«… Где Элоиза, та, чьи дни
прославил павший на колени
Пьер Абеляр из Сен-Дени?
Где Бланш, чей голос так сродни
малиновке в кустах сирени?
Где Жанна, дева из Лорени,
в огне окончившая век?..
Мария! Где все эти тени?
Увы! Где прошлогодний снег?»
***
«Соседи, спящие давно,
идите с нами пить вино,
и грянем мессу хором!
Школяр до дна стакан свой пьет.
Да будет тот, кто упрекнет,
навек покрыт позором!»...
Ф. Виньон (пер. Вс. Рождественского)
Нам подай провинций амулеты:
Гул копыт, как дрожь живой степи,
Камень, птицу… Звезды и кометы,
И так дальше, глубже, и т.п.
***
Вот, вот!.. Смотри, мой мутный глаз, ревниво,
как вологодским мхом торит тропу Рубцов,
как он сидит, домашний, и на диво
несвойственный поре глупцов и подлецов.
И как он водку глушит бестолково,
и курит как тоскливо… И следит,
чтоб пепел не упал нечаянно на слово!
Как бы не зная: пепел строку не повредит.
Строку не повредят ни дым мечты тоскливой,
ни плесени сюжет, ответственной за быт,
ни памяти репей, с невероятной силой
цепляющий все то, что хочется забыть…
Поэт Рубцов ушел, оставив нам на диво
Звезду Полей. Ушел. И издали
Звезда Полей сияет сиротливо
… «для всех тревожных жителей Земли».
«Но только здесь, во мгле заледенелой,
она восходит ярче и полней,
и счастлив я, пока на свете белом
горит, горит звезда моих полей…»
Н. Рубцов
…Вот Межиров-поэт, сидит в «Национале,
среди лиловых врубелевских крыл…».
Он полон яда, как стакан, что налит
одним из почитателей-кутил…
Он цедит черный ром и брызжет ядом
на поколенье выживших плейбоев,
и черное вино «национальным блядям»
швыряет в ноги, как гранату...
«К бою!
За честь и память заживо сожженных!..»
…И честь и память – свойство дорогое,
но – тьмы и тьмы плейбоев и пижонов.
Отечество у них, увы, другое.
«Две книги у меня. Одна
«Дорога далека».
Война.
Другую «Ветровым стеклом»
претенциозно озаглавил.
И в ранг добра возвел, прославил
то, что на фронте было злом.
А между ними пустота:
тщета газетного листа...
«Дорога далека» была
оплачена страданьем плоти,
она в дешевом переплете
по кругам пристальным пошла.
Другую выстрадал сполна
духовно.
В ней опять война
плюс полублоковская вьюга.
Подстрочники. Потеря друга.
Позор. Забвенье. Тишина.
Две книги выстраданы мной.
Одна — физически.
Другая —
тем, что живу, изнемогая,
не в силах разорвать с войной»
А. Межиров
А это – Смеляков, к любви советской строгий.
Поэт он не – из «нерасслышанных имен».
Да, были… были! благосклонны боги!..
И сладкий стон о Любке Фейгельман,
и страшный сон про памятник чугунный
мы наизусть цитировать могли,
как те тунгусы, финны, скифы, гунны
песнь о «певцах отеческой земли»...
«Я не о тех золотоглавых
певцах отеческой земли,
что пили всласть из чаши славы
и в антологии вошли.
И не о тех полузаметных
свидетелях прошедших лет,
что все же на листах газетных
оставили свой слабый след.
Хочу сказать, хотя бы сжато,
о тех что, тщанью вопреки,
так и ушли, не напечатав
одной-единственной строки…»
Я. Смеляков
…………………………………………………
Мы знали десять строф из Пастернака,
«Шестое небо» Слуцкого читали.
От Бродского (хоть кот его наплакал)
мы новое влиянье испытали.
А Вознесенский, Евтушенко… Яшин?…
С клеймом недорогим «шестидесятник»
они оружием духовным нашим
отягощали наш рюкзак и ватник.
Уже мы говорили о Высоцком,
с филатовским «Федотом…» хохотали
над собственным убожеством и скотством.
И в сказку жизни свой сарказм вплетали.
…Горят костры… Шаламов… Рейн и Бродский…
Цветаева, Терентьева, Баркова…
(Во временах удушливо-уродских
поэт творил в застенках и оковах).
Здесь, в тишине и мраке развитого
социализма (а точнее – неведомо чего),
нет облика! Как нет какого-то итога,
лишь виден тяжкий путь и… следствия его.
……………………………………………………….
…Вот – Женщина… Она (первоначально!) Муза.
Крыло прически… нежный взгляд… плечо…
Зачем и ей стихов мертвящая обуза?
Зачем вино публичности?..
Ещё
полсотни лет каких-нибудь обратно
ищи-свищи эвтэрпиных сестёр
среди имен рифмующего брата…
Но, боже мой, как взгляд её остёр!..
Как пышно грудь волнуется во власти
её неукротимых вдохновений...
И одного не достает лишь… Ласки!
С которой и глупеет женский гений.
«…Давай же обнимемся, как жернова
на мельнице в нежную ночь рождества,
погасим сознанье и выйдем на свет
на целую тысячу лет,
где розы небесные над головой
в лазури цветут вековой, —
ясней не скажу – тут неясности нет».
Ю. Мориц
***
«Нет, ты о возможной пропаже
не думаешь, как посмотрю.
А я ведь готовлю
и даже
варенье на зиму варю,
пеку пироги с ежевикой,
ватрушки — с изюмом и без...
Попробуй с другой поживи-ка,
я знаю подруг-поэтесс:
ты будешь затравленно,
в страхе,
мечтая о паре котлет,
на завтрак глотать амфибрахий,
анапест и ямб — на обед.
А я тебе — утром салаты
и две отбивных на обед.
Стихов я пишу маловато?
Согласна!
Но времени нет.
Да что там,
ты знаешь и сам уж:
все режу, взбиваю, крошу...
Вот выйду за повара замуж —
такие стихи напишу!»
Т. Кузовлева
***
…«Эвтэрпа, ты?..»… Тобой я очарован.
Ты моя грёза с юности до гроба.
Тобой, лисицей, сыр мой уворован!
А мной, вороной, каркает природа.
Прости, что так ворчу бесцеремонно
среди равнины пухлого дивана.
Когда бы не твое очарованье,
уже почил бы я во время оно.
Поэт – как лесоруб в лесоповале –
стихов валит преображенный полк!
А женщины глядят из-под вуали,
(уж лучше показали бы пупок).
Отчаявшись на тяжкий путь сонета,
он в каждом шаге, как первопроходец:
то дрожь берет в преддверии рассвета,
то жажда гонит вычерпать колодец…
По свежей рифмочке изголодавшись,
оскомину набив тупым глаголом,
уже не королем – поэтом голым! –
на аутодафé выходит…
Страшно...
И вот уж стихослушатель разинул
счастливый рот в веселом изумленье:
– Давай ещё!.. И не тяни резину!
Да ты не зэк, ты – Герострат, как… Ленин!
И – чувства, в кровь нахлынув, грудь сковали;
и лезут в душу, как веселые мартышки…
А женщины глядят из-под вуали,
стыдясь внезапной неотступной вспышки.
……………………………………..
В моей библиотеке, как в больнице –
нет ясности. Но, как изрёк пиит:
«Поэзия, должно быть, состоит
в отсутствии отчетливой границы…»
***
…Надо жить… По утру, по морозу,
по природе… плакать… веселиться…
и стихи, как золотую розу,
сердцем выцарапывать из слитка!
(из поэмы "Домашняя библиотека")