Дина с силой захлопнула окно, да так, что задребезжали стекла - опять эта попрошайка с дурацким именем припёрлась за мукой. Сколько раз она говорила Ивану - не поважай всякую шваль! Ходят, клянчат, нет, чтоб работать, как следует, а он каждому готов кусок сунуть. Благодетель.
Анфиса, вздрогнув всем щуплым телом, отскочила от окна, и, не удержавшись на обледнелой тропинке так и полетела бы в сугроб, встала прямо в грубокий снег одной ногой. Но сзади старуху поддержал Алексашка - невысокий, но крепкий парнишка легко удержал лёгкую, как перышко бабку и не дал упасть.
-Сейчас, баб Анфис. Вынесу. Тебе чего - мучицы?
Старуха вылезла из сугроба, потопала рваными валенками, чтобы стряхнуть снег, поправила съехавший набок косматый пуховый платок, глянула по-птичьи подслеповатыми глазками на мальчишку, проблеяла тоненько
-Мучиицы, родной, Сашочек. Стакашек, на хлебушко. И яичка, хоть битого. Может, мамка даст… Скажи тока, что другому кому, а то мне не даст. Злющая.
Алексашка зло зыркнул в сторону окна, кивнул бабке, нырнул в калитку.
-Чего ты шаришь там, как мышь? Вот я мамане скажу, конфеты таскаешь, наверное.
Светка, противно прищурившись, отвесив влажную пухлую розовую губу, прислонилась плотным бочком к резной стенке ларя, и буравила сводного брата острыми узкими зрачками, как гвоздиками. Девке исполнилось пять, но за отвратительный характер взрослой девицы ей можно было дать и восемь. Да и разумом она была старше, хитрая, злая, быстрая и умная, несмотря на свой вид толстой девочки - одуванчика.
-Молчи, вредина. Нет там никаких конфет, конфеты в буфете. И не ем я их, это ты жрёшь конфеты, как хлеб, а фантики за диван бросаешь. Как бы я матери не пожаловался.
Светка норовисто дёрнула толстым плечом, буркнула
-А чего тебе там надо? Лазишь зачем?
-А он старухе попрошайке муку ворует. Он же зерно покупал, на мельницу возил, в ларь прятал, хранил. Вот теперь и разбазаривает…
Ребята в пылу перепалки даже не заметили, что вошла мать. Дина, выпятив вперёд сильно пополневший живот, стояла на пороге и насмешливо смотрела на парня. И глаза у матери и дочери были совершенно одинаковыми - в совершенно небесной, нежной сини, как дула чернели узкие, злые зрачки.
Сашка смутился, сунул бумажный пакет в карман, и брюки с этой стороны моментально стали седыми, как будто их припорошило снегом.
-Муку высыпь назад. Моду взял нищету приманивать к дому. И чтоб я её не видала здесь больше.
Дина хотела было залезть пухлой пятерней в карман Сашки, но на её локоть легла смуглая рука мужа, и она отпрянула, даже вскрикнув от неожиданности.
-Оставь парня. Пусть отдаст старухе муку, та хлеб спечет хотя бы. Ей помочь некому, а ты от жадности лопнешь ведь, куда в тебя лезет. Твоей жадностью уж люди мне в глаза тычут. Откуда что взялось….
Дина ещё раз злобно стрельнула из своих дул, но перечить не решилась, отстала. Повернулась, толкнула в толстый бок Светку и пошла, раскачивая плотный торс - настоящая корова, которую гонят с пастбища, крепкая, сытая, исходящая молочным духом.
Иван достал из сундука пакет с пряниками, сыпанул в кульки гречки, пшена, отнял у сына муку, сложил все в авоську.
-Яиц ещё возьми десяток. И молока банку - там, на погребице есть. Да сам отнести, бабка прыснула уж отсель, бежала, как курица со страху. Вот ведь…
Алексашка кивнул, сайгаком скаканул в сени, и был таков.
…
-Иван.. Вот ты мне поперёк все время, а я ради нас стараюсь. Все в дом. Будем раздавать направо - налево, так скоро и сами голодать начнём. Думать надо…
Иван молча смотрел на крепкую спину жены. Она сидела перед зеркалом, пристраивала последнюю бигудину на затылке - в последнее время Дина, срезав свои шикарные локоны напрочь, освоила новую причёску - "белокурая овца", и старательно накручивала волосы каждый вечер на бигуди. Откуда взялась эта жадная, не очень умная баба в его жизни? Как она вылупилась такая из кокона, ведь была же лёгкая, светлая бабочка, куда она делась? Улетела, наверное, туда же, куда и все… куда и Татьянка…
-Я в своём дому сам решу, как и что мне думать. Сашку не трожь. Парень добрый, у него душа светлая. Пусть помогает, от нас не убудет.
-Да? Ну-ну…
Дина вдруг резко развернулась, аж подпрыгнула, бигудины дрогнули, но удержались на круглой, белобрысой голове.
-Ты думаешь, я не знаю, почему ты старухе этой помогаешь? Анфиске этой поганой? Да потому, что она родня твоей зазнобе этой, ведьмаке страшной. Как там её? Варька, что ли? Какая-то пятая вода на киселе, троюродная тётка, вроде. Как её не убили? А надо бы….
Иван вздохнул, вытащил свою подушку, пошёл к дверям.
-В бане переночую, я с рассветом на рыбалку. Клюёт, говорят, хорошо. Весна на носу.
Он хлопнул дверью, и, пока не вышел в сени, слушал постепенно глохнущий, возмущенный крик жены.