(Подвиги донских казаков в боях с отступающей армией Наполеона)
После поражения в кровопролитном сражении у Малоярославца и нападения донцов на конвой Наполеона у деревни Городня, когда французский император едва не попал к ним в плен, он принял решение отступать к Смоленску, где собирался перезимовать и на следующий год продолжить войну с «братом Александром».
Начался грандиозный «отступной марш» «Великой армии». Сам Наполеон во главе гвардии первым вступил на разоренную Смоленскую дорогу. Осененные высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, перепоясанных белыми ремнями, с красными султанами и эполетами, гвардейцы Наполеона были еще весьма сильным и боеспособным войском. Но настроение в рядах этого войска было тягостным, подавленным. «Верьте мне, - говорил своим товарищам один польский полковник, прошедший в рядах наполеоновского войска не одну кампанию, - страшный суд постигнет нашу армию… Мы идем навстречу мрачной будущности. Москва со всеми средствами уничтожена, армия деморализована, кавалерия погибла; если застигнет теперь зима, то я не знаю, что, исключая и гения самого императора, может спасти нас от катастрофы». (// «Донские епархиальные ведомости». № 4. 1913. С.113).
Как только русская разведка установила, что четырнадцатого октября французская армия начала отступать от Боровска на Верею, Можайск и далее по старой Смоленской дороге, русским войскам Кутузов поставил задачу на активное преследование противника с тем, чтобы не дать возможности безнаказанно отойти к своим базам. Вся русская армия нацелилась на решительное поражение отступающего противника. Впереди находились донские казаки.
В своем приказе Кутузов писал: «…Генералу Милорадовичу, с авангардом и отрядом казаков под командою донского генерала Карпова… идти из сел. Егорьевского на сел. Головино, приблизиться к Смоленской дороге около Гжатска и пользоваться всеми случаями, удобными для нападения на неприятеля; атаману Платову, усиленному дивизиею Паскевича, …преследовать французов с тыла, …лейб-гвардии казачьего полка полковнику Ефремову – действовать в направлении между Гжатском и Сычевкою, а потом устремиться на правый фланг отступающего неприятеля, стараясь предупреждать его на марше; отряду же генерал-адъютанта Кутузова, в составе которого находятся и три эскадрона лейб-казаков, …беспокоить правый фланг неприятеля, стараясь войти в связь с войсками графа Витгенштейна». (Хрещатицкий Б.Р. История лейб-гвардии казачьего полка. С.354).
О тех славных днях освобождения русской земли соединенными силами армии и поднявшегося на борьбу с захватчиками глубинными силами русского народа поэт Федор Глинка писал:
О, как душа заговорила!
Народность наша поднялась:
И страшная России сила
Проснулась, взвихрилась, взвилась…
И вновь раздвинулась Россия!
Пред ней неслись разгром и плен
И Дона полчища лихие…
И галл и двадесят племен
От взорванных кремлевских стен
Отхлынув бурною рекою,
Помчались по своим следам!..
И, с оснеженной головою,
Кутузов вел нас по снегам. (Глинка Федор. Сочинения. М.,1986. С.72).
Вначале контрнаступление русской армии проводилось в форме параллельного преследования и шло по четырем направлениям. Казачий корпус Платова, усиленный 24-й пехотной дивизией, был направлен вдоль Смоленской дороги в тыл отступающей Великой армии. Казачья разведка установила, что громадный обоз противника, состоящий из четырех тысяч подвод с разными припасами, движется из Москвы по дороге Верея-Медынь. Атаман приказал генералу Орлову-Денисову следовать на Медынь, чтобы перехватить неприятельский обоз.
В шести верстах от Медыни 13 октября казачьи полки Иловайского 9-го и Быхалова 1-го разгромили авангард гвардейской конно-егерской дивизии генерала Шарля Лефевра-Денуета, двигавшийся из села Кременского в Медынь. При этом было отбито пять пушек, захвачено несколько десятков пленных, в том числе генерал Хацкевич. (Донские казаки в 1812 году. С.326; ГАРО. Ф.46. Оп.1. Д.107. Л.38).
В тот же день отличился генерал-майор Кутейников 9-й, который с четырьмя казачьими полками отбил недалеко от Боровска крупный неприятельский обоз, захватив несколько десятков пленных, в том числе «одного неприятельского дипломатика с картами и нужными бумагами, открывшими неприятельские замыслы, писанные рукою Бертье». (Донские казаки в 1812 году. С.326; ГАРО. Ф.46. Оп.1. Д.107. Л.38). В руки казаков попало и имущество топографического отдела, возглавляемого Териотом. Докладывая об обстоятельствах этого захвата один из его офицеров, писал главному секретарю военного отдела Лепину: «Не скрою от вас несчастья, случившегося в нашем топографическом отделе. Все экипажи этого отдела, не исключая и моего крытого шарабана, запряженного тремя лошадьми, вместе с моим поляком кучером, а равно и повозок наших, чертежников со всем имуществом, достались казакам в числе громадного обоза, захваченного ими на расстоянии одной мили от Императорской главной квартиры… Сия неприятная оказия произошла по пути от Боровска к Малоярославцу». (// «Русская старина». Т.131. 1907. С.466).
Остальная часть корпуса Платова пятнадцатого октября повернула в район Полотняных заводов, где находился штаб Кутузова. В этом селе Медынского уезда действительно располагались полотняные заводы, принадлежавшие Гончаровым, родственникам будущей жены тогда еще мало кому известного поэта Александра Пушкина.
Семнадцатого октября Платов уже преследовал неприятеля по маршруту сел Серединское и Аграфенино. По флангам основной массы корпуса активно действовали казачьи отряды генералов Орлова-Денисова и Иловайского 3-го. С боями пройдя Серединское и Аграфенино, казаки Платова двинулись к Можайску. День спустя атаман получил приказ главнокомандующего, в котором ставилась задача на преследование противника. «Я надеюсь, - писал Кутузов Платову, - что сей отступной марш неприятелю сделается вреден, и что вы наиболее сему содействовать можете». (Отечественная война 1812 года. Материалы ВУА. Т.Х1Х. С.142).
В тот же день атаман узнал от своих разъездов, что обоз противника под прикрытием сильного корпуса маршала Даву минувшей ночью прошел Можайск и движется в сторону Смоленска. Атаман принял решение попытаться окружить войска Даву и разбить их. Для этой цели он с двадцатью казачьими полками двинулся к Колоцкому монастырю. Вечером восемнадцатого октября корпус подошел к Ельне. Отсюда Платов направил бригады генералов Иловайского 5-го и Дмитрия Кутейникова при двух орудиях направил в обход Колоцкого монастыря с востока. Отряды Иловайского 3-го и Денисова 7-го стали обходить монастырь с запада. Восемь орудий Донской казачьей артиллерии с егерским полком пошли в середине, за ними в резерве двигалась бригада генерал-майора Грекова 1-го.
Первыми начали бой казаки Кутейникова и Иловайского 5-го. На рассвете девятнадцатого октября они напали на левый фланг французов. Встревоженный этим нападением, противник тотчас двинулся вперед. Платов приказал двумя бригадам преследовать его с каждого фланга. Сам атаман поскакал вдогонку неприятеля с Донской батареей.
Лихо подскакав почти вплотную к французам, казаки быстро снялись с передков и, развернув орудия, начали косить картечью задние ряды французской колонны. Выдерживая жестокие удары казаков со всех сторон, французы яростно цеплялись за каждый бугорок, каждый кустик, стараясь сдержать натиск донцов. Но напор платовской конницы не ослабевал, и враг, неся потери, вынужден был отступить.
В беспрерывном грохоте сражения французы достигли высоты у Колоцкого монастыря. Здесь, на небольшой высотке, Даву решил задержать казаков, чтобы дать возможность своим обозам оторваться от преследования. Маршал развернул имеющуюся у него артиллерию и открыл интенсивный огонь по наступающим казакам. Платов быстро подтянул свои орудия и одновременно атаковал противника с флангов. Затем атаки повторились. Враг дрогнул и медленно отступил, теряя раненых и пленных.
Более двух батальонов пехоты французов полегло на высоте у Колоцкого монастыря, несколько десятков казаки захватили в плен. Два знамени и двадцать семь орудий, отбитых у французов, Платов тотчас отправил в штаб главнокомандующего. (ГАРО. Ф.46. Оп.1. Д.107. Л.43).
После поражения девятнадцатого октября у Колоцкого монастыря боеспособность корпуса маршала Даву несколько упала. И хотя маршал пытался неоднократно организовать отпор казакам Платова, из этих попыток ничего не получилось. Пришлось снова отступать.
Двадцатого октября измученные переходом колонны французов подобрели к Гжатску. Следом неотступно следовали казаки Платова.
…Вечерело. На небольшой высотке недалеко от города Даву укрепился пехотой; его стрелки заняли лес, мрачной стеной стоявший по обе стороны дороги. Изготовилась к бою и французская артиллерия. Матвей Иванович внимательно изучил расположение противника и велел открыть огонь по позициям французских пушкарей. Егерские полки, приданные корпусу, атаман направил в обход неприятеля. Разгорелся бой. Враг был силен и опытен и в течение двух часов выдерживал мощный натиск Платова. Но атаки казачьего корпуса, егерей и огонь Донской артиллерии становились все страшней и неудержимей, и Даву отдал приказ отступать.
Атаман устроил короткий привал, накормил казаков и солдат. Затем посадил егерей на казачьих лошадей и начал снова теснить изнемогающего противника. Всю ночь продолжалось преследование, а наутро казакам открылась захватывающе-страшная картина: везде вдоль дороги и на поле валялись трупы людей, лошадей; в повозках лежали раненые, которых французы бросили в надежде оторваться от вездесущих казаков.
«Никакое перо историка не в состоянии изобразить картину ужаса, которую оставляет неприятель на большой дороге, - писал Платов главнокомандующему. – Поистине сказать, что нет и десяти шагов, где бы не лежал умирающий, мертвый или лошадь… Он поражаем везде». (Донские казаки в 1812 году. С.210). Слова казачьего атамана подтверждаются воспоминаниями офицеров и генералов отступающей Великой армии. Уже упоминаемый нами Цезарь Ложье писал о тех тяжких днях отступления его корпуса: «Смелость казацких отрядов невероятна. Они устроили засаду в лесах, невдалеке от места, где мы провели ночь, и поджидают, когда подойдут последние солдаты, чтобы нападать на изолированные группы, на отставших, которые не могли идти непосредственно за войсками». (Французы в России. Ч.2. С.125).
Об ужасе, который внушали отступающим французам неутомимые в преследовании казаки, говорит в своих записках бригадный генерал Антоний Дедем: «Как только армии стало известно, что мы отступаем, - писал он, - всеми овладела тревога и уныние. Поминутно слышались крики: «Казаки!» Тогда люди, лошади, повозки стремительно двигались вперед, толкая и давя друг друга». (Французы в России. Ч.2. С.146).
Ему вторит полковник Комб, также участвовавший в походе в Россию. В своих воспоминаниях о несчастьях французской армии во время отступления из Москвы он отмечал: «Казаки, которых наши солдаты до сих пор презирали, внушали им теперь ужас партизанскою войною, которую они с нами вели с невероятным ожесточением и непостижимою деятельностью, врасплох нападая на отряды, которые сбивались с дороги, выходя, как стая свирепых волков из густых лесов и находя в них убежище, благодаря своим превосходным маленьким лошадям, после того, как причинили нам возможно более вреда, никогда не давая пощады». (Французы в России. Ч.2. С.157).
Впрочем, последнюю часть утверждения Комба можно поставить под сомнение. Беспощадные в бою, донские казаки проявляли удивительное великодушие в обращении с безоружным врагом. Об этом встречаются данные в воспоминаниях самих французов, участвовавших в походе в Россию. Так, к примеру, французский автор «Походного журнала», принявший участие в десятках боев с русскими, писал о великодушии донцов: «Наша артиллерия была взята в плен в битве под Тарутино, артиллеристы обезоружены и уведены. В тот же вечер захватившие их казаки, праздную победу..., вздумали закончить день - радостный для них и горький для нас – национальными танцами, причем, разумеется, выпивка не была забыта. Сердца их размягчились, они захотели сделать участниками веселья, радости, вспомнили о своих пленных и пригласили их принять участие в веселье. Наши бедные артиллеристы сначала воспользовались этим предложением, как отдыхом от своей смертельной усталости, но потом, мало-помалу, под впечатлением дружеского обращения, присоединились к танцам и приняли искреннее участие в них. Казакам это так понравилось, что они совсем разнежились, и когда обоюдная дружба дошла до высшей точки – французы оделись в полную форму, взяли орудия и после самых сердечных рукопожатий, объятий и поцелуев расстались с казаками – их отпустили домой и таким образом артиллеристы возвратились к своим частям». (Верещагин В. Пожар Москвы. Казаки. М.,1895. С.62).
Отступление Великой армии под ударами русских войск медленно, но неуклонно, вело к разложению дисциплины в рядах наполеоновских войск. Солдаты кое-где перестали подчиняться офицерам, а офицеры бросали на произвол судьбы своих подчиненных, голодных и озлобленных, оберегая лишь имущество, награбленное в Москве. В рядах армии вспыхнула межнациональная рознь. Французская гвардия грабила вестфальские части, отнимая у них провиант и лошадей. Французы, пруссаки, поляки, голландцы и испанцы смертельно враждовали между собой за кусок хлеба, из-за теплых вещей, за место у ночного костра. Ночью обкрадывали друг друга, уводили лошадей у вчерашних союзников, раздевали и забирали одежду умирающих, убивали, отнимая кусок хлеба, Стыд, совесть, сострадание были забыты, как ненужные понятия. Когда отступающая французская армия проходила мимо Колоцкого монастыря, обращенного в лазарет, раненые, находившиеся там, узнав об этом, выползали на дорогу и умоляли солдат и офицеров взять их с собой. Наполеон – железный характер! – не выдержал этого ужасного зрелища, и хотя сам же приказал оставить в Москве тысячи больных, разрешил забрать раненых из Колоцкого монастыря, положив по одному человеку на каждую обозную повозку и на экипажи, груженные награбленным в Москве добром. Днем все шло нормально, но ночью, когда Наполеон, довольный проявленным состраданием к раненым бойцам, уехал вперед, обозники, интенданты стали сбрасывать прямо в грязь, под колеса телег и копыта лошадей героев недавнего сражения при Бородино. Дикие мольбы о сострадании и проклятии людей, оставленных на мучительную смерть от холода и голода, на растерзание волкам и диким собакам, неслись вслед убегающей Великой армии, оглашая безмолвные и холодные пространства грозной во гневе России.
Ярость и возмущение казаков, как и всей русской армии, вызвали варварства цивилизованного французского войска, которое уничтожало безоружных и беззащитных русских пленных. По дороге отступления наполеоновской армии казаки Платова все чаще находили трупы русских солдат с размозженными головами. Пленных русских, которых французы вели из Москвы, изнуренных, полуодетых, приказано было убивать, если они отставали от обоза более, чем на пятьдесят шагов. А откуда взяться силам и резвости у пленных, если их никто не кормил?! Силы с каждым днем пути покидали несчастных солдат, они брели все медленней и медленней, отставая на шаг, два, пять, десять. Многие, завидев деревни, тянулись к ним, чтобы не умереть в открытом поле и не быть растерзанным волками и одичавшими собаками. Их друзья, еще державшиеся на ногах, помогали изможденным собратьям дойти до стоянки, но когда уже совсем невмоготу было идти, люди опускались на холодную осеннюю землю и покорно ожидали рокового удара прикладом или штыком от безжалостного конвоира.
Двадцать второго октября Платов соединился с авангардом генерала Милорадовича. Знакомый с Михаилом Андреевичем еще по кампании 1808 года против турок, Матвей Иванович был рад новой возможности совместно сражаться против неприятеля с войсками такого храброго и любимого в русской армии генерала, как Милорадович.
Первый удар объединенными силами Платов и Милорадович нанесли по войскам маршала Даву у Вязьмы. Потерпев поражение под стенами этого старинного русского города, Даву вошел в Вязьму, решив дать в нем бой. Чтобы создать суматоху и тем облегчить себе оборону, Даву приказал поджечь город. В результате пожара взорвалась артиллерийская лаборатория, придав еще большую силу огню. Мощное пламя перебросилось на большой военный госпиталь, в котором находилось много раненых солдат и офицеров Великой армии. Треск горящих домов, крики наступающих солдат и казаков, вопли погибающих в огне раненых – все смешалось на улицах горящей Вязьмы.
Покинув город, французы сумели быстро установить на городском кладбище, находившемся на окраине Вязьмы, орудия. Мгновение спустя по русским войскам, сосредоточившимся на главной площади города, был открыт артиллерийский огонь. Платов приказал роте Донской артиллерии подавить орудия противника. Артиллерийская дуэль, вскоре начавшаяся, длилась недолго: Даву не выдержал напряжения боя и приказал трубить отступление. Двести пленных французов достались казакам. Среди них оказался секретарь наполеоновского министра иностранных дел Г.-Б.Маре (герцога Бассано) Шарль Камюзе со своей канцелярией. Здесь же находился доктор саксонской гвардии Гаузе, интенданты корпуса маршала Нея Сенсер, Ренье и Шарбонье. (Донские казаки в 1812 году. С.212).
В сражении за Вязьму участвовали и отличились казаки генерала Орлова-Денисова, захватившие несколько десятков пленных и «канцелярию Наполеона». Лейб-гвардейские казаки были награждены за дело у Вязьмы: ротмистр Чеботарев – орденом Святой Анны 2 степени, ротмистр Рубашкин – Золотой саблей «за храбрость», корнет Коньков 2-й орденом Святого Владимира 4 степени. (Хрещатицкий Б.Р. История лейб-гвардии казачьего полка. С.355).
После серии боев с войсками Платова и Милорадовича, завершившихся вяземским сражением, корпус Даву уже не мог успешно сдерживать напор казаков. Наполеону пришлось вместо войск Даву поставить в качестве арьергарда отступающий армии пока еще боеспособный корпус маршала Нея.
Из Вязьмы атаман повернул свой корпус в сторону Духовщины. По данным казачьей разведки туда направлялся парк тяжелой артиллерии французов, отправленный в Можайск перед выступлением Наполеона из Москвы. Обремененный громадным обозом, состоявшим из повозок с канцеляриями штабов, экипажами множества чиновников, парк медленно тащился по большой дороге. Прикрытием его являлись войска корпуса Богарне.
Сойдя с большой дороги, французы считали себя в безопасности и не соблюдали необходимого в походе порядка и осторожности. Внезапное появление казаков во главе с Платовым явилось полной неожиданностью для них. Никто не помышлял о защите, всякий искал спасения в бегстве, но повсюду были неутомимые казаки. Шестьдесят три пушки, масса солдат, один генерал и богатая коллекция топографических карт попали в руки к донцам. Генерал Ермолов, участвовавший в этом нападении, писал, что «наше депо обогатилось такими съемками, каковых тогда уже, конечно, не было во Франции».
Наполеон еще бодрился, считая, что он «планомерно» отступает, а не бежит под натиском русской регулярной армии и партизан. Особенно надоедал императору казачий корпус атамана Платова. Еще под Вязьмой исполнительный Бертье от имени императора потребовал от маршалов объяснений «как могло случиться, что неприятельский корпус, который покусился перерезать сообщение между французскими дивизиями, не был взят в плен». Маршалы в душе роптали: хорошо императору задавать подобные вопросы, он прекрасно питается; одетый в соболью шубу, покрытую зеленым бархатом и украшенную золотыми шнурами, в теплой меховой шапке и теплых сапогах, он видит перед собой еще полную сил гвардию, а они, маршалы, вынуждены воевать вместе с солдатами, изможденными от непрерывной погони за ними со стороны казаков, с солдатами голодными и раздетыми! Но о разложении своей армии под ударами наступающих русских корпусов Наполеон не знал, а, скорее всего, делал вид, что не знает. Поэтому его и удивляло, почему корпус Платова до сих пор не взят в плен?!..
Атаман тем временем стремительно следовал за отступающим корпусом маршала Нея – арьергардом Великой армии, корпусом сильным и боеспособным, во главе которого стоял талантливый, опытный и храбрый командующий.
Дойдя до Семлева, Ней остановился, чтобы дать роздых изнуренным солдатам, собрать продовольствие и фураж. С этой целью маршал отделил от корпуса несколько гвардейских эскадронов. Разведка Платова, как всегда, была начеку, и скоро атаман знал о намерениях Нея. Навстречу гвардейским эскадронам французов атаман выслал две бригады казаков. Обе они блестяще выполнили поставленную задачу, наголову разгромив гвардейцев. Под вечер в распоряжение своего корпуса казаки привели около трехсот рядовых гвардейцев и троих офицеров. Лошади, упираясь, тащили несколько пушек, к ногам своего атамана казаки бросили два знамени и несколько штандартов.
Пушки, знамена и штандарты Платов отправил в штаб Кутузова, коротко сообщив об успехах своего корпуса. Получив этот подарок атамана, главнокомандующий тут же отписал ему: «Милостивый государь мой Матвей Иванович! За знамена, штандарты и пушки много благодарствую. Сегодня же отправлю я донесение императору о всех ваших подвигах и не сомневаюсь, чтобы его величество не удостоил всемилостивейшего оных внимания…». (Донские казаки в 1812 году. С.220). Сердце старого атамана заволновалось от давно жданной похвалы светлейшего…
Двадцать четвертого октября, сдав дальнейшее преследование неприятеля с тылу авангарду генерала Милорадовича, Платов с корпусом двинулся к Смоленску. Главнокомандующий приказал атаману «устремиться в голову французской армии и нападениями замедлять движение неприятельских войск». Поэтому, оставив столбовую дорогу, Платов ускоренным маршем двинулся к Соловьевой переправе, стремясь опередить противника.
Два дня спустя атаман настиг корпус Богарне у деревни Марковой, стремительным ударом разрезал его на две части. Одна, под непрерывными ударами казаков, потянулась к Духовщине, а другая стала отступать к Дорогобужу. Платов напал на ту часть французов, где находился Богарне. В течение двух дней атаман беспрерывно громил измотанные переходом части вице-короля. «В двоедневное поражение, - писал атаман Кутузову, - неприятель потерял множество убитыми, а том числе есть и генералы, в плен взято более трех тысяч человек, в том числе есть и полковые начальники… Брали в плен мало… Отбито в бою шестьдесят четыре пушки». (Донские казаки в 1812 году. С.223). Сам вице-король Италии едва не попал в плен к казакам.
Продолжая преследовать остатки корпуса Богарне, Платов почти полностью разгромил этот, некогда боеспособный и сильный итальянский корпус. Весьма довольный успехами атамана и его казаков, Кутузов отправил письмо императору Александру в Петербург, в котором отмечал, что «казаки делают чудеса, бьют на артиллерию и пехотные колонны». (М.И.Кутузов. Документы. Т.1У. Ч.2. М.,1955. С.229).
О победах казаков над французами Кутузов велел объявить в приказе по армии. В нем говорилось: «Генерал от кавалерии Платов двадцать шестого и двадцать седьмого числа сего месяца, сделав двоекратное нападение на корпус вице-короля Италианского, следовавший по дороге от Дорогобужа к Духовщине, разбил оной совершенно, взял шестьдесят две пушки и более трех с половиной тысяч пленных. По замешательству, в какое был приведен неприятель нечаянною на него атакою, продолжается по сие время поражение рассеявшихся сил его. Генерал от кавалерии Платов полагает число убитых чрезвычайно великим… Между пленными находится много высших чиновников и инженерный генерал Сансон. …После таковых чрезвычайных успехов, одерживаемых нами над неприятелем, остается только быстро его преследовать, и тогда может быть земля русская, которую он мечтал поработить, усеется костьми его. …Железная грудь ваша не страшится ни суровости погод, ни злости врагов, она есть надежная стена отечества, о которую все сокрушается». (Отечественная война 1812 года. Сборник документов. С.165).
Имя Платова и его казаков в это время находилось на устах всей русской армии, об успехах донцов писали не только в официальных реляциях, но и в личных письмах. Так, генерал-лейтенант Петр Коновницын, дежурный генерал при штабе Кутузова, в письме супруге писал: «…Отбиваем неприятельские знамена всякий почти день и пленных пропасть. …Не бывал Бонапарт в такой беде: сам улепетывает кое-как, чуть его казаки не схватили, авось попадет еще в руки…». (Отечественная война 1812 года. Сб.документов. С.164-165).
Отступая, французы всеми силами пытались приостановить стремительное движение корпуса Платова, чтобы дать возможность основным силам, обозам и артиллерии оторваться от преследования. Но это, несмотря на очевидную храбрость французских солдат и офицеров, не удалось.
Очередную попытку задержать движение казаков Платова французы предприняли у деревни Ярцево при переправе через реку Вопь. Атаман сокрушительными ударами с обоих флангов вогнал французов в реку, захватив при этом двадцать три пушки и несколько десятков пленных. Захваченные пушки Платов с небольшим отрядом казаков отправил в Духовщину, пленных поручил местным жителям, которые стали выходить из лесов и совместно с казаками колотить солдат и офицеров Великой армии.
«Осмелюсь донести, что неприятель наш в прошедшие дни очень много расстроен, - сообщал в очередном рапорте Кутузова донской атаман, - как объявляют мне пленные офицеры их, которых у нас столько, что за скоростию не могу сделать им счету. Отправляю их сколько успеваю вместе с нижними чинами, которым также за скоростию верного счету сделать нельзя. Донские казаки, подобно орлам, несмотря на несносную холодную и снежную погоду, с рвением к службе и к защите любезного отечества, нападают на неприятеля, поражают его на каждом шагу». (Донские казаки в 1812 году. С.226).
Успешно действовали и казаки генерала Орлова-Денисова. Казачьи партии, посланные им двадцать восьмого октября в район Ляхова, обнаружили здесь остатки бригады генерала Жана-Пьера Ожеро (младшего брата маршала Франции Пьера Ожеро) численностью около двух тысяч пехоты и кавалерии. Но тут казакам в тыл ударили французские кирасиры из дивизии генерала Луи Бараге-д,Илье. (Бараге-д,Илье Луи (1764-1813)- сын маршала Франции, в данное время дивизионный генерал. Губернатор Смоленска. После поражения у Ляхово отстранен Наполеоном от командования и сослан в свое поместье. но по дороге умер от огорчения в Берлине).* В завязавшейся схватке казаки уничтожили до 700 кирасиров, практически обескровив дивизию Бараге-д,Илье. «Одержав блистательный успех, - записано в летописи Лейб-гвардии казачьего полка, - граф Орлов-Денисов послал в Ляхово к Ожеро требование сдачи и велел уведомить его, что кавалерия Бараге-д,Илье уничтожена. Ожеро выехал лично для переговоров: они окончились сдачею нам в плен 60 офицеров и 2 тысячи солдат. Дело при Ляхове замечательно в истории Отечественной войны тем, что тут в первый раз положил оружие целый неприятельский отряд». (Хрещатицкий Б.Р. История лейб-гвардии казачьего полка. С.359).
Наполеон, узнав о разгроме дивизии Бараге-д,Илье и капитуляции генерала Ожеро, возмущенно говорил Коленкуру: «Со времен Байлена (Байлен. испанский город. У которого 22 июля 1808 года капитулировала окруженная испанцами 18-тысячная (в т.ч. 22 генерала) французская армия генерала Дюпона - М.А.) не было примера такой капитуляции на открытом поле!» (Попов А.И. Дело при Ляхово 9 ноября 1812 года. // «Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы. 1997 г.).
Продолжая движение по главной дороге в сторону Красного, Орлов-Денисов первого ноября атаковал скопление отступающих французов в селении Клементино. Казаки «совершенно истребили целый отряд, взяли в плен 1300 человек, захватили 400 продовольственных фур, 200 голов скота и 1000 лошадей, шедших к Наполеону в Смоленск для запряжки под артиллерию. В этом погроме неприятель потерял одними убитыми 1500 человек». (Хрещатицкий Б.Р. История лейб-гвардии казачьего полка. С.359).
По пятам убегающего противника корпус атамана Платов тем временем подошел к Духовщине. Неприятель решил оборонять город. Для этой цели, насколько возможно было в тех условиях, французы укрепились, поставив на высотах пушки. Атаман окружил город, расставив полки на дорогах, идущих из Духовщины на Поречье и Смоленск. Фуражиров, выходивших из города в поисках провианта, казаки прогоняли обратно или забирали в плен.
Видя, что связь с главной армией перерезана донцами, противник решил оставить город и отойти по дороге на Смоленск. Атаман решительно напал на отступающего врага, громя его со всех сторон. В сражении было захвачено несколько десятков пушек, вполне пригодных для ведения огня. Но Богарне, пытаясь оправдаться перед Наполеоном, в одном из своих донесений в штаб главной армии писал, что будто все пушки, захваченные казаками Платова, были предварительно заклепаны французами. «Между тем, как все они, - сообщал Платов Кутузову, - взяты с бою на колесах, целы».
Неотступно преследуемый донскими казаками, Евгений Богарне тридцатого октября покинул Духовщину. «Мы вновь пускаемся в путь, - писал о тех днях французский офицер Мерсье Франсуа. - Но сзади на нас нападают тучи казаков, беспрестанно тревожащих нас. Мы не можем сделать и тысячи шагов без того, чтобы не обернуться лицом к неприятелю, но не стреляли, так как одного этого движения достаточно для того, чтобы заставить этих бешеных людей обратиться в бегство. Они приближаются к нам на расстояние сто шагов и оглушают нас своим «ура». (Французы в России. Ч.2. С.176).
Арман де Коленкур, вместе с Наполеоном удиравший из России, писал о тех днях: «Он (Наполеон - М.А.) знал, какое впечатление во Франции и во всей Европе должно было произвести сознание, что неприятель находится у нас в тылу… Ни потери, понесенные в бою, ни состояние кавалерии и ничто вообще не беспокоило его в такой мере, как это появление казаков в нашем тылу». (Коленкур Арман, де. Мемуары. С.96). Маршал Бертье, начальник главного штаба Великой армии, от имени императора слал приказы Нею с требованием «круто обуздать предприятия этой канальи казаков и обходиться с ними, как обходились с аравитянами в Египте». Но корпус Нея не имел сил выполнить этот приказ Наполеона, ибо сам вынужден был откатываться на запад под непрерывными ударами казаков Платова. Боевой счет донцов пополнялся новыми сотнями убитых и раненых французов. Судя по донесениям атамана, только на марше от Духовщины до деревни Звенихи «побито неприятеля и взято в плен до тысячи человек и взято с бою две пушки». (Донские казаки в 1812 году. С.229).
Первого ноября 1812 года, в середине дня, остатки корпуса Евгения Богарне медленно и устало вползли в Смоленск. Через два дня сюда подошли полки из поредевшего корпуса Нея. Основные силы французов к этому времени были разгромлены русской армией. Большинство корпусов Великой армии сохраняло только свои названия: в корпусах, например, Жюно и Понятовского под ружьем оставалось по восемьсот-девятьсот солдат, кавалерии было не более пяти тысяч, причем сюда входили остатки всех четырех резервных корпусов.
Все это время казаки Платова постоянно тревожили неприятеля, захватывая его фуражиров и громя врага на каждом шагу так, что «по дороге усеяно было мертвыми телами» и захватывая при этом множество пленных.
К Смоленску, куда стекались остатки разгромленных корпусов некогда грозной Великой армии, Матвей Иванович подъезжал в санях, запряженных лошадьми. Вместе с атаманом ехал и Сергей Волконский, будущий декабрист. Платов мирно беседовал с Волконским о превратностях судьбы Наполеона, о силе русского народа, страшного во гневе. Впереди и по бокам платовского возка легкой рысью шла казачья конница. Светило осеннее солнце, и лихая песня донцов разносилась над равнинами Смоленщины:
Храбрые казаки
В деле удальцы
Гнаться ль, биться в драке –
Прямо молодцы!
Неприятель в поле
У них не зевай,
А наш брат на воле
С ними отдыхай.
На коня взлетая,
Тронув удила, -
Жизнь, как наживная
Ни по чем пошла.
Всюду: в ров с утеса,
На утес из рва,
По полю, по лесу –
Сорви – голова. ( Бабенышев П. Донские казаки в войне 1812 года. Ростов-на-Дону, 1940. С.56-57).
На всем пути движения корпуса Платова и других казачьих полков валялись трупы солдат и офицеров Великой армии, давно растерявшей свое величие. Одичавшие собаки и освирепевшие от голода волки в открытую, не боясь людей, грызли мертвецов, рыча и ссорясь между собой. Тысячи ядер, ружей, сабель, тесаков, масса другого оружия и снаряжения валялось по обочинам дороги. Возвращавшиеся в свои дома жители Смоленской губернии использовали для топки телеги, кареты, пушечные лафеты, во множестве брошенные французами. Ядра, в большом количестве валявшиеся на дорогах, расторопные крестьяне приспосабливали для топки бань и нагревания воды.
Чуть позже, когда враг будет выброшен со всех земель Российской империи, в одной только Смоленской губернии крестьяне сожгут и похоронят более ста шестидесяти тысяч солдат и офицеров Великой армии Наполеона. (Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны. Т.4. С.36).
Конкретно из «Ведомости о числе сожженных и закопанных в ямы человеческих трупов и лошадей по Смоленской губернии с 6 ноября 1812 г. по 20 апреля 1813 года», подписанной Смоленским губернатором бароном Ашем, видно, что в этот период было закопано в ямы 107.188 и сожжено 61.986 человеческих трупов». (ЦГВИА. ВУА. Д.3465. Лл. 11, 460. Публикация документа (подготовил С.Шведов) в журнале «Родина». №6-7. 1992 год. С.176).
Как только французы вступили в Смоленск, атаман Платов собрал воедино отряды генералов Грекова 1-го, Денисова 7-го и Кутейникова 2-го. Войска казачьего корпуса расположились дугой, оконечности которой были обращены в сторону Смоленска. Правым флангом непосредственно командовал генерал-майор Греков 1-й. Генерал Андрей Мартынов (брат жены Платова) со своей бригадой занял центр позиции. В зрительную трубу Платов внимательно осматривал Смоленск. Вид города, разрушенного августовской бомбардировкой, загроможденного фурами, экипажами, зарядными ящиками, пушками, заваленного непогребенными трупами, потряс атамана. Узнав от вышедших из города на фуражировку и захваченных казаками французов, что они всю ночь провели в Санкт-Петербургском предместье Смоленска, атаман приказал полковнику Кайсарову атаковать врага силами егерей 20-го полка. Сотня казаков была придана этому полку, чтобы способствовать успешному развитию атаки. Одновременно Матвей Иванович направил генерала-майора Кутейникова 2-го с двумя бригадами атаковать вражеские колонны, продвигавшиеся в Московском предместье города.
Получив приказ Платова, Кайсаров во главе егерей двинулся в город. В трех верстах от Смоленска, на возвышенности, он встретил цепь вражеских стрелков, прикрывавшую движение основных сил противника. Быстро сбив ее с позиций, Кайсаров стремительно двинулся к Санкт-Петербургскому предместью. Враг, встревоженный его нападением и действиями донской артиллерии, обстрелявшей боевые порядки французов, отступил к крепостным воротам. Донская артиллерия открыла сильный картечный огонь по отступающим французам. Картечь буквально косила скопившихся у ворот неприятельских солдат, ряды которых пополнялись новыми колоннами, опрокинутыми в Московском предместье Смоленска казаками Дмитрия Кутейникова.
Ценой огромных усилий маршалу Нею удалось установить относительный порядок в своих рядах и быстрой контратакой потеснить егерей Кайсарова. С одной из высот французы открыли неожиданный огонь из пушек.
- Подавить! - коротко скомандовал Платов командиру Донской конной артиллерии, указывая на французские пушки. Казаки, быстро выкатив свои орудия на боевую позицию, открыли огонь на поражение. Одновременно с этим Кутейников и Кайсаров атаковали французов. Неся крупные потери, враг отступил на левый берег реки.
Четвертого ноября под прикрытием своих войск, закрепившихся на левом берегу Днепра, маршал Ней начал спешно выводить оставшиеся в Смоленске войска.
В то время, как неприятельские колонны оставляли город, когда враг, преследуемый ужасом, удалялся от древних смоленских стен, казаки и солдаты в одном из оставшихся в городе храмов приносили благодарение Всевышнему. Это были удивительные минуты для них: с одной стороны в отчаянии бегущий неприятель, с другой - освобожденный Смоленск, радость в душах смолян и их освободителей. Там, за Днепром, - дикие вопли уходящего противника, здесь - благодарственные молитвы за победу, громкие крики «ура!», радость в душах россиян!..
Оставив в Смоленске 20-й егерский полк, Платов с двадцатью казачьими полками, Донской конной артиллерией и приданными ему егерями скорым маршем двинулся по правому берегу Днепра к селу Катань.1 Для преследования французов на левом берегу атаман послал сильный конный отряд генерала Денисова 7-го. Кроме того, между Днепром и большой дорогой он двинул четыре казачьих полка во главе с генералом Грековым 1-м. Все это дало возможность четвертого-пятого ноября нанести в районе Красного сокрушительное поражение французам. В плен к донцам едва не угодил маршал Ней: его спасла наступившая скоро темнота, прекратившая атаки казаков.
- Плохи наши дела! – отдышавшись, откровенно признался одному из своих офицеров Ней.
- Что же вы будете делать? – с надеждой спросил тот «храбрейшего из храбрых».
- Перейду за Днепр!
- А где дорога?
- Найдем!
- А если Днепр не замерз? – удивился офицер.
- Замерзнет! – уверенно отозвался Ней, посмотрев на багрово-холодное небо.
Судьба покровительствовала маршалу, Днепр замерз за ночь и Нею удалось ускользнуть от казаков…
Кроме пушек, пленных солдат и офицеров и нескольких генералов под Красным казаки Платова захватили часть большого обоза маршала Даву. Среди бумаг и планов там оказались секретные карты Турции, Средней Азии и далекой Индии, принадлежавшей тогда Англии. Похоже, что нашествие на Индостан Наполеон планировал сделать одним из условий мира с Россией, возвратившись таким образом к старому плану, разработанному еще в 1800 году. Теперь, однако, французскому императору не нужны были эти карты: разгромленный русскими, он торопливо удирал в Париж.
Сто пятнадцать пушек, захваченных в бою у Красного, Платов отправил с небольшим отрядом казаков главнокомандующему. Довольный Кутузов похвалился этой победой казаков перед солдатами Семеновского полка. Встретившись с ними на марше, фельдмаршал обратился к ним:
- Здорово, молодцы-семеновцы! Поздравляю вас с новою победою над неприятелем. Вот и гостинцы везу вам. Эй, кирасиры! Нагните орлы пониже. Пускай кланяются молодцам. Матвей Иванович Платов, атаман донской, доносит мне, что сего дня взял сто пятнадцать пушек и сколько-то генералов.
Тут Кутузов, подзабывший точное число плененных генералов, повернулся к сопровождавшему его директору Инженерного департамента генерал-лейтенанту К.И. Опперману и тихо спросил:
- Не помнишь ли ты, Опперман, сколько именно генералов?
- Пятнадцать генералов, ваша светлость!
- Слышите ли, друзья мои, пятнадцать генералов. Ну, если бы у нас столько взяли, то остальных столько бы осталось. Вот, братцы, пушки здесь, их можно пересчитать на месте, да и тут не верится, а в Питере скажут: «Хвастают!» (Отечественная война 1812 года. Сборник документов. М.-Л.,1941. С.162).
После поражения у Красного противник стремительно, насколько хватало резвости и сил, удирал от казаков, партизан и солдат регулярной русской армии. Преследуя разбитого неприятеля, Платов на пространстве от Катани до села Герасимова захватил в плен около трех тысяч человек. В их числе находился и уже упоминаемый нами обер-квартирмейстер Великой армии генерал Пюибюск, позднее написавший мемуары о походе в Россию, в которых большое место уделено действиям казачьего корпуса атамана Платова.
Восьмого ноября атаман с корпусом находился уже на марше к Дубровне. Разведка очень скоро донесла, что маршал Ней с остатками войск своего корпуса показался у небольшого села Гусиного и движется по направлению к Любавичам.
- Вот тут мы его и сустренем в засаде! – воскликнул атаман и велел казакам готовиться к бою. Вскоре показались передовые части французов. Подпустив их поближе, казачья артиллерия открыла губительный огонь, спасаясь от которого солдаты Нея в смятении кинулись к ближайшему леску, который мрачно чернел невдалеке. Оставшиеся четыре пушки Ней приказал своим артиллеристам утопить в реке, дабы не достались казакам. На некоторое время французам, используя лесистую местность, удалось оторваться от казачьей конницы, но на другой день, уже в шестом часу утра, авангард Платова недалеко от Дубровны снова настиг изнемогающего неприятеля. Сам Ней, подавая своим солдатам пример доблести и мужества, храбро сражался в первых рядах, как простой солдат. Бой отличался удивительным упорством, и сотни убитых и раненых оставил французский маршал на заснеженном русском поле, под покровом ночи уйдя к Орше.
Выдающийся французский прозаик и поэт Виктор Гюго, опоэтизировавший последние дни Великой армии, сурово-трагические дни отступления французов из России, писал:
Сроки победы прошли, срок пораженья настал.
Вот на походном мосту кони в стремительном скоке,
Люди, орудья, обоз сбились в безумном потоке.
Падают, давят, кричат… Дрогнули балки моста.
Тысяча ночью уснет, утром не встанет и ста.
Бегством спасается Ней. Чуть не схватили казаки
Ночью тревога, пальба… Тени мелькают во мраке.
Это гортанный ваш крик, коршуны русских степей.
Мчится в атаку орда страшных косматых людей
Армия гибнет во тьме, в диком полночном смятеньи.
Сам император был здесь, молча стоял в отдаленьи.
Там многолиственный дуб, слава лесов вековых,
Видя топор при корнях, ждет, чтобы пал он на них.
Горе, седой дровосек, мерно секиру возносит,
Ветви, одну за другой, сталь равнодушная косит.
Падают люди во мгле. Каждому верный черед.
Возле палатки вождя собран последний оплот.
Подойдя к Орше, куда сумел отступить маршал Ней, Платов столкнулся с его арьергардом. Французы с помощью орудийного огня удерживали мост через Днепр, чудом уцелевший среди этого хаоса. Город, объятый сильным пламенем, наскоро уничтожался врагом. Атаман начал атаку, и донцы смело ринулись на неприятеля. После непродолжительного сопротивления, французы поспешно отошли, оставив казакам двадцать шесть орудий, две тысячи пятьсот новых ружей, много боеприпасов. Бегство врага было столь поспешным, что он не сумел эвакуировать лазарет с ранеными, где одних только офицеров осталось более пятидесяти человек.
Казаки быстро восстановили разрушенный мост, и атаман начал переправу войск. В это время совместно с корпусом Платова действовала пехота генерала Алексея Ермолова. Через Днепр лошадей переправляли весьма оригинальным способом: коням спутывали ноги и, положив их на бок, протаскивали за хвост по доскам, уложенным на льду.
Многочисленные пленные, захваченные казаками, обременяли их, задерживая движение корпуса и снижая скорость преследования неприятеля. «Пленные наводят мне великое затруднение, - жаловался Матвей Иванович главнокомандующему, - я не могу свесть счету за быстрым маршем. …От Орши взято в плен более пяти тысяч человек, в том числе много офицеров и генерал Дзевановский».
На марше атаман Платов получил весьма приятное для себя известие: указом императора Александра Первого за выдающие воинские заслуги перед Россией он получил титул графа Российской империи, о котором мечтал давно. Ускорению появления императорского указа много способствовал Кутузов, направивший двадцать седьмого октября из Ельни в Петербург ходатайство о возведении донского атамана в графское достоинство. Императорский указ сенату под номером двести шестьдесят шесть последовал два дня спустя. Матвей Иванович стал вторым в истории Дона графом, после Федора Петровича Денисова. Матвей Иванович не скрывал своей радости по этому поводу. И, принимая поздравления от сослуживцев, повторял: «Мне-то уж титул сей особливо и не надобен, а вот графинюшка Мария Матвеевна рада будет без памяти». Атаман имел ввиду свою младшую, любимую дочь, сын которой в дальнейшем наследовал графский титул.
Поздравил Платова с возведением в графское достоинство и Михаил Илларионович Кутузов. «Чего мне хотелось, - писал он в специальном послании на имя атамана, - то Бог и государь исполнили, я вас вижу графом Российской империи; ежели бы подвиги ваши, начав с шестого октября (1812 года - М.А.) по сей час, не были так блистательны, то скорое прибытие с Дона двадцати шести полков, которые в разбитии неприятеля столько участия имели, сделать достаточно признательным государя. Дружба моя с вами от семьдесят третьего года никогда не изменялась, и все то, что ныне и впредь вам случится приятного, я в том участвую». (Донские казаки в 1812 году. С.194).
Впоследствии был утвержден герб графа Платова. На нем два казака со знаменами, полученными донцами за боевые подвиги в войнах России, поддерживали подобие короны, составленной из оружия, кивера и двуглавого российского орла. Все это покоилось на четырехугольном изображении герба города Черкасска и Земли Войска Донского. В центре, в окружении бунчуков, насек и орлов, изображен Платов на коне. Внизу нарисованы пушки и знамена. И под всем этим девиз Платова: «За верность, храбрость и неутомимые труды». Этот герб графского рода Платовых был внесен в 9-ю часть «Общего Гербовника» российского дворянства. (Савелов Л.М. Несколько родословий. М.,1899. С.10-11).
…Стояла поздняя осень, дороги испортились окончательно. Повозки французов, груженные награбленным в Москве добром, тащились с великим трудом, многие из них застревали или ломались. Пришлось со многих телег сбрасывать московскую добычу прямо в грязь. Пространство вокруг большой дороги было усеяно ценными предметами: картинами, бронзовыми и серебряными канделябрами, множеством редких книг в дорогих переплетах.
Ко всем бедам прибавился голод, и французы вынуждены были пожирать павших лошадей, чтобы не умереть от голодного истощения. Сержант Великой армии Жан-Батист Бургонь, прошедший весь скорбный для французов путь отступления, писал: «Я кончил свой жалкий ужин, состоящий из кусочка печенки от лошади, убитой нашими саперами, а вместо питья проглотил пригоршню снега. Маршал Мортье также съел печенки, зажаренной для него денщиком, но только он ел ее с куском сухаря и запил каплей водки; ужин, как видите, не особенно изысканный для маршала Франции, но и то было еще недурно при нашем злосчастном положении». (Россия и Наполеон. С.274).
К середине ноября отступление разбитой русским народом иноземной рати превратилось в бегство. Об этом хладнокровно и объективно свидетельствуют многочисленные документы того периода.
«Неприятельская расстроенная и изможденная армия не ретируется, а бежит в большом беспорядке, - писал Платов генералу Витгенштейну, чей корпус действовал против французов на петербургском направлении, а сейчас шел на соединение с наступающей армией Кутузова, - в прошлую ночь арьергард ее вышел, оставя Толочин. Каждый день оставляет он мне более тысячи пленных, кроме убитых».
На пути движения Платов и его сотоварищ генерал-майор Ермолов наблюдали картины ужасных страданий солдат и офицеров наполеоновской армии, деморализованной беспрерывными нападениями солдат, казаков и партизан. «Тысячи были замерзших и умерших людей, - писал о тех дня Алексей Петрович Ермолов. – Нигде не было пристанища; местечки и селения обращены в пепел и, умножавшиеся пленные, все больные и раненые, большое число чиновников, должны были ожидать неизбежной смерти. Ежеминутное зрелище страждущего человечества истощало страдание и само чувство сожаления притупляло».
И в глухих степях,
Под сугробами,
Улеглися спать
Гости навеки.
Хоронили их
Вьюги снежные,
Бури севера
О них плакали,
- писал выдающийся русский поэт Иван Никитин.
Но голод и холод испытывали не одни только французы. От этого страдали и русские солдаты и казаки. Все селения и мызы на их пути были превращены захватчиками в дымящиеся кучи пепла. Лишь голые закоптелые стены и кирпичные трубы сиротливо высились над безмолвным холодным пространством, мрачно напоминая и русским и французам, что некогда здесь стояли добротные дома, в которых теплилась мирная покойная жизнь…
Часто случалось, что у казаков на обед не было даже сухарей, не говоря о хлебе, мясе и вине. Вьюки отстали на переправах, затерявшись где-то в бездорожье. Если на привалах кому-нибудь из казаков удавалось отыскать в земле несколько мерзлых картофелин, все бросались к тому месту, саблями и пиками разрывали землю, лихорадочно пытаясь отыскать желанные клубни спасительного картофеля. И если кому-то везло, он тут же, счастливый, съедал картофель сырым. Когда наступила зима, и исчезла даже эта мизерная возможность находить картофель, казаки распаривали в снежной воде, подогретой на костре, горсть ржи и утоляли лютый голод. Казачьи лошади при этом довольствовались всего лишь рубленой соломой.
«Русская армия тоже страшно терпела, - вспоминал офицер 6-го корпуса 1-й армии Николай Митаревский, - и даже более, чем наполеоновская, так как шла сзади ее, а, следовательно, должна была продовольствоваться остатками от нее. …И не только ни от кого не слышно было ропота и жалоб, но даже было в обыкновении хвалиться пренебрежением к неудобствам». (Митаревский Н. Воспоминания о войне 1812 года. М.,1871. С.177).
Как видно из этих документов, от холода и голода в равной степени страдали все, но теплолюбивая французская натура уступала суровой русской, и тысячи солдат и офицеров Великой армии устилали своими трупами бескрайние равнины и перелески России.
О тех славных и страшных днях Кондратий Рылеев писал:
Вкушает враг беспечный сон;
Но мы не спим, мы надзираем –
И вдруг на стан со всех сторон,
Как снег внезапный налетаем.
В одно мгновенье враг разбит.
Врасплох застигнут удальцами,
И вслед за ними страх летит
С неутомимыми донцами.
Свершив набег, мы в лес густой
С добычей вражеской уходим
И там, за чашей круговой,
Минуты отдыха проводим.
С зарей бросаем свой ночлег,
С зарей опять с врагами встреча,
На них нечаянный набег
Иль неожиданная сеча. (Рылеев Кондратий. Партизанская песня. // «Русская старина». Т.18. 1877. С.362).
Таковы были героические будни донских казаков в те дни осени достопамятного 1812 года.
Несмотря на неудачи своей армии и огромные потери, Наполеон еще не сдавался и, по обыкновению, не падал духом. Он рассчитывал на свежую австрийскую армию фельдмаршала Шварценберга, не зная того, что Австрия, силой оружия принужденная к союзу с Наполеоном и выставившая свою армию, не собиралась воевать против России, заключив с ней тайный антинаполеоновский договор. Но у Бонапарта имелись еще корпуса: 2-й маршала Шарля-Николя Удино и 9-й маршала Клода-Перрена Виктора, действовавшие на петербургском направлении против генерала Витгенштейна. И теперь, когда Витгенштейн с корпусом двигался к Березине, чтобы захлопнуть ловушку для армии Наполеона, Виктор и Удино пошли на соединение с отступающими полками некогда Великой армии. Удино вышел на Борисовскую дорогу к Бобре и получил приказ императора очистить путь отступающим французским войскам для переправы через Березину, маршал Виктор должен был прикрыть их отступление.
Усиленная двумя этими корпусами, армия Наполеона вновь увеличилась до восьмидесяти тысяч человек. В своих депешах Виктору и Удино император ни словом не обмолвился о тяжести отступления Великой армии, да и сам «отступной марш», уже превратившийся в бегство, трактовался им, как «планомерный стратегический отход» на зимние квартиры. Поэтому ни Виктор, ни Удино, ни тем более их солдаты и офицеры не подозревали о плачевном состоянии Великой армии. И когда свежие корпуса французов встретились с отступающими войсками, их удивлению не было предела. Вместо грозных завоевателей, сытых и сильных, мимо них один за другим проходили какие-то тени, призраки, одетые в лохмотья, в женские солопы вместо мундиров и киверов, закутанные в оборванные плащи или куски разрезанных ковров, с ногами, обернутыми в грязные тряпки. Шла тень Великой армии! Ее былое величие и сила были оставлены там, в далеких и гибельных просторах страшной и грозной во гневе России. В общей массе солдат понуро брели полковники и генералы без полков, бригад и дивизий, оборванные, голодные и злые на судьбу, русских и своего императора, который завел их в эту варварскую страну за сотни лье от милой и теплой Франции, обещая богатство и славу, а взамен давший позор поражения и смерть десятков тысяч солдат армии, некогда действительно великой!
Ветер гонит с востока
С воем снежные метели…
Дикой песнью злая вьюга
Заливается в пустыне…
По безлюдному простору
Без ночлега, без привала,
Точно сон теней, проходят
Славной армии остатки,
Егеря и гренадеры,
Кто окутан дамской шалью,
Кто церковною завесой, -
То в сугробах снежных вязнут,
То скользят, в разброд взбираясь
На подъем оледенелый… (Из стихотворения А. Майкова «Сказание о 1812 годе»).
Несмотря на усталость и лишения, казаки Платова активно преследовали врага, нанося ему многочисленные удары, забирая большое количество пленных и обильные трофеи. На марше в селе Плоское атаман получил известие, что Витгенштейн одиннадцатого ноября занял Черею. Авангард Великой армии в это время оставил Толочин, «голова» же отступающей армии втягивалась в Лошницу. Через день большой отряд, отделившийся от корпуса Нея и направившийся к Любавичам, сдался арьергарду Платова.
Противник, изможденный преследованием и беспрерывными ударами русских, к этому времени почти не сопротивлялся, больше помышляя о спасении бегством. Об этом единодушно пишут все иностранцы, участвовавшие в походе на Россию.
Врач Великой армии Генрих Росс, вспоминая суровые ноябрьские дни 1812 года, вспоминал: «Весь день нас беспрестанно тревожили казаки. Наполеон с гвардией давно опередил нас. Мы следовали в арьергарде и поэтому должны были постоянно отражать атаки казаков, вернее, удирать от них». (Доктор Росс. С Наполеоном в России. Записки врача Великой армии. Спб.,1912. С.109).
Бегут Европы ополченья,
Окровавленные снега
Провозгласили их паденье,
И тает с ними след врага. (Из стихотворения А.С.Пушкина).
Постоянно нападая на отступающего противника, казаки испытывали двоякое чувство: с одной стороны, перед ними был враг, сильный и жестокий совсем еще недавно, однако при виде страданий, которые выпали на долю солдат и офицеров французской армии, сердца казаков наполнялись чисто человеческой жалостью и страданиям себе подобных. Часто одеяния и вид отступающих вояк вызывал у донцов безудержный смех. Да и как было удержаться от хохота, когда перед тобой стоит здоровенный усатый гренадер, одетый в женский чепец и женскую шубу. Встречались и такие французы, кто, спасаясь от холода, напяливал на себя одежду священника. Однажды атаману показали взятых в плен французов, которые предстали перед ним в шитых золотом камергерских мундирах, награбленных в повозках, следовавших из Москвы.
- Словно на придворном балу в Питере! – пошутил Матвей Иванович, разглядывая понуро стоявших «камергеров»…
За время преследования отступающих французов казаки насмотрелись всякого. Они видели мертвого француза, впившегося зубами в круп трепетавшей в предсмертной агонии лошади, видели (и на всю жизнь запомнили) только что родившую молодую женщину, умирающую около замерзшего младенца. Однажды казаки обнаружили выпотрошенную лошадь, а внутри мертвого француза в мундире капитана, пытавшегося согреться таким ужасным способом. Мертвых французов, поляков, испанцев, итальянцев находили в дымоходах, печах оставленных изб, куда они забирались, чтобы согреться и умирали от холода и истощения. Утром встретились французы, спрятавшиеся в шалаше, построенном из окостеневших тел своих товарищей, еще недавно веселых и живых.
Смешанное чувство испытывали в такие минуты донцы и их старый атаман… Платов зримо помнил горящий Смоленск, помнил свои невольные слезы, чувство безысходности, которое охватило его душу, когда русская армия оставляла горящую Москву. Помнил десятки тысяч убитых и искалеченных на Бородинском поле, помнил смертельное ранение своего друга и сподвижника Петра Багратиона. И все это сделали вот эти люди, которые сейчас сотнями умирали на заснеженных русских равнинах. Они были достойны смерти, но Платову, как всякому истинно русскому человеку, было известно чувство сострадания и жалости к бедам человеческим, даже если это были враги его милого Отечества.
Донцы часто подбирали на мерзлых дорогах обессилевших французов, немцев, итальянцев, испанцев, делились с ними хлебом, отпаивали горячим вином, отправляя в лазарет. Командирам казачьих полков Платов приказал оказывать помощь пленным. «Раненых и больных неприятелей, которые найдутся, - писал Матвей Иванович командиру 20-го егерского полка майору Горихвостову, - продовольствовать сколько по человечеству, столько и потому, что пленные большею частию немецких наций и итальянцы, и дабы чрез то показать им, что российское правительство поступает с военнопленными совсем не так, как им внушено». (Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны 1812 года. Т.4. С.22).
…Великая армия отступала… «С шестого ноября, - писал шагавший в ее состава Цезарь Ложье, - все изменилось: и пути и внешность людей и наша готовность преодолеть препятствия и опасности. Армия стала молчаливой, поход стал трудным и тяжким, император перестал работать; он взваливает все на своих помощников, а те в свою очередь, на своих подчиненных. Бертье, верное эхо, зеркало Наполеона, бывало, всегда начеку, всегда ясный, всегда определенный, ночью, как и днем, теперь только передает приказы императора, но ничего уже от себя не добавляет. Масса офицеров растеряли все - взводы, батальоны, полки; большей своей части больные и раненые, они присоединяются к группам одиночек, смешиваются с ними, примыкают на время то к одной, то к другой колонне и видом своих несчастий еще более обескураживают тех, кто остается еще на своем посту. Порядок не в состоянии удержаться при наличии такого беспорядка, и зараза охватывает даже полковых ветеранов, участвовавших во всех войнах революции». (Ложье Цезарь. Указ. соч. С.302).
От непогоды, голода и холода страшно страдали и казаки. «У нас такая беда по недостатку хлеба, что не могу описать нужду, какую терпят военнослужащие, не имея ни малейших средств к достижению себе оного, сколько за беспрерывными занятиями по службе, - писал Платов генералу Коновницыну в штаб Кутузова, - сколько и по неимению, как на большой дороге, так и по сторонам, в фураже также терпят нужду, но кое-как довольствуют лошадей соломою, и лошади приметно изнуряются».
Пройдет немного времени, армия Наполеона будет полностью разгромлена, и Платов с удивлением и возмущением услышит от некоторых иностранцев-русофобов, что Великую армию Франции погубили якобы исключительно мороз и метели, а не русская армия и всенародная борьба. С гневом и обидой скажет тогда атаман, что армия российская терпела тот же холод, а голод так еще больший, потому что русские шли за французами, которые уничтожали на своем пути все до единой крохи продовольствия и провианта. Недобрым словом помянет Матвей Иванович и некоторых иностранных генералов при штабе русской армии - завистников славы великого Кутузова - утверждавших, что Наполеона победили «генерал Мороз» и «генерал Голод», а не русские дивизии во главе с фельдмаршалом Кутузовым. Старый атаман вспомнит при этом тяжкие дни преследования неприятеля, когда его казаки в полной мере испытали муки холода, голода, дождя и гололеда, и, несмотря на это, вместе с регулярными полками русской армии и русским народом, поднявшимся на партизанскую войну, разгромили Великую армию во главе с безусловно гениальным ее предводителем.
Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России