7 Ноября 1967 года, на следующий день после окончания практики на «Сириусе», мы с ребятами решили, что надо как-то отметить 50-летие Октябрьской Революции. Пошли в увольнение в город: я, Олег Кореньков и Юра Шишкин. Купили бутылку водки на троих, зашли в кафе на первом этаже ресторана «Балтика» на углу Косой Линии и Большого проспекта. Заказали три порции пельменей, втихаря разлили водку по стаканам и выпили за дело Революции и победу социализма во всём мире. Закусили пельменями. После этого Олег и Юра сразу устали и пошли в экипаж на 21-ю линию отдыхать. Они ещё не совсем отошли после балтийских штормов.
А я вспомнил, что этим вечером в 21 час 40 минут, то есть ровно через 50 лет после знаменитого залпа в 17-м году, крейсер «Аврора» должен произвести второй выстрел по Зимнему Дворцу. Для этого крейсер и поставили на якорь за мостом Лейтенанта Шмидта. Мне это показалось интересным. Решил пойти на мост, встать как раз напротив носового орудия «Авроры». Пусть выстрелит прямо в меня. Интересно было попробовать, как чувствовало себя Временное правительство 50 лет назад. Пришёл пешком на мост, уже было совсем темно. На набережных полно людей, а на самом мосту просто не протолкнуться. С большим трудом протиснулся сквозь толпу на середину моста и встал у чугунных перил точно напротив носового орудия крейсера. До корабля было метров 100, не больше.
Историки говорят, что тогда, в 17-ом году, «Аврора» выстрелила холостым снарядом. Я надеялся, что и в этот раз комендоры не перепутают. Ровно в назначенное время, в 21 час 40 минут, прогремел выстрел. Да так, что в ушах с минуту звенело. Очень интересное возникает ощущение, когда по тебе в упор стреляют из 6-дюймовой пушки. У меня это было первый раз в жизни.
Мне показалось, что праздник удался: пельмешек поели, стакан водки выпили за Советскую власть, из пушки крейсер в меня пальнул. Можно идти спать в казарму. Следующий выстрел планировалось произвести ещё через 50 лет, в день столетней годовщины. Про себя решил приехать сюда через 50 лет и уже в эпоху победившего коммунизма прослушать третий выстрел. Но этот третий выстрел не состоялся. За 100 лет мы всё-таки постепенно поняли, что это чистое хулиганство — стрелять в собственное Правительство, пусть даже Временное. А коммунизм, как оказалось, вообще построить невозможно. Нет чертежей, один словесный мираж. Пришлось вернуться к проверенному надёжному капитализму. Короче, я пошёл спать в Экипаж, а «Аврору» на буксире через разведённые мосты потащили к месту вечной стоянки.
К середине ноября больше половины курсантов роты вернулось из плаванья. Тогда начались занятия. Чему нас только не учили в этом универсальном заведении с горячими завтраками! Ну, морские науки — это понятно. География морских путей, мореходная астрономия, навигация, английский и другие родные морские предметы мы усваивали с радостью. Даже боевое маневрирование и минно-торпедное оружие как-то не вызывали особенной тоски, всё-таки это близко к морю. Или к войне, но всё-таки на море. Но вот зачем нам в огромном объёме преподавали атомно-молекулярную физику, квантовую теорию, операционное и дифференциальное исчисление — не понимаю! Или вот: марксистско-ленинская философия! Зачем моряку философия?! У моряка должна быть ясная голова и трезвый взгляд на жизнь. Ну зачем ему философия — эта пустая болтовня?!
Был у нас такой доцент — Ланге. Его специально выписали в наше училище из молдавского Кишинёвского университета, как особо одарённого физика. Я так подозреваю, что в Молдавии ему просто не с кем было поговорить о любимых квантах. Молдавские студенты — это нормальные весёлые ребята. Они отказывались понимать, что такое Постоянная Планка. И зачем она нужна, если вокруг полно отличного домашнего вина и молдаванок. Но зато здесь, в ЛВИМУ, доцент нашёл благодарных слушателей.
Целых три семестра он внушал нам тонкости высшей физики. С горящими от восторга глазами описывал бесконечными формулами тонкости ядерного распада, убеждал нас, что свет струится по вселенной не сплошным потоком, а отдельными порциями в виде квантов (которых, кстати, никто в глаза не видел). За полтора года я исписал мелким почерком три толстенные общие тетради в клеточку. Пришлось мне даже на ходу изобрести собственное «операционное исчисление»: почти все часто повторяющиеся слова и математические действия в ходе конспектирования заменял короткими значками. Это потому, что доцент читал свои лекции так увлечённо и с такой скоростью, что записать за ним обычным способом было совершенно невозможно. По этой причине некоторые мои товарищи специально научились читать мои иероглифы и на самоподготовке просили у меня мой конспект, расшифровывали и переписывали в свой конспект уже нормальным человеческим языком.
Настал конец второго курса, летняя сессия, надо сдавать физику. На подготовку к этому экзамену всем группам давали много времени, дней, наверное, десять. У нашей 9-й группы это был последний экзамен. Остальные группы сдавали примерно так: 25 человек сдают физику. Из них две тройки, остальные — «неуд». А это значит, что отпуск отменяется и будешь готовиться, пока не сдашь. В общем, полная катастрофа и всеобщая паника.
Настал и наш черёд. В нашей группе были собраны все школьные медалисты, вобщем-то, ребята способные и мы надеялись, что как-нибудь, хоть на тройках, но проскочим.
Сначала мы учили бесконечные формулы в кубрике и в аудиториях. Потом некоторые, чтобы отвлечься от угнетающей обстановки казармы, пытались читать конспекты на лавочке в ближайшем скверике. А я придумал совсем необычный способ: садился в первый попавшийся трамвай и по полдня ездил по кольцевому маршруту со своими конспектами и учил. Как ни странно, это помогало.
И вот наступил этот трагический день. Наша группа собралась в учебном корпусе на Косой линии в коридоре у кабинета, где проходил экзамен. Доцент Ланге с помощниками сидит торжественно за столом и ждёт, когда войдут первые три курсанта, возьмут билеты и можно будет, наконец, с ними поговорить о любимых протонах. Но никто не заходит. Все стоят в коридоре и никто не решается идти первым.
Доцент Ланге приоткрыл дверь и удивлённо так произносит: «Ну что же вы, товарищи курсанты? Заходите! Билеты на столе». И закрыл дверь. Курсанты продолжали скромно топтаться перед дверью. Смелых что-то не находилось. Наш старшина группы Саша Стрикица с ухмылкой поинтересовался: «Ну что? Кто готов грудью на пулемёт?» Народ угрюмо молчал. Похоже, что среди нас не было Александра Матросова. В конце концов я решил, что никакой разницы нет, сейчас погибнуть или через два часа. Да и неохота стоять тут в коридоре и тратить нервы. Мысленно махнул рукой и открыл дверь. Подошёл к столу с экзаменационной комиссией и доложился доценту Ланге, как положено: «Товарищ преподаватель! Курсант Егоров для сдачи экзамена прибыл!» Ланге оглянулся на дверь: «А где остальные?» — «Стесняются!»
Доцент удивлённо пожал плечами. Чувство юмора ему было неведомо. Как можно стесняться, когда есть такая прекрасная возможность поговорить с ним о любимой физике?
Ланге был темноволосым мужчиной лет сорока. Небольшого роста, щупленький. Но с большими чёрными глазами и взглядом каким-то немного сумасшедшим.
Я взял билет, сказал номер и сел за отдельный стол готовиться. Просмотрел вопросы. Вроде всё понятно, это я подробно разбирал в трамвае. Встал и пошёл к чёрным доскам на стене. Минут за 15 исписал мелом все три доски. Формулы еле поместились, хотя старался писать мелким почерком. Отошёл немного назад, с чувством глубокого удовлетворения осмотрел с расстояния свои выкладки и доложил гордо: «Я готов к ответу!» Ну, думаю, готов доцент. Придётся ему сдаться.
Но я сильно недооценил противника. Доцент, не вставая из-за стола, быстро прочитал мои изыскания и говорит: «Ну, хорошо, стирайте всё с доски и садитесь к нам поближе. Поговорим о физике подробнее. Всё равно больше никого из курсантов пока нет, у нас времени много». Я вздохнул и с тяжёлым предчувствием сел на стул.
И тут началось такое, чего я больше никогда в жизни не испытывал — состоялась в течение часа непримиримая битва умов. Сначала товарищ Ланге задавал мне коварные вопросы прямо из своей учёной головы. Я отвечал. Все три толстые тетради в клеточку как бы стояли у меня перед глазами, я только мысленно перелистывал страницы. Ланге увлёкся, глаза его пылали лихорадочным огнём. Минут через тридцать он запнулся было с очередным вопросом, но тут же вытащил из стола толстый справочник по молекулярной физике, стал его перелистывать с начала, через несколько страниц, и уже по написанному задавать вопросы: а скажите-ка мне вот эту формулу, а назовите-ка мне вот этот коэффициент. Так он перелистал всю книгу до конца. Два раза я ошибся с ответом. При этом доцент вскидывался и взглядывал на меня расширенными от ужаса глазами. Но я тут же исправлялся, и он снова увлечённо всматривался в книгу. К концу часа у меня уже слегка шумело в голове и появилось какое-то чувство ожесточённости, даже озлобленности, против доцента. Так бывало со мной, когда я боролся на ковре, а противник пытался победить меня любой ценой, даже нарушая правила борьбы.
Ассистент доцента, молодая женщина с кафедры физики, напряжённо смотрела то на меня, то на Ланге. Видимо, у меня было нехорошее выражение лица и она опасалась, что со мной может случиться нервный срыв. Тогда выдающемуся физику понадобилась бы медицинская помощь. Но я выдержал до конца справочника.
Ланге перелистнул последнюю страницу, удивлённо посмотрел на обложку. Несколько секунд недоумённо и, я бы даже сказал, разочарованно смотрел на книгу — физика кончилась. С минуту мы посидели молча. Ланге молчал, ассистенты молчали, а я просто не мог говорить от усталости.
Наконец, когда молчание затянулось, я почувствовал непреодолимое желание покинуть этот физический кабинет. Встал и глухо спросил: «Разрешите идти?»
Доцент при этих словах очнулся, как бы вынырнул из дебрей физических формул, взглянул на меня: «Ах да! Где ваша зачётка?.. Я ВЫНУЖДЕН поставить вам „отлично“…» Это было сказано с оттенком сожаления. То ли он сожалел, что «вынужден» поставить мне «отл», то ли ему было жалко со мной расставаться. Я до конца не понял.
Я взял свою зачётку и, даже не сказав «до свидания», вышел в коридор. Ребята быстро окружили меня. Посыпались вопросы: ну как там? Что получил? Я решил их успокоить хорошей курсантской шуткой: «Да всё нормально! Чего мы боялись! Пять баллов!» Развернул зачётку и показал оценку. Послышались одобрительные возгласы и сразу несколько курсантов с радостным повизгиванием побежали к дверям кабинета сдавать экзамен. Как чуть позже оказалось, радость была преждевременной.
Вышел из училища и пошёл в экипаж. Голова слегка кружилась. Светило нечастое ленинградское солнце. Но оно не радовало меня. Я с отвращением вспомнил, что солнечный свет состоит из отдельных корпускулов под названием «кванты».
Во время сессии нам разрешалось ходить вне строя. Поднялся на наш 4-й этаж. Дневальный у тумбочки тревожно спросил меня: «Ну, что? Сдал?» Я небрежно, как будто сдал не физику, а какую-нибудь географию морских путей, ответил: «Да нормально! Пять баллов!», зашёл в наш кубрик, не раздеваясь, упал на кровать и мгновенно заснул.
Не знаю долго ли я спал. Но в какой-то момент мне снилась сложная физическая формула, причём, совершенно верная с научной точки зрения. И не простыми чёрными буквами, а яркими огненными знаками на чёрном фоне. Потом она начала сама преобразовываться по законам высшей математики. Я не стал дожидаться конечного результата, усилием воли заставил себя проснуться и сел на койке. Да, думаю, это уже нехорошо. Надо что-то радикальное предпринимать, а то мне придётся с этими формулами всю жизнь жить в известном медицинском учреждении. Такие случаи бывали, особенно со студентами МФТИ.
Не успел я толком продумать о радикальных мерах, как открылась дверь кубрика, вошёл Женя Воробьёв и прислонился к косяку двери. Женя учился очень хорошо. Но в этот раз он был зеленоватого цвета и слегка покачивался. Я поинтересовался его самочувствием: «Ну как, Жека?» Он коротко ответил: «Хреново…» — «Сдал?» — «Сдал. 4 балла. Только мне что-то плохо… Радости не чувствую… А ты как?» — «Я нормально. Только боюсь спать: огненные формулы снятся. Надо что-то радикальное придумать. А то так и до скорбного дома недалеко».
Женя, не задумываясь сообщил: «Есть такое средство. Здесь, недалеко, в кафе „Балтика“ продаётся. Называется „Портвейн три семёрки“, пошли?»
Пришли в кафе, это недалеко, квартала три, на пересечении Косой Линии и Большого Проспекта. Народу в кафе никого, ещё практически утро. Сели за столик и заказали у официантки две бутылки портвейна «777» и что-то закусить. В то легендарное время спиртное в магазинах и кафе продавали прямо с утра всем желающим.
Выпили по паре стаканов вина, я пожевал закуску. Женя есть не мог.
Я спросил Женю, а что там было на экзамене после моего ухода? Женя рассказал: это была полная катастрофа. Ребята, которые за тобой поспешили зайти, быстро вылетели с двойками. Всего две или три четвёрки, несколько троек, остальным раздали по два балла, почти половине группы. Но всё-таки лучше, чем в других группах.
Лечебный портвейн произвёл на нас совершенно различное действие: у меня улучшилось настроение, появился хороший аппетит. Распад ядра урана-235 уже не казался таким болезненным и совершенно необратимым процессом. Образ доцента Ланге потускнел и не вызывал прежнего чувства ненависти.
Женя же наоборот, молча выпил с поллитра портвейна и так же молча сполз без видимой причины на пол под стол и заснул.
Подошла девушка-официантка: «Ой, мальчики! Что случилось?» Хорошо, что людей в кафе, кроме нас, никого не было. Я успокоил девушку: «Это мы экзамен по ядерной физике сдавали. Не беспокойтесь, я его сейчас в Экипаж унесу». Расплатился. Допил свой и Жени портвейн. Поднял стол со всей посудой и переставил его на другое место. Взял Женю за талию и подкинул себе на плечо. 75 кг для меня в то время — это был небольшой пустяк. Прошёл с Женей на плече по Большому Проспекту, мимо пожарной части, потом по 21-й Линии до нашего Экипажа. Прошёл через проходную. Дежурный курсант поинтересовался, кого я несу. Ответил, что это травма головы: друг только что сдал атомно-молекулярную физику. Поднялся в нашу роту на 4-й этаж, сбросил Женю на его койку, сам лёг и сразу заснул.
Проснулись поздно вечером абсолютно здоровыми людьми. Голова ясная, никаких формул. Женя от радости закинул свои конспекты по физике на шкаф и больше о них не вспоминал. Скажу честно: ни одна из этих мудрёных формул мне в жизни ни разу не пригодилась.