ВСЕ ЧТО ЗДЕСЬ НАПИСАНО - ПРАВДА,
И НИЧЕГО, КРОМЕ ПРАВДЫ,
ТАК БЫЛО.
Воспоминания о войне (начало)
Воспоминания о войне - 2
Воспоминания о войне - 3
Воспоминания о войне - 4
Воспоминания о войне - 6
Воспоминания о войне - 7
Воспоминания о войне - 9
Постепенно я привыкала к этой жизни, к ночным подъемам, к своим солдатикам, которым было, по-моему, хуже, чем мне. Большинство из них были с юга и плохо переносили холод.
И вот, наконец, мы едем на фронт.
Большой товарный состав. В вагоне нары в два этажа, на которых мы спим. Состав большой — два полка в бригаде, еще полк 1303. Мои страхи в поезде: я не боюсь, что меня могут убить, у меня один страх — до войны я никогда не видела мертвых. Когда у меня умерла мама, мне было 7 лет, и моя дорогая бабуля сказала, что не надо травмировать девочку, — пусть мама останется в ее памяти живой. И вот я еду на фронт, где обязательно будут мертвые, а вдруг я упаду в обморок? Вот единственный страх, который был у меня не потому, что я была смелая, а потому, что была маленькая и глупая. 18 лет мне исполнилось в Чебаркуле, и никто не вспомнил об этом.
Ехали мы долго. Все военные пишут в своих воспоминаниях о направлении наступлений, о своих командирах. У меня почему-то другие воспоминания. Помню большую станцию Поныри. «Какое странное название», — показалось мне. Много стоит эшелонов. Вдруг высоко в воздухе появляется маленький самолетик — все кричат: «Рама, рама, сейчас бомбить будут». Мне непонятно, что такое «рама». Уже значительно позже я узнала, что так называли немецкий самолет-разведчик.
Первая бомбежка была в Ливнах, где наш эшелон разгружался. Оказывается, это была Курская дуга.
Вчера наша главная по подъезду принесла мне подарок — фильтр для воды (выдавали всем ветеранам Курской дуги). Открыв коробку, я нашла в ней розовую бумажку с двуглавым орлом, где было написано:
«Уважаемый ветеран! Примите сердечные поздравления от управы района Хамовники по случаю 64 годовщины Курской битвы. Курская дуга стала символом мужества и воли советского солдата. Вы с честью выполнили свой долг перед Отечеством, отстояли свободу и независимость нашей Родины. В послевоенные годы Ваши силы были направлены на восстановление мирной жизни страны. Вы и сегодня в строю тех, кто свято хранит лучшие боевые, трудовые и нравственные традиции нашего народа. От всего сердца желаем Вам доброго здоровья, бодрости духа и жизненного оптимизма, счастья и благополучия! С уважением Исполнительный комитет районного отделения партии «Единая Россия» Управа района Хамовники».
Вот жизненного оптимизма мне как раз и не хватает сейчас. Спасибо за пожелания.
После того, как мы разгрузились в Ливнах, до конца войны я передвигалась только на полуторках в кузове. По железной дороге я поехала только домой из Германии.
Я — санинструктор в дивизионе у капитана Боева в 68 артбригаде, которая печально знаменита еще и тем, что в ней служил и был арестован А.И Солженицын.
Не буду примазываться к чужой славе — я его не помню на фронте, и арестовали его уже тогда, когда я была в госпитале. А вот капитана Боева (он в 1943 году был еще капитаном) помню очень хорошо, ему было тогда за 30 лет, он уже воевал и все с большим уважением относились к своему командиру. Звали его Паша.
Майор Боев погиб в Восточной Пруссии. Когда кончился бой, бойцы нашли тело командира. На его груди ножом был вырезан вместе с орденами кусок кожи и гимнастерки. Похоронен майор Боев в Либштадте. Если сохранилась могила, поклонитесь Паше. Он был достойным человеком. В это время я была уже в госпитале, и о гибели Боева узнала уже после войны от своих однополчан.
Война — это тяжелый изнурительный труд. Все время хочется спать, на сон 3-4 часа в сутки. Помню когда мы приезжали на новое место, а шло наступление и все время приходилось переезжать. Раздавалась команда: «Сон — 2 часа». Все снимали свои шинели, бросали их на землю. Вповалку ложились, прижимаясь друг к другу, чтобы было теплее, сверху укрывались другими шинелями — быстро спать! Как-то, когда все улеглись, мне стала мешать какая-то палка, о чем я громко и заявила солдату, который лежал рядом со мной: «Зачем ты взял палку». Хохот стоял дикий. Бедный солдатик вскочил с уютного ложа. Я ничего не понимала, почему все смеются. В нашей батарее был солдат Усманов (до сих пор помню его фамилию), он был пожилой, лет 45-50, на гражданке был директором школы, и всегда, когда мы располагались на такой «отдых», он говорил мне: «Дочка, иди ко мне под бочок. Я старый и палок с собой не беру». И все опять смеялись. И опять я ничего не понимала.
В наше время сейчас трудно в это поверить, как в том анекдоте: двое внуков спрашивают у бабушки: «Откуда мы взялись?» – «Тебя, Миша, нашли в капусте, а Сережу аист принес». Когда бабушка вышла, один карапуз говорит другому: «Сказать бабке или пусть так дурой и умрет?». Мы были другими.
В мои обязанности санинструктора входили ежедневные обходы батарей, которые располагались друг от друга в 3-4 километрах, смотреть, чтобы не было больных, менять перевязки легко раненым, которые не хотели уезжать в госпиталь, посыпать гимнастерки дустом от вшей и кормить бедных солдат порошками «от живота», «от головы». А во время обстрелов или бомбежек перевязывать раненых и скорее их любыми путями и средствами переправлять в санчасти полка, откуда шла эвакуация раненых в медсанбаты.
Ночью очень страшно было идти по лесу от батареи до батареи. Еще раз вспомню Говорухина «война страшна своей обыденностью».
В одной батарее у меня жила раненая лошадь Сивка-бурка. Я наложила ей шину и перевязала раненую ногу. Лошадка ко мне привыкла и, когда я подходила к батарее, на трех ногах меня встречала, а я приносила ей кусочек хлеба или сахар. В один из моих приходов к солдатам Сивка-бурка не вышла ко мне навстречу. У костра сидели довольные вояки, на костре что-то варилось, и все из котелков с удовольствием поедали варево.
– Лидя, иди махан кушать, – позвал один из ребят. Они сварили мою Сивку-бурку.
Я плакала навзрыд и никак не могла успокоиться, а ребята смеялись надо мной и говорили, что лошадь на трех ногах – все равно не лошадь. Из нее только можно махан сварить.
После того, как наш эшелон разгрузился в Ливнах, началась настоящая война. Не буду выдумывать названия деревень, которые мы проезжали, я их не помню. Помню, что когда мы проезжали деревни, не было домов, стояли одни печки с трубами, и из подпола вылезали замученные, голодные жители этих деревень. Помню повешенных подростков с надписью «партизан» на дощечках, надетых на шею. Помню большое количество трупов лошадей и людей, как наших, так и немецких — специальные отряды не успевали убирать поля после боев. И в обморок я не падала ни разу. Один раз меня вырвало от трупного запаха, а один солдат сказал: «Подумаешь, цаца», — и мне стало стыдно.
Сознание «Все надо перетерпеть – война» не покидало меня.