7 ноября 1941 года рейхсмаршал Геринг отдал приказ не щадить советских людей, угнанных с захваченных гитлеровцами территорий, расправляться с ними скоро и беспощадно. «Должны применяться, — писал он, — лишь следующие разновидности наказания, без промежуточных ступеней: лишение питания и смертная казнь».
Уделом человека с биркой на шее, на которой был выбит его номер, были непосильный труд, голод, истязания и смерть. Невольникам было трудно, почти невозможно дать о себе весть на родину: их окружали колючей проволокой, находившейся под электрическим током, их караулили жандармы и собаки-ищейки.
И все-таки уже весной 1942 года попали к журналистам письма с гитлеровской каторги.
Журнал «Работница» опубликовал часть из них в № 3 за 1970 год.
Так, из Донбасса пришло послание шестнадцатилетней Нади Степаненко, насильно вывезенной в Германию вместе с четырьмя тысячами девушек и юношей из города Ровеньки, Ворошиловградской области. Было это 30 августа 1942 года. И вот что она сообщила:
«… первой взяли мою подругу Валю П. Когда ее уводили, она крикнула: «Девчата, нас продают!» Мы зарыдали. Потом взяли меня. Толстый гитлеровец спросил мой номер, сделал отметку в списке, выписал квитанцию моей будущей хозяйке. Она открыла сумочку и подала ему деньги. Я все время плакала и не посмотрела, сколько за меня заплатили, какая у меня была цена. Гитлеровец сказал мне по-русски: «Слушай свою фрау, фрау Видман!» Фрау увезла меня в город Либих. Ее муж Карл Видман имел свою электропекарню, двухэтажный дом. Было у него четверо маленьких детей. Работала я у своей фрау с пяти утра до девяти вечера. На груди у меня тряпочка с надписью «Ост». Идешь по улице все на тебя смотрят, показывают пальцами, а мальчишки кричат, толкают, плюются. Было обидно, как вспомнила, что вот училась в восьмом классе, изучала французский язык, а тут стала рабыней, как в период римского владычества.
От плохого питания д меня на руках и ногах появились нарывы. Фрау стала ко мне относиться хуже. А Карл начал меня бить. Нарывы разрастались, краснота дошла до локтя. Я ходила с трудом. Тогда хозяйка пошла в полицию, и меня отправили обратно в лагерь. Там собралось несколько девочек, тоже больных, —- из Чернигова, Краснодона и других мест. Нас отвезли в Брест-Литовск и определила в лагерь; где жили военнопленные. Жуткое место. Нас почти не кормили. Люди умирали каждый день. Сегодня ходит человек, как тень, завтра он уже на карачках ползает, еле шевелится, а утром на следующий день его труп выносят.
Выйти нельзя. Кругом проволока, - а на ней трупы висят: этих убили, когда они перелезали; и так и не снимали. Все же я и еще две девочки решили бежать: все равно— от голода умереть или быть застреленными у проволоки. сшила из мешка чулки вместо сапог, так как мои туфли окончательно развалились, и ночью нам удалось проползти под проволокой.
И вот после долгих трудностей я добралась до родных Ровеньков. Прихожу домой. Мать увидела и не узнала.
— Откуда ты, девочка? спросила она.
А потом посмотрела на меня и затряслась...»
Пережитые на фашистской каторге ужасы не смогли сломить гордость, достоинство, силу воли советского человека, это сказано между строк. Но еще яснее и отважней сказала об этом пленница фашистского лагеря Шура Пушкарева, бывшая десятиклассница из Мариуполя. Один из беглецов с каторги привез это письмо подруге Шуры — Нине.
«Здравствуй, дорогая Нинусенька! Подруженька родная! Если бы ты только знала, сколько наших сестер и братьев никогда не увидят свою землю. Навек они закрыли глаза в страшной чужой стороне. Неужели и я никогда не вернусь?
Видела ли ты до войны картину «Профессор Мамлок» или еще одну «Болотные солдаты»? Все это я испытала на себе. Что кино! А вот если узнать наяву, как ночью приходят гестаповцы, светят фонарем по каждой кровати, кого-то ищут, нас обыскивают, бьют резиновыми плетками, которые привязаны к их рукам.
Но мы не сдаёмся. Русские девушки! Бьют их, таскают по баракам, но русский дух выбить не могут. Мучают, предлагают— кричи: «Хайль Гитлер», —а девушки говорят: «Хай вин здохне». Да, так у нас было...»
Чем дальше двигались наши войска на запад, тем больше поступало известий с гитлеровской каторги. С фронта слали сотни записок, писем, дневников, которые солдаты находили в освобожденных городах.
В короткой статье многого не расскажешь. Но именно теперь, когда вновь поднимают головы люди, которых разгром Гитлера ничему не научил, эти письма с фашистской каторги приобретают особое значение. Они представляют собой документы огромной обличительной силы, предостерегающие народы Европы от повторения трагедии 1939—1945 годов, когда гитлеровцы топтали земли многих стран и издевались над их народами.