понимаю, что это он о ней, о своей Татьянке. Наплачусь да опять терплю. Уговаривала сама себя: «Подожди, Шурёнка, потерпи, вот ребёночек родится, и забудет он про свою Татьянку, будет ребёночка любить, а я уж как-нибудь около них пригреюсь и жить буду…»
Да только не дал нам Господь ребёночка, я неопытная была в любовных утехах, а Мишка особо и не старался.
Когда уж стало ясно, что не рожу я, стала Мишку уговаривать:
- Давай ребёночка из детдома возьмём…
Он, конечно, сначала и слышать не хотел, боялся, что в деревне мужики засмеют. А я не отставала, пугала его одинокой старостью, дразнила тем, как отцы с сыновьями на рыбалку или по грибы ходят, а ты, мол, так и будешь до смерти один.
Уговорила-таки на горе себе. Согласился Мишка, только условие поставил, чтобы мальчика взять. Дали нам малютку, отказалась одна малолетка городская, я с ним и в родильном лежала, мне и декретный отпуск был оформлен, всё честь по чести. Никогда я не думала, что материнство мне столько счастья принесёт, и что спустя годы это счастье страшным горем обернётся.
Я ведь все тяготы, как родная мать, испытала, и ночи бессонные, и страх перед болезнями, и другой страх, которого родная мать лишена, чтобы не узнал мой сыночек, что неродная я ему. А уж сколько я ему колыбельных спела, сколько сказок сочинила, сколько добрых книжек прочитала… Да только всё зря.
Строгости, наверное, в его воспитании не хватило, был бы родной, я бы и прикрикнуть, и шлёпнуть могла, а тут постоянно себя на мысли ловила, что обидеть его боюсь, это и останавливало. А он мою слабинку рано почувствовал, стал сначала переговаривать, спорить, будто нарочно, чтобы меня позлить, потом начал откровенно грубить, радовался, если удавалось меня до слёз довести, торжества своего скрыть не умел.
В школе учился плохо, да я и не ждала хорошего, наследственность-то куда денешь, просто занималась с ним, помогала, пока могла, к учителям бегала, старалась сгладить конфликты. А они раз от раза становились всё острее. Как нам с ним удалось школу окончить, один Бог знает. К тому же в это и так сложное для нас время нашлись «добрые» люди, просветили сыночка, сказали, что неродная я ему.
Никогда я не думала, что такой болью это всё в моей душе отзовется. Я ему говорю:
- Ты людей не слушай, ты меня спроси, как всё было, я тебе всю правду расскажу…
А он:
- Кто ты такая, чтобы я у тебя правду спрашивал? Врала столько лет: «Сыночек, сыночек…», притворялась, значит?
Ко всем этим бедам прибавлялось то, что Михаил его шибко баловал, что только мальчишка не попросит, все покупал, а ему и давалось. Он рос, и запросы росли вместе с ним. А мы-то не молодели, а старели, доходы невелики были. Но всё-таки скопили денежек, дом ему построили, женили, всё не хуже, чем у людей сделали, но он и это не оценил. Начал попивать, работать не хочет, к жене относится так, как Михаил ко мне, ни любви, ни внимания.
Придёт к нам пьяный, грязный, голодный. Отмою, в отцовскую одежду переодену, накормлю повкуснее, а он и начинает терзать моё сердце придирками, начинает выискивать недостатки во мне, мол, плохая я была мать, раз не сумела его порядочным человеком воспитать.
Я сижу, бывает, глаза полны слез, только бы пролиться, а терплю, знаю, что это его только подхлестнёт. И что всего обиднее, Михаил никогда за меня не заступается, не подойдет, не пожалеет, его-то сынок до поры до времени опасается обижать. Но думаю, не за горами то время, когда и на него руку поднимет, вот откажет он ему в очередной покупке и получит то же самое, что и я получаю, а может, и того хуже.
Может хоть тогда Михаил поймет, что сам дал сыну повод так к матери относиться, а где мать, там и отец.
Вот и подумай, что за крылья у меня в моей семье, далеко на таких не улетишь. Одна я, одна, хоть людям и кажется, что в семье живу.