Село Фили, принадлежащее обер-камергеру Нарышкину, прямому потомку боярина Льва Кирилловича Нарышкина, родного брата царицы Натальи Кирилловны, матери Петра Великого, располагалось подле Поклонной горы, за Большой дорогой, верстах в четырёх от Дорогомиловской заставы. Пятого сентября – на четыре дня позже срока, известного мне по «прежней версии» истории» в селе, в доме крестьянина Савостьянова фельдмаршал князь Кутузов созвал знаменитый военный совет. Надо полагать, на ту же животрепещущую тему: дать у стен древней столицы ещё одно сражение на негодной позиции, выбранной Бенигсеном? Или оставить Москву без боя - ибо, по его словам светлейшего князя, «с потерянием Москвы не потеряна еще Россия» - чтобы сохранить армию для продолжения войны и сблизиться с подходящими резервами?
На совещании кроме самого фельдмаршала, присутствовали - генералы Барклай де Толли, Бенигсен, Ермолов, Остерман толстой и все прочие, кому и было это положено, включая и Дохтурова, к корпусу которого по прежнему оставались приписаны сумские гусары. Но никто – ни поручик Ростовцев, исполняющий после Шевардинского дела обязанности эскадронного командира, ни едущий в санитарном обозе раненый полковой командир Давид Артемьевич Делянов ничего не знали ни о предмете, обсуждаемом на совете, ни о составе участников, довольствуясь ходящими по армии слухами. Ростовцеву как и посвящённому в тайну субалтерну Веденякину оставалось лишь гадали, окажется ли прав гость из будущего?
Но – слухи слухами, а пока сумцы встали биваком за околицей Филей, как это и было предписано адъютантом колонновожатым, расседлали притомившихся коней и стали варить ужин. В ожидании трапезы поручик решил расспросить пленного – того здоровяка-карабинера, которого я «с Господней помощью» ухитрился стащить с седла и оглушить по темечку эфесом шведской шпаги.
Говорил француз с трудом, шепелявя разбитыми губами - три удара дужками гарды в физиономию стоили ему передних зубов. По-французски я, разумеется, не понимал ни слова, и пришлось полностью положиться на синхронного переводчика» в лице корнета Веденякина.
Пленник назвался сержант-майором Рава'; другой же, подстреленный мною в схватке у оврага и скончавшийся от потери крови в ночь после сражения, оказался его эскадронным командиром, капитаном дю Брэ - прославленным на всю Великую Армию храбрецом, дуэлянтом и отчаянным рубакой. Экого зверюгу я, оказывается завалил – и как тут не вспомнить эпизод из «Янки при дворе короля Артура», когда главный герой убивает закованного в латы сэра Саграмора одним-единственным выстрелом из револьвера.
Упомянув о своём капитане, сержант-майор не пытался сдержать горькой усмешки. Перед атакой на «ля гранд редут», карабинеры выстроились в две шеренги на указанной позиции, и сразу попали под огонь русских пушек, бьющих с батареи. Потери росли с каждой секундой, и закалённые ветераны, готовые скакать на пышущие картечью орудийные жерла, принуждены были покорно стоять под этим расстрелом, не имея возможности ответить ударом на удар, что злило их чрезвычайно. Первым не выдержал сам Рава'. Он крикнул, обращаясь к капитану, причём так, что карабинеры обеих шеренг отлично его слышали: "Или атакуем, или уходим с поля боя!". На что немедленно получил ответ: "Еще одно слово и я порву тебе пасть, ты полное ничтожество!". На этом дискуссия оборвалась, поскольку прозвучала труба, и карабинеры двинулись в атаку.
Далее последовала чудовищная резня на Курганной батарее, загасившая этот вулкан, извергающий огонь и чугун, после чего уцелевшим карабинерам велено было собраться на фланге взятого редута и преследовать отступающую русскую пехоту. Рава' был в числе первых, ворвавшихся на «гранд редут» - и, уже после боя, обтирая окровавленный клинок палаша о рукав разодранного русским штыком сюртука, крикнул, обращаясь к дю Брэ: "Ну что, капитан, я все еще жалкое ничтожество?" Он тогда не ответил мне… - сетовал сержант-майор, - а теперь уж и не ответит!» Тут нас позвали к котлу, и животрепещущая повесть Рава' вынужденно была поставлена на паузу. День клонился к закату; по кругу пошла манерка с хлебным вином. Сделав, когда до меня дошла очередь, глоток, я передал манерку Рафику и принялся выскребать деревянной ложкой невероятно вкусный, пахнущий подкопченным салом, кулеш, заедая его краюхой свежевыпеченного хлеба, доставленного из Москвы на подводах. Пора было подумать о том, что делать дальше.
Увы, составление планов на будущее пришлось отложить на неопределённое время - и всё из-за настырного Ростовцева. Уведя меня под каким-то вздорным предлогом от общего костра, он на пару с корнетом Веденякиным – единственным в лагере, кто был в курсе моей непростой истории - снова принялись расспрашивать о дальнейшем ходе войны, а когда я в который уже раз объяснил, что ответить им не могу, поручик попросил меня спеть. Это было неожиданно – я, в отличие от персонажей многих попаданческих книг, славы поэта искать не собирался и гитару ещё ни разу в руки не брал – единственная песенка, спетая новогодним вечером 1979-го не в счёт. Но сейчас поручика мало интересовали мои исполнительские таланты.
– Спой-ка, братец ты наш, Никита Витальич что-нибудь о войне! - сказал он. - О том, как вы там у себя воюете - не может ведь такого быть, чтобы да две сотни с лишним лет ни одной песни о войне и солдатах не сочинили!
- Да ведь вы ничего не поймёте – попытался возразить я. – Слишком всё переменилось, и в первую очередь то, что касается методов ведения войны. Да и на гитаре я играю паршиво, как у нас говорят – на уровне трёх блатных аккордов…-
- Не поймём, так ты нам объяснишь. – резонно возразил Ростовцев. - А о музыке не беспокойся, на гитаре тебе корнет подыграет. Он в этом дока, видели бы вы как провинциальные барышни тают, когда он заводит какой-нибудь романс!..
Мне оставалось только капитулировать перед таким напором.
- Хорошо, коли вы так настаиваете. Песня будет… - я на секунду задумался, – песня будет про бойцов, не уступающих в отчаянности вам, гусарам.
Веденякин скептически хмыкнул.
- Да разве такое возможно? Н коне, в бою, гусарам равных нет!
Вот как тут поспоришь? Гусары есть гусары, они и на смертном одре будут хвастать и фанфаронствовать – благо, есть чем…
- То на коне. А те, о ком эта песня, воюют в небе.
- В небе? - поручик поднял брови в удивлении. - Это нечто вроде летучей машины немца Леппиха? Который по распоряжению графа Растопчина, московского губернатора, строится на погибель антихристу? Не очень-то он нам пока помог…
«…что ж, следовало ожидать – по всей армии только и разговоров было, что об этом чудо-изобретении…»
- Так и есть. Но аэростат Леппиха – это только первый шаг. А лет через сто его прямые потомки – огромные, втрое больше самого крупного линейного корабля – будут разрушать бомбами Париж и Лондон!
- Через сто лет… - Ростовцев недоверчиво покачал головой. - Это что же, в 1912-м?
- Чуть позже, году в пятнадцатом. Будем большая война… впрочем, неважно.
- Эти на них ваши небесные бойцы воюют? – спросил корнет. – На воздушных кораблях, вроде леппиховой летучей машины? Видел я картинки на растопчинских афишках - что-то не верится насчёт лихости. Такая громадина, да ещё и с вёслами перепончатыми, на манер крыльев…
- Да, вы правы, корнет. Потому такие вот аппараты быстро сошли со сцены – медлительны, неуклюжи, да и уязвимы очень. У нас… да вот, сами судите…
«Их восемь – нас двое. Расклад перед боем
Не наш, но мы будем играть!
Серёжа, держись, нам не светит с тобою
Но козыри надо равнять
Я этот небесный квадрат не покину
Мне цифры сейчас не важны
Сегодня мой друг защищает мне спину
А значит, и шансы равны…»
Аккомпанемента у корнета не получилось – слишком уж чуждым, непривычным оказался ритм выбранной мною песни для избалованного музыкальным воспитанием уха обитателей позапрошлого века. После двух попыток подобрать подходящую мелодию, он сдался, и мне пришлось читать слова, полу-песенным речитативом.
«…Мне в хвост вышел "мессер", но вот задымил он
Надсадно завыли винты
Им даже не надо крестов на могилы
Сойдут и на крыльях кресты!
"Я – Первый, я – Первый. Они под тобою,
Я вышел им наперерез
Сбей пламя! Уйди в облака! Я прикрою!
В бою не бывает чудес!..."
Ростовцев с корнетом слушали, не дыша. Мне казалось, что картина смертельной схватки крылатых машин возникает в их воображении сама, без моих пояснений, а отсветы костра, играющие в их зрачках, были подобны огненному хвосту, тянущемуся за падающим где-нибудь в небе над Таманью «ЯКом»…
«…Серёга, горишь! Уповай, человече
Теперь на надёжность строп!
Нет! Поздно – и мне вышел "мессер" навстречу
Прощай! Я приму его в лоб!
Я знаю – другие сведут с ними счёты,
Но, по облакам скользя,
Взлетят наши души, как два самолёта
Ведь им друг без друга нельзя…»
Они слушали – и им не мешали незнакомые слова и чуждая девятнадцатому веку идея «собачей драки» в небесах. Да что за разница, каким оружием драться в последней своей смертной схватке? Лишь бы оно не слишком уступало тому, что в руках неприятеля, и рядом оказался друг, готовый прикрыть тебе спину, а если припрёт – подставит себя под режущие трассы авиационных пулемётов с той же лёгкостью, как под свистящий клинок французского карабинера…
«…Архангел нам скажет: "В раю будет туго!"
Но только ворота – щёлк,
Мы Бога попросим: "Впишите нас с другом
В какой-нибудь ангельский полк!»
Ещё попрошу Бога, Духа и Сына,
Чтоб выполнил волю мою:
Пусть вечно мой друг защищает мне спину
Как в этом последнем бою!..»
Я умолк. Ростовцев покачал головой, словно стряхивая с себя какое-то наваждение.
- Чудно как-то: вроде и слова знакомые, а непонятно... А с другой стороны всё кажется, и ясно. Какая, в сущности, разница: у нас кони, у вас эти, как их…
- Самолёты. - подсказал я.
- Вот-вот, они самые. Однако же – завораживает. Хотелось бы увидеть своими глазами…
Я дёрнулся, словно от укола шилом в известное место.
- Никита, мой тебе совет: даже в шутку такого не говори! Желания – они, знаешь ли, имеют свойство сбываться, и притом, самым препаршивым образом, это я на своей шкуре уяснил!
- Эй, служивыя! Подскажите, где тут ихнее благородие поручик Ростовцев встали? – раздалось в темноте. Мы живо обернулись. К костру подъезжал казак, в котором я после краткого замешательства узнал одного из тех, кого мы оставили в ДК. Спешившись, он протянул Ростовцеву запечатанный пакет.
- Садись-ка братец. – корнет пододвинул казаку перевёрнутую бадейку, а когда тот уселся – протянул наполненную доверху жестяную крышку-стакан от манерки. – Как ты мимо французских аванпостов-то пробрался? Погони не было?
- Да куды-ы им! – протянул казак. - Мы привычные, вашбродие, тишком да бочком, и не заметил никто!
- Хорунжий ваш сообщает, что будищевские мужики разыскали пропащую телегу из французского обоза. – сказал Ростовцев. – Пишет – стычка была, даже и с потерями. Ты сам-то там был, расскажешь?
-А чего ж не рассказать? – казак в два глотка выхлебал поднесённую водку. Оне, вашбродь, в болотине заховались, да только мальчонка деревенский, их там увидал и прибёг к Антипу. Это староста, он у мужичков вроде атамана…
- Помню я, кто такой Антип. – нетерпеливо отмахнулся поручик. - Ты давай, дело говори…
- Так ить горло пересохло… - казак умильно посмотрел на офицера. - Цельный день скакал, барин, штоб, значить, побыстрее вам всё обсказать…
Ростовцев намёк понял и плеснул в стакан из манерки. Казак повеселел, приложился к таре – и принялся обстоятельно излагать события. Мужички догнали французов в болотах, и после короткого боя убили двоих конных егерей, потеряв при этом пятерых своих. Третий же, «тот лях, вашбродие, что к ихнему обозу пристал», сумел скрыться, мало того – увёл с собой телегу, из-за которой весь сыр-бор и приключился. Однако Антип, возглавлявший погоню, посоветовавшись с хорунжим, решили довести дело до конца: два дня казачки вместе с будищевскими мужиками обшаривали окрестные леса, но так ничего и не нашли. По всему выходило, что беглый лях утопил воз в одном из лесных озёр, а то и вовсе загнал в трясину - после чего скрылся верхами – казаки обнаружили следы некованой крестьянской лошадки. Воз никто искать не стал. Гиблое дело, да и незачем - трофеев после разгрома фуражиров и так хватало. Тем более, что раненые, оставленные Ростовцевым на попечение в деревне, как могли, объяснили, что на пропавшей телеге не было ничего, кроме тюков с книгами - а это не та добыча, что способна побудить крестьян и казачков снова лезть в трясину.
К депеше прилагалась ещё одна бумага, написанная хорошо знакомым мне почерком тёти Даши. Она сообщала, что с «попаданцами» всё в порядке. Гена идёт на поправку и скоро сможет вставать, в ДК они устроились хорошо и даже наладили освещение от генератора, но в целях экономии невосполнимого запаса топлива предпочитают обходиться свечами и лучиной. Дядя Вася, освоившись, всерьёз взялся за переоборудование «пердунка» в нечто вроде кустарного броневика, а, кроме того, намерен вскорости время произвести испытание первой порции взрывчатки и зажигательной смеси. Кроме всего прочего, тётка упоминала о карабине, который забрал поганец Гжегош, и мне сразу стали понятно, почему при преследовании казаки понесли такие потери. Лихость – лихостью, а против мосинки, да ещё и в умелых руках, с кремнёвыми самопалами много не навоюешь. И если Гжегош встретил преследователей из засады – то лишь экономией патронов можно объяснить то, что хоть кто-то из казачков сумел уйти живым. Я припомнил, сколько патронов и снаряженных обойм было у тёти Даши в «особом фонде» - и в который раз уже пожалел, что польстился тогда на наган, предпочтя его карабину…
Пока Ростовцев расспрашивал казака о планах хорунжего с Антипом, я крепко задумался. Получалось, что отнюдь не все книги, вывезенные из библиотеки, удалось уничтожить. Как раз наоборот – не приходится сомневаться, что Гжегош отобрал для своего «секретного обоза» самые ценные и полезные тома, и надёжно упаковал их в прорезиненную ткань и полиэтиленовую плёнку, позаимствованную из тётиДашиной кладовки. А когда казаки сели ему на хвост - поляк, спасаясь от погони, загнал телегу в первое же подвернувшееся озерко, в расчёте как-нибудь потом вытащить её вместе с драгоценным грузом – но и сам сгинул в какой-то трясине. И пролежат там книги аж двести десять лет, пока не наткнутся на телегу ребята из поискового отряда и не примут его да легендарный клад Наполеона, затопленный, согласно легенде, при отступлении французов от Москвы где-то в озёрах под Вязьмой.
Но ведь возможен и иной вариант: ни в каком болоте Гжегош не тонул, а наоборот, ушёл от преследователей и теперь постарается добраться до своего тайника. И сделать это он вполне способен – особенно, если обратиться за помощью к своим соотечественникам-полякам, которых в Великой Армии хватает. Не самая простая задачка – но, как поётся в песенке из старого фильма: «Кто хочет, тот добьётся». Уж чего-чего, а настойчивости и упорства пану Пшемандовскому всегда было не занимать.