Изможденный ночным «вояжем» Степан грел под весенним солнышком упитанные бока. Его вальяжно растянувшееся мясистое крупное тело то и дело вздрагивало от сквознячка. Степан нехотя открыл глаза, повел носом, пытаясь уловить шухер в воздухе, и, разомлев, заснул в полу-стойке. Его выставленный навстречу лучам с горбинкой нос громко засопел, рот расслабленно открылся, обнажив белоснежные мощные клыки. Огромный пузырь между резцами надулся, и, лопнув, стек на мохнатую широкую грудь. Голова, раскачиваясь в ритме дыхания, постепенно клонилась к подушке. Тиканье часов и гул котла заглушил раскатистый храп.
-Снова шLялся всю ночь где попало?! Хоть бы умылся, прежде чем на чистую постель ложиться! От тебя несет, как из помойки! Ууу, морда бесстыжая! Глаза бы мои тебя не видели, сатана рыжая!- доносилось до Степана откуда то издалека женское ворчание.
Он недовольно пошевелил усами, зевнул, повернулся на другой бок, подставив солнцу откормленную спину, и захрапел еще слаще. Эта весна Степану определенно нравилась.
Сны приходили одни радужнее других, кружили разноцветным вихрем и уносили его-Степана-душу куда-то в томительную даль, изливаясь по всему его телу негой. Грудь взволнованно поднималась в такт учащенного дыхания. Перемежаясь с храпом, то и дело стали доноситься причмокивающе - завывательные звуки. Степан во сне все ближе приближался к огромному всепоглощающему упоительному шару.
Когда все его бытие почти превратилось в сплошное жуирование, какая-то адская сила выдернула его из сферы Шара за холку. Степан раскрыл ошалевшие от боли и неожиданности глаза и увидел перед носом сердитое лицо Бабы.
-Сколько раз говорили тебе, не лезть в хозяйскую постель!
--Пусти, Захухря Сиволапая,- прошипел Степан, отчаянно дрыгая задними лапами.
Висеть за холку при его габаритах было не то, чтобы неприятно; это было адски больно и унизительно. Предыдущий опыт Степан помнил хорошо. Эта Баба, иначе он Хозяйку не называл, была сильна: могла его на вытянутой руке на весу отчитывать довольно долго, мстительно щуря свои отвратительного цвета глаза.
Степан в слабом поле ценил нежность зеленых глаз с узкими зрачками, толстые щечки с тоненькими усиками, робость характера и повышенную волосатость. Ни одним из этих качеств его Хозяйка не обладала. Поэтому Степан и называл ее Бабой, втайне презирая за столь бедную натуру. Он бы и вовсе загнал бабу за печь, как было принято в стародавние времена, да вот беда: у Хозяйки оказался нешуточный характер и громадная сила в ее цепких тонких руках. А еще этот невыносимо колючий взгляд, которым она проникала в самое нутро и ворошила там все Степановские мысли. Степан даже пробовал жмуриться, но не помогало. Хозяйка своим змеиным взглядом проникала во все его сокровенные мысли. И это сильно напрягало.
Всю свою сознательную жизнь Степан строил свой образ из кусочков и ошметков, пока не был признан самым загадочным и таинственным котом в округе. С тех пор все коты обходили Степана, не желая вступать в драки. Дамы сами выстраивались в очередь за общением, карауля Степана за калиткой. Раны зажили, оторванный кончик уха зарос шерстью. Степан забурел, залоснился и еще больше уверовал, что он и есть тот самый Гарфилд, которого видел по телевизору в детстве.
И только одно существо на свете знало секрет его довольно жалкой, трусливой и ленивой натуры. И это существо сейчас смотрело Степану прямо в расширенные зрачки, проникая ледяными щупальцами своего спокойного голоса в его сознание так, что ужас эхом отдавался даже на кончике хвоста. Степан даже успел подумать, что неплохо бы вцепиться этой Бабе в ее взлохмаченную на голове шерсть, и кусать, кусать! Но конечности почему-то не хотели подчиняться, безвольно повиснув вдоль обмякшего кошачьего туловища. Он даже успел подумать, что это гипноз, как в его любимой комедии, пока его беспардонно не вышвырнули за дверь.
-Иди, умойся! Потом я подумаю, пускать тебя обратно в дом или отдать Василичу на подножный корм, Мордофиля пузатая…
-Подножный корм, корм подножный… Ага, щас! Пойду я на подножный! Пусть сам Василич со своим подножным кормом, а мне и здесь неплохо…Не пойду я, тут останусь… Вот еще что удумала, меня на подножный, а сама тут одна во всем большом доме. И все молоко ей, и вся курятина ей, и постель мягкая ей одной… А я на подножном загибайся, худей, травись…
Мысли каруселью вертелись у Степана в голове, обидной влагой подступая к глазам. Он яростно вылизывал ушибленный бок, попутно стараясь начисто отмыть свою шкуру. Чем грустнее и безвыходнее становились мысли, тем ловчее и быстрее мылся Степан.
О коварстве и бездушии Бабы он старался не думать: деструктивные мысли затуманивали и без того не очень светлый кошачий мозг. Наедине с собой Степан допускал мысль, что он может и не совсем сам умник Гарфилд. Ну, может он- брат там, или троюродный кузен Живоглота. Поэтому инстинкту доверял больше. Сейчас же инстинкт гнал его-умытого, распушенного, с ласковой виноватой миной на морде на крыльцо Бабы с покаянной.
Тут медлить нельзя, тут дело такое. Если есть теплая постель, полная миска сливок и, пусть даже такая захудалая Баба с пониженной волосатостью и без ласковых Зеленых глаз, и глазом рыжим не моргнешь, как объявится молодой и прыткий новый Степан…
Спасибо, что читаете!