Обычно аблакатами были изгнанные с государственной службы за лихоимство и пьянство мелкие чиновники, писцы различных контор и прочая публика, уже потёршаяся в канцеляриях и знавшая, "что к чему, да как дела делаются". Свой хлеб они добывали, составляя различные прошения, свидетельства и иные деловые бумаги. Работа это была хитрая, требовавшая большой опытности и поставленной руки. Надобно было знать, куда адресовать бумагу, как правильно титуловать да что в той бумаге написать, чтобы дело пошло быстрее.
В Москве местом аблакатской биржи были Иверские ворота у Красной площади, поблизости от которых располагалось множество различных государственных учреждений. Туда крючкотворы являлись с чернильницами, перьями и бумагами с уже готовыми прощениями, в которых оставлены были места для имён и фамилий просителей. Такое "заготовленное" прошение с подписью стоило гривенник, а за написание отдельной бумаги брали по четвертачку. От всей этой компании яростно разило различными ароматами нищеты, над которыми солировали "амбре" чеснока и лука, перебиваемые разве что запахом выпитой с самого утра чарки "центифариса", как они называли меж собой водку. Придя в учреждение, аблакаты занимали "позицию" на лестницах, недалеко от входных дверей. Подвернув ноги под себя подобно индийским йогам, они, усевшись прямо на ступеньках у стены, с терпением философов - стоиков ждали "своего клиента", время от времени окликая проходивших по лестнице просителей. Стоило только ответить борзописцу, и он уже от потенциального клиента не отставал. Уговорив отдать ему бумагу "на погляд", борзописец начинал читать её, тут же критикуя неизвестного автора и исподволь навязывая свои услуги. Обычно наивный клиент легко подавался на такие хитрости. В особо удачный день, когда клиенты "шли косяком", борзописец позволял себе "отойти от акетизма". В обычные дни питаясь у лоточников "съестным припасом", требующим желудка адской закалки, подзаработавший грамотей располагался вв трактире, проедал и пропивал всё то, что заработал. А потом требовал нанять себе извозчика, дабы его доставили домой.
Это самое "домой" означало жуткую дыру, в которой крючкотвор обитал в свободное от "промыслов" время. Комнату имели немногие представители племени одичавших грамотеев. Обычно они в ночлежной квартире снимали углы, отгороженные распоротыми мешками, вывешенные на протянутой верёвке, а то и вовсе имели место на печи, оговаривая только днём подходить к окну "для письменных дел". После трактира, попав к себе домой, он на следующий день не шёл на работу, а так и оставался лежать на печи или за мешочной ширмой, изредка посылая кого-нибудь за водкой и едой. Прожив таким образом несколько дней, шёл грамотей опять на лестницу или подворотню присутствия, чтобы ловить клиентов, писать прошения, свидетельствовать.
Когда же по письменной части было глухо, борзописцы хватались за любую работу ни брезгуя ни чем. Если удавалось наняться читать Псалтырь по покойникам, считали, что им повезло. Чтобы получить такой заказ, крючкотворам требовалось сводить знакомство с гробовщиками, от которых получали информацию на клиентов.
Самим грамотеям мастерство их знакомых было совершенно бесполезно, так как большинству из борзописцев, после того как души оставляли их тела, в гробах лежать не доводилось. Им была уготована другая участь. Так как хоронить одиноких и нищих крючкотворов было обычно некому и не на что, бренные и многогрешные телеса скончавшихся аблакатов отправляли в анатомический театр, где их пускали на приготовление медицинских препаратов и скелетов, по которым студенты - медики изучали анатомию.