Из воспоминаний Леонида Фёдоровича Львова
Как известно, государь Николай Павлович с особенною любовью занимался устройством Петергофа и осушал болота, которыми Петергоф в прежнее время был окружен.
Распространив его, с одной стороны вплоть до Стрельны, с другой до Ораниенбаума, и наконец до селения Бабьи-Гоны, все это пространство он соединил тенистыми парками, в которых настроил бесподобные павильоны.
В каждом павильоне имелась особенная комната для кабинета Его Величества на случай, если бы пришла ему охота утром, в жаркие дни, принимать доклады и заниматься делами на Озерках или в Бельведере. Всех павильонов насчитывалось в Петергофе до восемнадцати. Иногда Императрица приезжала сюда кушать чай. Положительно, Петергоф был царская волшебная резиденция.
Между прочими украшениями Государь, на импровизированном озере, выстроил крестьянский домик или, лучше сказать, усадьбу, которую и назвал Никольским. Этот домик очень занимал его, как наружным видом, так и внутренним устройством.
Столы, скамейки были из полированного как зеркало дуба; стены бревенчатые, но как сложены! Посуда, как и все, была простая русская; но все до последней мелочи доказывало, что хозяин усадьбы мужичок очень богатый. В сенцах висла на вешалке солдатская шинель Измайловского полка, которую Государь надевал, когда Императрица приезжала в Никольское кушать чай.
Тут Государь, как хозяин, угощал свою хозяйку; тут и садик был разведен, и две коровки были, на случай, что Государыня пожелает откушать молочка.
Граф П. Д. Киселев также проживал в Петергофе в министерском доме, каждые первые три дня недели. Моя же обязанность была, как секретаря его сиятельства, привозить ему из Петербурга бумаги к царскому докладу.
В один из таковых моих приездов с бумагами, граф обратился ко мне со словами:
- Как вчера я попался! Уже несколько раз, Государь мне говорил съездить полюбоваться его Никольским. Вчера опять он меня спрашивал, был ли я в Никольском, и как нахожу я его солдатскую усадьбу? Совестно было сознаться, что я еще не был в этом новом павильоне, и я отвечал:
- Был, ваше величество, прекрасно, очень удачно!
- Неправда ли? - сказал Государь, - очень хорошо?
- Точно так, ваше величество!
- А заметил ли ты, какой эффект придают два дуба около ворот?
- Нельзя не заметить, прелестно!
- Так ты солгал! Дубов никаких там нет, да и ты в Никольском не был. Чтобы тебя наказать, сейчас отсюда поезжай туда, все осмотри и вечером мне расскажешь, что видел и понравилось ли тебе.
Передав этот неловкий случай, граф прибавил: - Глупо, очень глупо поступил; и сам не знаю, как это у меня вырвалось сказать: - Был, ваше величество!
Из Александрии ежедневно, не смотря ни на какую погоду, Государь пешком в 9 часов утра отправлялся в большой Петергофский дворец; заходил непременно во дворец Мон-Плезира и, войдя в спальную царя Петра, с благоговением и крестным знамением, прикладывался к царскому колпаку, находившемуся на царской постели.
К десяти часам, он был уже в большом Петергофском дворце, где принимал доклады и занимался с министрами до 2-х, а иногда и до 3-х часов. После занятий, его можно было встречать где-нибудь в парке, пешком, в белой высокой его фуражке и сюртуке без эполет, сзади дрожки в одиночку.
Он осматривал свои новые затеи или указывал управлявшему Петергофом генералу Лихардову (Сергей Михайлович) направление какой-нибудь новой дорожки. Вечером катался он в шарабане со всей царской семьёй, заезжал в большой верхний сад, на музыку, где обыкновенно собирались жители Петергофа и приезжие из Петербурга, и кушал чай в одном из павильонов, куда приглашались очень немногие.
Украшая и обстраивая Петергоф, он не оставлял без внимания даже весьма отдаленные от общего гулянья местности. Так, между Самсоньевским павильоном и дер. Луизино, по дороге к Александровскому парку, произрастал на болоте дрянной корявый березняк.
Государь пожелал придать этой местности более красивый вид, и так как она принадлежала ведению Министерства государственных имуществ, он выразил графу Киселеву желание, чтобы он распорядился насаждением хорошего березнику, в виде густой рощи.
Немедленно было приступлено к работам, и надзор был поручен мне графом. В глубокой осени мы рыли канавы, равняли кочковатую местность, корчевали и насадили более 150000 штук берёз.
В начале апреля следующего года, снег еще был на полях. Государь ездил в Петергоф, осматривать какие-то постройки, и при этом и нашу работу, и по возвращении выразил графу Киселеву негодование.
Он был очень недоволен произведенными работами. - Что это! Вместо деревьев натыканы веники (в начале апреля все посадки казались еще мизернее). Я этого оставить не могу и не дозволю, - сказал Государь. - Поручаю тебе к приезду Императрицы в Петергоф все это исправить и исправить как следует. Я хочу, чтобы была роща, понимаешь меня?
Вернулся мой граф от царского доклада очень недовольный, обрушился на меня и тут же приказал отправиться в Петергоф и немедленно приступить к устройству желаемой рощи.
Каково было предпринять такую работу, на таком пространстве, в конце апреля, и все кончить к июню месяцу! Чтобы ускорить дело, я выхлопотал наряд батальона Семёновского полка. Мы вытаскивали все, что было посажено осенью и вновь засаживали деревцами, но только от 5-6 аршин вышиной.
Действительно, роща выросла, и к 15-му мая местность совершенно изменилась. Государь остался весьма доволен. По прибытии Императрицы в Петергоф, он повел ее в Александровский парк, новой лесистой дорожкой, и при въезде в парк, на площадке, окруженной столетними соснами, Императрица увидала на колонне белого мрамора поставленный ее бюст, с надписью: "Счастье моей жизни", украшенный массой цветов.
В настоящее время роща, наделавшая в то время столько хлопот и волнений, представляет прекрасный березовый лес; поставленный же памятник покойной царице побуждаешь каждого из гуляющих подумать об этой превосходной женщине.
Петергоф всегда славился иллюминациями; но иллюминация, которая была устроена в год свадьбы королевы Ольги Николаевны (1/13 июля 1846) представляла необычайное великолепие и волшебство.
Вся местность Озерков с островами и павильонами была залита огнями. Двор и приглашенные находились на Царицыном Острове, где был сервирован чай и угощение фруктами. На Ольгином острове и вдоль всего берега озера была рассыпана, в костюмах итальянок и итальянцев, вся наша балетная труппа, гуляющими толпами в виде многолюдной ярмарки, со всеми народными весельями и марионеткам.
Итальянские же оперные артисты, с известным Рубини во главе, в разукрашенных катерах катались по озеру и напевали свои баркаролы под звуки гитар, цитр и арф. Все это до того было восхитительно, в дивную июльскую ночь, что действительно праздник этот представлял "одну из тысячи ночей".
Время свадьбы великой княгини Марии Николаевны (2 июля 1839?) также было блистательное и шумное в Петергоф. Наехало много царских гостей; праздники, балы, иллюминации не прекращались. Был многолюдный бал в большом дворце; приглашенных до 800 человек.
Я был дежурный камер-юнкер с камергером Пельчинским при ее высочестве. Во время танцев великая княгиня сказала Пельчинскому, что она желает танцевать с австрийским послом графом Фикельмоном. Пельчинский засуетился, бегал по зале, отыскивая графа; но народу было так много, что он не скоро нашел его в другой комнате разговаривающего с Государем Императором.
Помешать ли разговору, заставить ли великую княгиню ожидать, он недоумевал, сконфузился, в близости к Государю совсем растерялся, и второпях, нетвердым голосом, пробормотал: "Monsieur le comte. Monsieur le comte. Madame la duchesse de Leuchtenberg vous prie, de lui faire l'honneur, de danger avec elle!"
Граф низко поклонился Государю и поспешил к великой княгине. По отходе графа, Государь, бросив орлиный взгляд на Пельчинского, громко, отчетливо, отчеканивая, сказал:
- Только неуч может так выражаться. Во-первых, у нас нет duchesse de Leuchtenberg, - у нас есть Son Altesse Imperiale, Madame la Grande-duchesse Марья Николаевна; во вторых, не эти господа, а она им делает честь танцевать с ними. Извольте оставить залу!
Все это было высказано так громко, что произвело волнение в зале. Подоспел князь Петр Михайлович Волконский, обер-камергер граф Литта (?), и бедного, сильно сконфуженного Пельчинскаго тут же спровадили.
Ко двору его больше уже не приглашали; но он духу не терял, показывался в обществе и даже пояснял случившееся с ним malheureux accident (несчастный случай).
На моей обязанности, между прочим, лежало, по понедельникам (день личного доклада графа Киселева Государю) подбирать в портфель идущие к докладу бумаги. Граф имел для этого два портфеля: один синий, другой зеленый. Я вкладывал бумаги по назначению самого графа, которую вложить в синий, и которую в зеленый.
Оба портфеля граф брал с собой, и до входа в кабинет Государя, предварительно осведомлялся у камердинера, в каком расположении настроения находится Государь, и согласно с ответом камердинера вносил с собой в кабинет тот или другой портфель. По возвращении от доклада я принимал портфель, и согласно приказанию его сиятельства разбирал бумаги и рассылал их по департаментам.
Однажды граф вернулся от Государя озабоченный и встревоженный. Он молчал, ходил по комнате, не замечая, что я ожидаю его приказаний. Наконец, как бы про себя, он сказал:
- Государю угодно назначить рекрутский набор в весьма короткий срок! Теперь начало апреля, все люди на заработках, а когда приступать к набору, так и время пахоты наступит. Самое неудобное время и для крестьян, и для набора.
Я не скрыл пред Государем моего опасения, как бы набор, объявленный в такое неудобное время, не возбудил в некоторых местностях большого ропоту. Ведь тогда и высочайшее повеление не поможет!
В то время многие из управлявших палатами Государственных имуществ находились в Петербурге, и между ними был и брат мой, Владимир Федорович из Пскова. Граф Киселев приказал известить их всех, чтобы они немедленно возвращались к местам службы (так как манифест о наборе должен этими же днями последовать), но до выезда из Петербурга, непременно явились бы к господину министру для получения личных его наставлений.
Тогда только что вводилась в государственных имуществах новая система рекрутства (1854?), очередная, жеребьёвая (conscription modifide), которая требовала очень тщательной и затруднительной проверки рекрутских списков.
К тому же крестьяне еще не совсем ознакомились с этой реформой, были в недоумении, а при внезапном и спешном наборе, могли возникнуть серьёзные недоразумения. Из всех занятий графа рекрутство было самое для него важное: отдано распоряжение, чтобы все получаемые жалобы и просьбы крестьян по сему предмету докладывались графу, и он очень строго следил за действиями сельского и волостного начальств.
Манифест был объявлен, не помню, восемь или десять человек с тысячи; флигель-адъютанты полетели по губерниям. Набор этот, в такое время и в такой короткий срок, видимо, заботил министра. Он с большим нетерпением ожидал донесений от управляющих, а в иные губернии разослал даже особых чиновников.
Недели две по объявлении манифеста, получены от 12-ти управляющих донесения, что набор благополучно окончен, между ними и от Псковского управляющего.
Граф с особенным удовольствием передал мне вложить в синий портфель изготовленный доклад Государю о наборе. При этом я осмелился выразить мое любопытство, какую резолюцию Его Величество положит на доклад, ведь нельзя было никак ожидать такого успеха в 12-ти губерниях.
Граф возвратился от Государя. Я принял портфель и принялся разбирать бумаги; но, увы, на докладе о наборе, - царской резолюции не было.
Меня разбирало нетерпение узнать, что же последовало при докладе, и я спросил графа: - Государю, надо полагать, было приятно прочитать об успехе набора? Киселев отвечал: - Государь прочитал доклад и обратился ко мне со словами:
- Чего же ты опасался? Что ты мне говорил, что этого нельзя, что трудно исполнить? Чего ты ожидал? Ты видишь, что когда есть действительная нужда, необходимость, - отказа мне от народа быть не может.
#librapress