Рысак бодро нёс расписные саночки по длинным аллеям парка дворца. Мороз слегка трогал губы и щёки. Снег медленно падал, словно белые кусочки «времени». Император правил лошадью, когда хотел побыть наедине с женой. Императрица повернула голову.
И сказала: «Ники! Зря ты никак не наказал Милюкова. Он совсем потерял всякое уважение к власти. Ну, додуматься и назвать меня шпионкой Германии – это уже верх наглости для политика как он. А ты же сделал вид, что твою жену не оскорбили. Это как?».
Николай II улыбнулся. Он не любил склоки. Ни в семье. Ни в государстве. Ни в мире. Однако, он думал, что последнее слово должно быть за справедливостью. Как он понимал для России.
Фуражка полковника повернулась к Александре Федоровне. «Аликс! О! Ты права, но такие выпады как сделал Милюков, бывают каждый месяц в Госдуме. Но! Ведь мы же не можем, каждый раз, её распускать, когда там, дуралеями, произносятся крамольные речи.
Думаю, что нам лучше проглотить пилюлю. Красавица, выше голову! Ваше величество, вы должны знать, что Российская империя вас просто обожает. И даже всю нашу семью!».
Знаменитая охота великого князя Николая Николаевича снова выпустила свору собак из псарен. А сам хозяин уже собрал на рождественские праздники полсотни близких друзей.
Дамы готовились к балу и отдыхали душой после условностей городов военного времени. Мужчины разминались на свежем воздухе на породистых конях. Гости были рады псовой потехе, которую делал великий князь Романов.
Князь Юсупов, на поляне, тронул дончака. Подъехал к хозяину. «Николай Николаевич! Как же нам быть с беседами о перевороте?».
Графиня Ланская на лихаче спешила по Невскому проспекту. Лучше потратить деньги на чужака, чем дать повод для сплетен своим конюхам. А вот поворот в переулок. Третий дом справа. Расплатилась и лихо вбегает. Генерал Мерениц, при полном параде, уже ждёт её внизу.
Женщина открыла дверь и он нежно заключил в свои объятия. А ещё приподнял и начал вальсировать. «Лерочка! Ты будешь только моей - целых три дня и ночи. Ах, рад». Она нагнулась к его уху. «Мой рогоносец снова поехал на охоту к Романову в Першино».
Княгиня Шамардина застыла, под руку, с мужем. Тут весь бал, который они устраивали дома, снимало лучшее фотоателье столицы. Князь принуждённо улыбался, как и подобает хозяину. А, жена, другой рукой, нежно прижимала пальцы товарища министра Барасина.
«Борька! Как я тебя люблю, мой Казанова!». Она был так признательна, что он выручил её и отдал карточный долг, в ночи, в усадьбе Стругацких. Тогда положила деньги в сумочку. И нырнула с ним в пустую комнату прислуги. Постель. Ласки. И вот - у неё: деньги и секс.
Гучков целился в зев берлоги под вывороченным корнем ели. И тихо говорил генералу Ланскому. «Пока Николай Николаевич с гостями травят волков, мы тут завалим мишку и угостим всех вечером жарким. Жаль, что жена ваша заболела. А то моя – томится без нее с дамами».
Ланской тоже целился, опираясь о выступ оврага. «Александр Иванович! А я, уже с утра, успел с князем Шамардиным поругаться. Увы! Так тот, даже от жены сбежал, чтобы сутками играть в карты. И в перерывах «отрываться в номере» с дамами по вызову. Ах, как немок любит – просто страсть!
Летом меня приглашал к себе в загородный дом. Я сослался на войну. Зря! Он сказал: «Война войной, а бабы должны быть по расписанию. Как и обед на фронте!»». Медведь выскочил. И был убит. А мужчины уже расхохотались.
