Каор- город великолепия. Цветущий город галлов, которые так доблестно его защищали, что Юлий Цезарь, в конце концов сломивший их сопротивление, упомянул их в своих комментариях,- вот оно, горе побеждённых, которых помнят по запискам победителя.
Римляне построили здесь термы и амфитеатр, уступающий по размерам только Колизею в Риме, который, кстати, построили на золото, награбленное в ходе Иудейской войны, построили свои низкие виллы со всеми удобствами, включая водопровод, отопление и мозаичные полы.
Стоит всего лишь моргнуть, и Средневековье уже здесь, и Каор-богатый город, гордый, как окружающие его горы, возвышающиеся над долиной Лота и словно нехотя спускающиеся к тщательно возделанным полям и виноградникам.
В XVI веке, во время Религиозных Войн, Каор снова доблестно себя защищает, на этот раз против Генриха Наваррского, который решил взять город совсем не по религиозным причинам, а по практическим- богатство Каора было широко известно. Ситуация была пикантная, если учитывать, что Каор входил в приданое его жены, Маргариты Наваррской, а если учитывать, что прекрасная Марго, сколько жили её мать и братья, не могла добиться полной выплаты своего приданного, то ситуация из пикантной превращается просто в неудобоваримую.
Можно любить прекрасное и быть подонком. Можно прекрасно разбираться в литературе и сказать себе: меня все равно никто не любит, так пусть хоть этот. Можно обладать многими талантами и пить по вечерам в одиночестве, потому что выхода нет.
Но дело не в Каоре. Дело в том, что в Каоре есть один ресторан, который до этого был таверной, а таверной он был с конца XV века. Именно сюда мы забрели сто лет назад одним июльским днём, когда только начал накрапывать холеричный летний дождик.
Старинные балки поддерживают потолок, который, кажется, ещё гудит голосами горожан, рыцарей и пилигримов. Пухлые ручки детей поддерживают их упрямые и гладкие подбородки, пока они заворожённо смотрят на уже вовсю льющийся дождь.
Мы заказываем гусиную печенку и конфит из утиных ножек, бутылку местного вина, на случай, если дождь надолго, и нам приносят- мощное, как здесь говорят, и терпкое вино, полное строгих нот слив, которыми знаменита местная земля, ягод и земли. В букете его я чувствую запах реки с илистым дном и с шелковицами, нависшими над вязкими берегами, хотя, может быть, этот запах несётся из открытого окна, до реки ведь рукой подать. Вино терпко и великолепно, как свадебный убор королевы Марго, знаменитый жемчужный убор, который она потеряла во время всех этих воин,- прекрасно и кругло, как жемчужины, терпко, как их потеря, когда теряешь гораздо больше.
Приносят гусиную печень. Добротные ломти цвета розового мрамора в летние сумерки, надежно укрытые жёлтым пластом гусиного жира, они томно покоятся на зелёных листьях хрустящего салата, рядом с переливающимся золотом и охрой луковым джемом, полные нежных обещаний, как юные влюблённые.
Утиные ляжки изгибаются обольстительно, как ножки танцовщиц на картинах Тулуз-Лотрека, а картофель а ля сарладэз, как оборки юбок танцовщиц кабаре, только подчеркивает сладострастные линии.
Вино тягуче и мощно, кажется, мы никогда не одолеем эту бутылку.
Дочки Маркуса сидят рядом, Лин и Кэтрин. Лин восемь месяцев и ей не до утки и её печени- она занята аэродинамическими опытами: бросает на пол все, до чего дотягивается. Кэтрин старше и мудрее. В свои четыре с хвостиком она с сосредоточенным видом знатока пробует каждый лакомый кусочек, преданно смотрит папе в глаза и каждый раз подтверждает:
-Масса вкуса!
Маркус горд и счастлив. В его представлении воспитание любви к прекрасным вещам в жизни, умение ею наслаждаться-необходимый атрибут полноценной личности.
-Я за неё спокоен, она лишь бы что не съест, -доверительно шепчет мне он и мечтательно улыбается: она, с таким вкусом пробующая гусиную печенку, она выберет из жизни самые лакомые кусочки и положит себе на тарелку, она не будет пить горький настой, что готовят те, кто недостаточно нас любит.
Я так не думаю. Я вообще ничего не думаю сейчас. Я только и успеваю, что подбирать падающие на пол ложечки, ложечки, опять ложечки и салфетки.
Можно любить прекрасное и быть подонком. Можно прекрасно разбираться в литературе и сказать себе: меня все равно никто не любит, так пусть хоть этот. Можно обладать многими талантами и пить по вечерам в одиночестве, потому что выхода нет.
Я далека от Лоуренса, который считал, что если бы все мужчины хорошо выглядели в красных облегающих брюках, в мире не было бы войн. Но я иногда думаю о том, что если бы мы больше любили себя, мы бы меньше ненавидели других. Красота не спасёт мир. Красота может спасти только нас от этого мира, а сам мир в спасении не нуждается, он нуждается в нас, полных сострадания.
Вино, терпкое и сильное, как жизнь, как жизнь, неожиданно закончилось. Пора уходить. Дождь к этому времени тоже перестал и снова выглянуло солнце.
Спустить супер современную коляску по средневековой лестнице, — это целое дело и дети были уже давно внизу, пока мы с Маркусом снесли её вниз. Мы были на последних ступеньках, когда снаружи ресторана вдруг раздались громкие крики- полный отчаяния голос официанта и вслед за ним похожие на сирену завывания Лин. Одним прыжком мы были на улице, на пустой после дождя террасе ресторана.
-Что случилось??!!
-Мадам, она облизала столики!
Голос официанта полон негодования и неверия, что такое можно сделать.
-Это правда?-спрашиваю я у Лин. Её глаза-озера наполнены слезами, губки дрожат. Вместо ответа она показывает на столики у входа- в отличие от остальных, покрытых блестящими на солнце каплями дождя, эти почти сухи.
-Ты?
-Да-а…
-Зачем?
-Они были мокрые. А теперь они сухие.
Я с трудом удерживаюсь от хохота.
-Солнышко, надо было тряпку попросить. Зачем же языком-то?
Я беру её ручку и мы все вместе идём дальше. Может быть, если красота не спасёт этот мир, она его хотя бы вытрет.