Полсотни и к тому еще три года,
Назад, в одной долине пограничной,
Что далека от центра государства,
И расположена чуть Севера южнее,.
Но севернее южного предела,
По короля указу именному,
В удобном месте, на холме высоком,
Умелыми и крепкими руками,
По чертежам, к назначенному сроку,
Возведена была так нужная здесь крепость,
Что часовым недремлющим, суровым,
Следит за разнотравным океаном,
Зовущимся у нас Великой Степью,
Единственный проход перекрывая,
В стене скалистой между нашим королевством,
И дикими пространствами степными,
Где даже неизвестно – есть ли люди,
А даже, если есть – каков их облик.
Так пятьдесят лет только ветер,
Что несет через долину,
Дыхание Степи великой,
Сражался со стенами крепостными,
Песчинки выдувая лишь из кладки.
Но как- то раз (тому уже три года),
Весною раннею когда цвела долина,
Дозорный, что стоял на крайней башне,
Увидел, что в зеленом океане,
Блеснуло что-то, а потом еще раз.
И несколько далеких темных точек,
Почти у горизонта появилось.
Начальника он караула вызвал,
И где-то час они стояли,
Пока те точки, что по мере приближенья.
Крупнее и заметней становились,
Не превратились в небольшой отряд,
Людей каких-то странных,
Что ехали на небольших лошадках,
Неторопливой равномерной рысью.
Приблизились они на небольшое расстоянье,
От крепостных ворот, где на надвратной башне,
Уже толпа изрядная собралась.
И было, чем там вызвать любопытство,
Был облик необычен их для глаза,
На них надеты толстые халаты,
На каждом кожаный доспех в стальных пластинах,
И со стальными колпаками шапки меховые
За спинами у всех висят колчаны,
А в них короткие изогнутые луки,
И стрел запас изрядный.
На поясе же, все они имеют, престранные мечи,
Своею формой напоминающие полумесяц,
Как будто тот, кто их ковал,
Прямых не знает линий совершенства
А кони! Размером ненамного больше,
Порядочной охотничьей собаки,
У нас на родине иной рабосский дог повыше,
Пожалуй, их игрушечных лошадок.
Но самое большое удивленье,
Конечно же их лица вызывают.
Как будто нерадивый резчик,
Их вырезал из дерева сухого.
Так широки и необъятны скулы,
Глаза же спрятаны за узкими щелями,
Обветрены ветрами злыми щеки,
Обрамлены бородкою короткой.
Вот стронули коней, неторопливо,
Объехали вокруг всю крепостную стену,
Затем к воротам основным вернулись.
А там уж на надвратном укрепленьи,
Стоял главы помощник гарнизона,
Барон дан Фельтен, воин безупречный,
Прославленный во множестве сражений.
Он прокричал пришельцам громогласно:
«Кто вы такие? И пришли откуда?»
В ответ один из них вдруг речью разразился.
На непонятном странном языке,
Напоминавшем кваканье лягушки,
Сидящей на болоте силлурийском.
Потом, внезапно, лук он вынул,
Послал стрелу, она, гудя, воткнулась
В перила на надвратной галерее,
Мимо плеча баронского скользнув.
В ту же секунду, развернув коней,
Неведомый отряд помчал обратно,
В простор степной, еще вдали мелькали,
Их спины, превращавшиеся в точки,
Как из ворот в погоню выезжали,
Два рыцарских копья, вооруженных,
Под руководством опытных двух данов,
Танзаго и Камейо благородных.
Отправил их начальник гарнизона,
Граф Леваринт, чтоб дерзких,
Пришельцев из степных просторов,
Пред его очи быстро предоставить.
Дан Фельтен же стрелу взяв в руки,
Был удивлен, при многолетнем опыте,
Не видел стрел таких,
Тонкий наконечник, а древко из сухого тростника,
А наконечник чем-то был измазан,
Похожим на смолу, как видно ядом,
Что ж, дешево, практично, эффективно,
Наверное, царапина простая,
Из строя выведет бойца любого.
Ну а отряд двух благородных данов,
Что послан был в погоню, к удивленью,
Не смог догнать степных пришельцев,
Они исчезли, растворившись струйкой дыма,
И не оставив на ковре зеленом,
Следа, как будто их и не бывало,
И было это все лишь результатом,
Нахлынувшей дневной внезапной дремы,
Сном, что случайно не одним,
А группою уснувших был увиден.
Но, все ж, увы, осталась в подтвержденье,
Того, что наяву все это было,
Стрела, из тростника, которая так явно,
Несла угрозу, вдруг холодный ветер,
Порывом из Степи задул великой,
А высоко в безоблачное небо,
Расправив крылья широко,
В потоке восходящем,
Поднялся серый ястреб,
С пронзительным протяжным криком,
Три круга он над крепостью проделал,
И растворился в небе,
Так же точно, как, перед этим,
В степи отряд пришельцев растворился.
У всех, кто был там, холодок, как змейка,
Скользнул между лопаток,
Но исчез, как исчезают,
Ночные безотчетные тревоги,
Когда наступит солнечное утро.
Прошло затем примерно две недели,
Начальник гарнизона в размышленьи,
Не нужно ли гонца ему отправить,
С докладом о произошедшем,
В раздумьях все же пребывал не долго.
Не показаться чтобы паникером,
Гонца решил не отправлять, дождавшись,
Оказии, когда она случится,
Письмо отправить королю в столицу.
Решил он так, но однако приказал ,
Ночных постов состав удвоить,
И на расстоянье в тысячу туазов,
Направить патрули на всякий случай.
Но вот минули две недели,
Весна совсем объятия раскрыла,
Теплом своим сильнее согревая,
Давая всей природе пробужденье.
В тот памятный всем день,
Стоявшие на башнях увидали,
Стремглав несущихся патрульных,
Тех, что за Степью наблюдали.
Они размахивали на скаку руками,
Крича соратникам слова предупрежденья.
Но было всем и так уже заметно,
Что горизонт накрыло серой тенью,
Которая ползла и расширялась,
И стало видно, невооруженным глазом,
Лавину всадников, покрывшую пространство,
Доступное встревоженному взгляду.
Ворота крепости, немного приоткрылись,
Впустили внутрь патрульных прискакавших.
Из них же выскочил и в даль стремглав умчался,
На самой быстрой лошади посыльный,
Который был теперь единственной надеждой,
На своевременное подкрепленье.
Тем временем, кружа водоворотом,
Вкруг крепости стремительным потоком,
Текла широкая река пришельцев.
И, закрывая даже солнце, темной тучей,
На крепость ливень стрел пролился,
Те из них, кто был неодоспешен,
И в их числе граф Леверет к несчастью,
Ранения мгновенно получили.
Доспехов же, стрел злые жала,
Слава Всевышнему не пробивали.
Граф, раненый в предплечье и бедро,
Успел отдать прямое указанье,
На стены подниматься лишь в доспехах,
И арбалетчиков, которые в наличьи,
Немедленно, по кругу, равномерно,
На башнях разместить за крепкими зубцами.
С тем, чтобы оказать сопротивленье,
Приказано возможности по мере,
Выцеливать тех, кто одет богаче,
И тех, кто отдает другим команды.
Так колесо из всадников кружилось,
До сумерек, потом остановилось,
И из толпы. стоящей у ворот,
Внезапно выехал с предлинной пикой,
Кочевник, у него на пику,
Насажен, видно, был кочан капусты.
Но лишь, когда подъехал он поближе,
То тот, кто наблюдал за этим понял,
Гонец, отправленный за срочною подмогой,
До места назначенья не добрался.
Тут пять болтов тяжелых арбалетных,
Пронзило тело вестника печали,
Он пал на вытоптанную землю,
И выронил из рук свой груз ужасный.
Но вот уже значительно стемнело.
Пришельцы разбивали быстро лагерь,
Тысячи шатров, заполнили долину,
От множества костров,
Мрак ночи отступил.
И это не давало нам, воспользовавшись тьмой.
посланца вновь из крепости отправить.
И с наступленьем ночи убедившись,
В том, что враг жестокий,
До утренней зари дал передышку,
В центральном зале, том, что в цитадели,
Совет военачальников собрался,
Чтоб разработать планы обороны.
Граф Левернет, который днем был ранен,
Стал худо чувствовать себя под вечер,
Его чело испариной покрылось,
Он сильно ослабел и приступ рвоты,
За приступом его стал мучать.
Хоть лекарь крепостной кровопусканьем,
Недуг пытался излечить внезапный,
Ему все хуже час от часу становилось.
Но смог он все ж собрав свои все силы,
На пост свой заместителя назначить,
Барон дан Фельтен был назначен,
Граф через полчаса, впав в забытье, скончался,
А лекарь сообщил им, что те же,
Симптомы и у тех, кто нынче ранен.
И вряд ли кто из них увидит утро.
Похоже степняки перед сраженьем,
Напитывают стрелы трупным ядом,
Барон отдал тогда распоряженье,
Из арсенала выдать тем доспехи,
Кому их в крепости не доставало.
А после провели подсчет ресурсов,
С которыми держать им оборону.
Итак, в наличье в гарнизоне:
Семь рыцарей и двадцать пять сержантов,
Всего сто пятьдесят кавалеристов,
Все с полным вооруженьем,
Еще пехоты триста восемнадцать,
Полсотни арбалетчиков наемных.
Кроме того еще изрядно,
За стенами людей, сапожники, купцы.
Пекари, кузнецы и прочих,
Занятий и сословий люди,
Да еще с семьями, их верно,
Не меньше тысячи здесь наберется.
Продуктов на три месяца в запасе,
А если экономить, то полгода.
И главное, внутри есть три колодца,
Один из них прорытый в цитадели.
Ну что же все есть для успешной обороны,
Но еще от силы духа, зависит все,
И вера в свои силы, и пониманье,
Того, что если вдруг уступим,
То хлынет тьма в страны родной пределы,
И дым от деревень и городов сожженных,
Закроет небо, и обильной жатвой,
Наполнит смерть закрома свои по полной.
Настала ночь, чтобы достойно встретить утро,
Пришлось нам всем изрядно поработать.
Котлы смолою возле стен наполнить,
И подготовить к бою требушеты,
А так и другие, орудия борьбы,
Которые придумал изощренный разум,
Для помощи при отраженьи штурма.
Что будет штурм, в том не было сомнений,
Ведь, чтоб осаду организовать осаду,
Неисчислимому такому войску,
Неисчислимое количество припасов,
Будет потребно, а столько лошадей,
Окрестности в пустыню превратят,
Выщипывая каждую травинку.
Сереет утро, и огромный лагерь,
Уже пришел в движенье,
И снова закружился, смертельный хоровод,
И снова стрелы, летели тучей, небо закрывая.
Как не стремились те, кто был на стенах,
Ранения с десяток получили.
Но лекарь уже знал, что нужно делать,
Он каждую царапину и рану,
Безжалостно, железом раскаленным,
Старательно и быстро прижигал,
Чтоб избежать в дальнейшем отравленья.
Но вот кочевники, как по команде,
Движение свое остановили,
В ту же минуту из-за их рядов,
Выдвинулись и стали продвигаться,
Десятки самострелов на колесах,
Прикрытые павезами, тащили,
Команды из людей весьма похожих,
На жителей страны далекой Юнь,
Той самой, из которой попадают,
К нам легкий, словно воздух, шелк,
И лист сушеный, для бодрящего напитка,
Который все купцы так обожают.
Когда они свои устройства подтащили,
На расстоянье в несколько туазов,
Со всех сторон, почти одновременно,
Залп сделали, и вместо стрел крюки,
С привязанными крепко веревками,
Из прочной бычей кожи, или
Сплетенные из волокна с узлами,
И петлями, чтоб легче забираться,
Взлетели и остались, зацепившись,
За все, за что возможно зацепиться.
Метатели же снова заряжали,
И новые веревки запускали,
Опутывая крепость паутиной.
По ней, подобно многоглавой,
Волне трудолюбивых муравьев,
Что, повинуясь неизвестной воле,
К единой, им понятной цели,
Стремятся, как один, неудержимо.
«На стены!» - клич раздался громогласный.
Дан Фельтен благородный дал команду,
Защитники в ту же минуту,
Свои места, согласно назначенью,
Занять без промедленья поспешили.
Взметнули свои плечи требушеты,
За стены груз тяжелый отправляя.
И наступило время смертной жатвы.
В речи человечьей вряд ли,
Найти слова для описанья можно,
Той схватки, что на стенах разразилась.
Той ярости ожесточенья,
Которая вокруг все поглотила,
Всем было ясно – пленных здесь не будет,
Одно лишь средство есть в живых остаться,
Убить врага и больше нету средств.
Мы убивали, и уже на два туаза,
Вал из врагов погибших поднимался,
А стену можно было красить кровью.
Но все-таки и мы несли потери,
Ведь враг наш, несомненно,
Не знал условий боя благородных,
На одного напав толпою,
Стремились уронить его на землю,
А после, отыскав в доспехах место,
Копьем или своим кривым мечом,
Надежно поразить его до смерти.
Бой длился вечность.
Невыносимая усталость,
Тяжелыми железными цепями,
Нам сковывала руки,
И оружье, вдруг стало неподъемно тяжело.
Но враг, на удивленье, стал покидать,
Скрываясь за стеною место битвы.
По сторонам, мы недоумевая оглянулись,
Увидели, что за хребет горбатый,
Свой лик светило прячет, словно утомившись,
Следить за тем, что на земле творится.
Весь день, как оказалось, мы сражались,
А будто час всего прошел.
Еще примерно час мы стену очищали,
Выбрасывая прочь чужие трупы,
Тем, кто дышал еще, ударом милосердным,
Даря возможность продолженья жизни,
В других местах, в какие они верят,
Куда их там степные боги,
За воинскую славу забирают.
И снова лень настал, все повторилось,
До вечера мы яростно сражались,
Теряя силы и друзей теряя.
И третий, и четвертый день , и пятый,
А после, мы со счета сбились,
Считая лишь товарищей погибших.
День начинали, укрываясь,
От тучи стрел, а с окончаньем.
Его, удары милосердья, и очистка места,
Потребного для завтрашнего боя.
Уж каждый сам заботился о ранах,
Давно погиб наш гарнизонный лекарь.
Копье тяжелое ему пронзило спину,
Пробив кольчуги тонкое плетенье,
Когда из боя вытащить пытался,
Дана Тонзаго, раненого тяжко.
Но наступил уже, однако, уже вечер,
Тяжелый, тот, когда всем стало ясно,
Что при всем желанье,
Оставшимся составом гарнизона,
Нам стен не удержать, тогда придется,
Укрыться в цитадели и держатся,
Оттуда можно будет лишь на небо уйти,
Чтоб гарнизоном встать в воздушном замке,
Который там нас охранять назначат.
Когда настало утро, то всю крепость,
Кочевников отряды наводнили,
Они все, что могли там растащили,
И к цитадели подступили стенам.
Мы замерли в тревожном ожиданье,
Достав мечи. Готовясь к отраженью,
Решительного вражеского штурма.
Так тихо стало, что я слышал, как мышонок,
В подвале потихонечку скребется.
Внезапно, над долиною раздался,
Тот звук, который невозможно,
Ни с чем во всем подлунном мире,
Конечно, перепутать невозможно.
Протяжный, мелодичный, то же время грозный,
Звук королевской боевой трубы!
С волненьем наблюдали мы с балкона,
Как с перевала в тень долины,
Построившись для боя, шаг за шагом,
В доспехах, что блестят на ярком солнце,
Закованы и лошади и люди.
Они рядами, понемногу разгоняют,
Коней для беспощадного удара.
А что мы, неужто словно мыши.
Попавшиеся в мышеловку,
Его Величество встречать мы будем?
Вскричал барон дан Фельтен.
На этом я повествованье завершаю,
Ведь завершить теперь осталось только дело.
Завершено тринадцатого дня, в весенний месяц хвант,
В десятый год счастливого правленья Его Величества Арнульфа Балуа,
Написано собственноручно мною
Контевенатор Силлурийских курий, к Вашем услугам, дан Олгертонэ!