родолжение. Начало в №42-52 за 2020 год и в №1-3, 5-7 за 2021 год
«Есть много слов, не имеющих точного определения, смешиваемых одно с другим, таковы слова: воспитание, образование и даже обучение», – пишет Лев Толстой. И попадает точно в цель, обнажая ключевое заблуждение, из которого педагогика не выбралась до сих пор. Речь не только о словах, но и о производимых ими смыслах, причем укорененных, значимых. Тех, которые скрепляют законодательные нормы, обязывая следовать им, несмотря на внутреннее сопротивление, а иногда и неприятие. Чтобы в них разобраться, придется углубиться в семантику ключевых понятий. Предупреждаем, будет немного скучно.
Еще в начале XVIII века первый русский академик Михаил Ломоносов, высказываясь за «управление нравами», пользовался категорией «воспитание», включая в него и «образование». Изредка вместо «образования» он применял слово «научение», подразумевая под ним обучение и также подчиняя его воспитанию. Спустя столетие домашний учитель Григорий Винский в книге «Мое время» (1781 г.) подтверждал живучесть семантической ошибки, когда «обучение (научение) повсеместно принималось за воспитание, отчего происходил большой вред». Сменяющиеся министры просвещения «действовали наперекор друг другу, каждый являясь со своими понятиями о воспитании и образовании». Дискуссия длилась долго, пока в главном педагогическом труде Льва Толстого «Воспитание и образование» (1862 г.) эти понятия не были разведены уже на уровне заголовка, что благосклонно приняло научное сообщество.
В истории педагогики легко обнаружить и другую семантическую ошибку – отождествление понятий «образование» и «обучение». Эту ошибку тоже развенчали, ибо «мыслящие педагоги понимали, что обучение свойственно и животным». Можно обучить (научить) тигра прыгать через горящий обруч, а попугая, и даже ворону, – здороваться. Не называть же их оттого образованными. Дмитрий Галанин в 1912 году опубликовал научный труд «Образование и обучение», где разделил эти понятия и определил статус каждого. Образование – как внутреннюю потребность, заложенную в природе человека, обучение – как процесс усвоения чужой мысли, полученной в общении, и не только в школе. Подсказка полезная, хотя и нуждается в развитии.
Депутаты Государственной Думы либо не знакомы (что можно допустить), либо сознательно (что недопустимо) отбросили сформировавшиеся в классической педагогике определения. Обе указанные выше семантические ошибки присутствуют в ключевой формуле Закона «Об образовании в РФ» (ст. 2): «Образование – единый целенаправленный процесс воспитания и обучения». В подобном контексте воспитание опускается до уровня дополнения к предметным урокам, что-то вроде физкультуры или труда. Обучение тоже урезано, исключает формы самообразования, противостоит уникальному по глубине заключению Дмитрия Писарева: «Настоящее образование есть только самообразование».
Оглашение третьей, самой опасной, влекущей за собой необратимые нравственные последствия ошибки прозвучит как дерзкий вызов окружающему нас сегодня идеологическому фону. Но поскольку истина дороже, оглашаем: преднамеренное отягощение школы функцией воспитания, вызванное расширительной трактовкой понятия «образование». Вновь обратимся к классикам педагогики.
«Без хороших отцов нет хорошего воспитания, несмотря на все школы, институты и пансионы», – замечал Константин Ушинский. С ним соглашался Владимир Стоюнин: «Помочь в воспитании может только общий подъем и улучшение нравственности отцов и матерей». Классики ясно давали понять: ни учитель, ни профессор, ни пансион (нынешняя продленка) не способны дать достойного воспитания. В итоге веками длившейся дискуссии научная педагогика склонилась к выводу Петра Каптерева: «Поставить образование выше воспитания невозможно». Как оказалось, можно, что и сделано в законе.
Классики бросили вызов образованию как институту воспитания, зная, что большинство будет против них (так будет и сегодня). Но большинство не всегда носит истину, тем более в науке. Часто оно бывает мнимым, принудительно сформированным властью, заинтересованной в воспитании послушных, а не свободных граждан.
На вопрос оппонентов, чем же будет школа при невмешательстве в воспитание, Толстой отвечал: «Школа должна иметь одну цель – передачу сведений, знания (instruction), не пытаясь переходить в нравственную область убеждений, верований и характера; цель ее должна быть одна – наука». Это положение можно принять как ключевой критерий научной педагогики и исторической миссии образования, хорошо бы его выбить над гранитным входом в Министерство просвещения России. Пока нельзя, оно противоречит действующему закону. Но когда-нибудь такая надпись будет выбита.
Навязанная образованию функция, замеченная еще в 1912 году одним из членов-учредителей АПН РСФСР Николаем Чеховым: «Перед церковно-приходскими школами всегда ставилась задача больше воспитывать, чем учить», торжествует по сей день, воспитание в законе даже поставлено на первое место. Тогда как цивилизованные страны давно отказались от патриархально-религиозной идеи воспитывающей школы и перешли к выдвинутой в 1972 году ЮНЕСКО в докладе комиссии Эдгара Фора «Учиться, чтобы жить» идее воспитывающего общества.
Мы все ищем, с кого бы спросить за воспитание, и терроризируем школу, а человечество уже спрашивает с себя. Мы проклинаем уличную свободу, а развитые страны признали улицу частью общества и начинают воспитание с улучшения всей среды. Какой мир, такие и дети. Эту истину понял мэр Москвы Юрий Лужков, превратив заброшенные дворы в детские игровые площадки, спорткомплексы и зоны отдыха для старших. Сейчас они снова закрываются на замки и шлагбаумы. Суверенным становится все – дворы, улицы, государство. В отчужденной от общества школе воспитать патриота нельзя, его можно только принудительно клонировать, что и требует от нее закон.
Небрежение семантикой вкупе с растущей идеологизацией школы и породило статью 2 закона «Основные понятия», которая представляет собой клубок противоречий, хотя именно из нее должны выстраиваться нормативы образования. Разберем ее с нескрываемым пристрастием.
Первое и основное. Придумав формулу «образование – единый целенаправленный процесс воспитания и обучения», законодатель угодил в семантический тупик. Поставленное в приоритет воспитание не вписалось в образовательный контекст: из 15 глав и 111 статей закона ни одна (!) не посвящена воспитанию. Ситуацию, когда в преамбуле закона заявлено два ключевых понятия, но в тексте раскрывается только одно, можно отнести к парадоксу российской, возможно, и мировой юриспруденции.
Определяя образование как «единый целенаправленный процесс» (п. 1), законодатель далее применяет прилагательное «целенаправленный» только к обучению (п. 3), опуская его в трактовке воспитания (п. 2). Возникает минимум два вопроса. Первый: означает ли это, что обучение имеет цель, а воспитание – нет? Второй: если общий процесс образования целенаправлен, может ли воспитание как его часть быть лишено цели? По логике – нет, по закону – может. Объяснение этому есть, но оно не в пользу авторов. Воспитание в законе связано с «созданием условий для самоопределения» (что разумно), но, если его, как и обучение, назвать целенаправленным, получим «целенаправленное самоопределение», что есть абсурд. Логика выводит еще на один вопрос: почему воспитание направлено на самоопределение, а обучение – нет? Ведь именно в процессе обучения – «овладения знаниями, умениями, навыками» – происходит самоопределение, в том числе профессиональное, – его основа.
Слово «воспитание» разбросано по тексту, как несъедобные, декоративные вишенки на торте, иногда и не к месту. В той же статье 2 (п. 26) «приборы, оборудование, инвентарь, инструменты…» отнесены не только к средствам обучения, но и воспитания. Образование названо процессом, воспитание – деятельностью. Обучение и вовсе до редакции 2020 года называли процессом организации деятельности, через 8 лет эту несуразность поправили. Состоящая из путаного набора слов статья 2 «Основные понятия» нуждается в глубоком семантическом анализе адекватности языкового выражения заложенных в ней смыслов и демонстрирует превосходство депутатского сленга над понятиями классической педагогики.
Чисто гипотетически можно предположить, что не правы Ушинский, Толстой, Каптерев, а правы Никонов, Онищенко и другие члены думского комитета, которые в Законе «Об образовании в РФ» принизили воспитание до частичной функции образования и замкнули его на школу. Но кто им мешает доказать свою правоту и, памятуя об установленных нормах труда, описать в законе, как и когда учитель, честно отстоявший многочасовую педагогическую вахту, должен гранить облик будущих поколений, не забывая еще о своих детях и семье? И заодно обновить ответ на вопрос Владимира Маяковского «Делать жизнь с кого?», что сегодня сформулировать непросто.
Педагогическая общественность скрыто (пока) протестует, что показал недавний опрос учителей 84 регионов России: 8% согласились взять класс только после долгих уговоров, 14% принудили к этому, 6% не хотят быть классными руководителями ни при каких условиях. Почти половина (45%) указали на отсутствие времени для воспитательных мероприятий. История образования повторяется в виде фарса, отмеченного еще Каптеревым: «Одни говорили: «Нечем дышать, задыхаемся»; другие им отвечали: «Так следует по закону».
Нарастающее вытеснение обучающей функции школы воспитательной приводит к тому, что основным педагогическим субъектом в ней становится не учитель предмета, а классный руководитель. Воспитание им нового поколения оценили недорого – в 5 тысяч рублей. Кстати, в образовательном законе понятие «классный руководитель» отсутствует. Но разве важен в современной России закон, когда есть административное указание?
По большому счету дело не в законе, который нетрудно поправить, изъяв из образования функцию воспитания и сняв другие противоречия. Важнее найти ту развилку, где депутаты свернули с дороги научной педагогики, которая ведет к «храму», на идеологический проспект, который ведет к власти. Об этом в следующем, заключительном, очерке.
Игорь СМИРНОВ, доктор философских наук, член-корреспондент РАО
Читайте в ближайшем номере очерк Игоря Смирнова «Приговор. Противоречия между Законом «Об образовании в РФ» и Конституцией РФ»