И опять воспоминания
«Утро следующего дня выдалось тёплым и солнечным. Пантелеев сделал утренний развод, и все отправились по местам заниматься каждый своим делом. Мы с Майклом ставить вощину, а Михалыч копаться в зароившихся семьях.
Открываю улей, медленно приоткрываю холстик со стороны летка и как щитом прикрываюсь им от возможной атаки пчёл. А они шубой вспенились на поверхности гнезда. Теперь я один на один с целой семьёй пчёл и, по всей видимости, не очень-то дружелюбно настроенной. До этого я уже обработал пять семей, но почему-то почувствовал холодок в районе кобчика. Очевидно, стал отличать злые семьи от миролюбивых уже на расстоянии. И тут мне в голову пришла идея. Я раскинул ладони над скоплением пчёл и стал нащупывать вязкую подушку – их полевую структуру, затем стал плавно давить вниз…. Пчела подчинилась моему волевому импульсу и сошла с поверхности рамок на соты. Я принялся за работу. Дело, кажется, пошло. Не зря было потрачено время на занятия по биоэнергетике. Я быстро стал входить в контакт с пчелиными семьями, переставлял рамки, вставлял вощину. Когда я обработал семь семей, то решил попробовать найти рамку, на которой сеет матка. Получилось! Нашёл сразу! Попробовал ещё раз. Получилось! Подошёл Майкл. «Что это ты руками машешь?» Я рассказал ему о своих опытах. «Покажи». Я показал – матку нашёл сразу. «Ещё». То же самое. «Ещё!» Тот же результат. Через несколько минут Михалыч и Майкл водили меня от улья к улью, надеясь свести мои практические навыки животного магнетизма к простой случайности. Но, как назло, на их глазах вырисовывалось общее правило, а не исключение из него. Начались бурные дебаты, переходящие в горячие споры. «Господа, - говорю, - все споры и сомнения может развеять только практический результат». Открываю улей и вытаскиваю сот, на котором бегает матка. Старина Майкл завёлся не на шутку: «Покажи, объясни, обоснуй!» Видно задел за живое. Один – один. Боевая ничья.
В этот вечер на трибуне был я. Говорил о способностях человека и как в жизни их можно применять. Да хоть бы и в пчеловодстве, чему, собственно говоря, мои друзья и были свидетелями.
Но пчеловодство по Пантелееву – это вам не хухры-мухры! Все знания, которые я почерпнул в учебниках пчеловодства, непременно подлежали корректировки со стороны Пантелеева. Передо мной предстал истинный нигилист-самородок, создавший свой необычный подход в пчеловождении. Всё, что делал этот пчеловод, было вопреки здравому смыслу. Но самым удивительным было то, что пчёлы множились и пёрли мёд также вопреки здравому смыслу, разлетаясь в радиусе пяти км. Мой ум раздирало противоречие: так не может быть, потому что так не может быть никогда. Но с другой стороны я видел собственными глазами, что именно так и может быть. Пчёлы входили в ройку, активно несли мёд и оттягивали вощину. Хотя правда в том, что роевая пчела не оттягивает вощину и не тащит мёд. Впоследствии я написал об этом, когда сдавал заочно экзамены по пчеловодству в с/х академию.
Мне не хотелось бы отнимать хлеб у господина Мульганова. Он в своём затянувшимся «эссе» очень хорошо описывает приёмы и методы пчеловождения по Пантелееву. Я просто пытаюсь вытащить на поверхность впечатления, полученные от соприкосновения с этим чудом природы – «пчёлочкой златой».
А пока в мои уши вливается вулканической лавой информация о том, как нужно делать отводки. Через три часа беспрерывной лекции моя психика не выдержала, и я отошёл ко сну. Мне снился пчелиный кошмар, где было и жужжанье, и роенье, и ужаления, и стуканье…. От этого стуканья я и проснулся. На меня анакондой смотрел Пантелеев. Он сидел в изголовье и отбивал стопой что-то наподобие чечётки. Наверное, этот отбив способствовал остроте мысли, а может, играл роль сдерживающего фактора.
«Борис, знаете, я придумал…», - началось…. Я посмотрел на часы. Пять утра. Такой энергии можно было позавидовать. Где он её берёт, чёрт возьми, может подпитывается прямо от пчёл? Я неоднократно наблюдал, как Михалыч становился посредине пасеки и, щурясь от солнца и от снующих туда-сюда пчёлок, застывал на короткое время как памятник самому себе.
Дождь! Ура! Я не спеша, встал и начал готовить завтрак. (Проявление высокого доверия со стороны медогонов). Старина Майкл уже бренчал на гитаре одну из своих только что сочинённых песен. Александр Михайлович лежал на кровати и нервно дрыгал ногой. Распространялся насчёт того, что можно создать такую систему, при которой вообще не надо лазить в ульи – открыл кран и мёд потёк. Бред!
Завтрак был обществом одобрен, и мне тут же присвоили почётное звание кока. Потупив очи, я сказал, что это слишком высокая честь, и хотелось бы поближе к пчёлкам…. «Жал на твою физиономию хватит», - сыто икнув, проронил Майкл. А дождь всё поласкал. Делать было нечего и по старой привычке Морфлота, я стал наводить порядок на камбузе и в кубриках. Преодолев вялое сопротивление командного состава, я принялся за уборку помещений. Но вот дождь окончился. Я вышел на крыльцо. Крылатые тётки кинулись за мёдом как на базар, расталкивая друг друга у летков и падая в мокрую траву.
Пантелеев открыл, было, улей, но оттуда высыпало тысяча маленьких фурий с предупредительным зудом – «не замай!» Учитель понял, что погорячился, спешно закрыл улей и поспешил принять одну из йоговских поз – плашмя на кровати. Так что у меня появились свободные минуты осмотреть хутор и его окрестности. Я насчитал сорок домов, и в пяти из них жили люди на постоянной основе. Старина Майкл с удовольствием составил мне компанию. Мы пошлёпали к Хопру. Река Хопёр – сказка Донского края. Его кристально чистые воды стремительно неслись навстречу Дону, как будто боялись не успеть на бурное казачье празднество. С нашей стороны об реку высились меловые кручи, с вершин которых пойменные леса и заросшие чабрецом балки были как на ладони. Степь, лес, луга, меловые горы и пустынные балки встретились в одном месте! Дивное зрелище! Глаз надолго пригвождался к этим красотам и…. отдыхал. Сердце билось в упоении от этих красот. Старина Майкл исподтишка наблюдал за мной. «Да-да, дружок, ты не ошибся, это настоящая поэзия, лирика, так сказать…», - с едва уловимой усмешкой он озвучивал моё состояние. А пчёлы летели через Хопёр, минуя заливные луга к пескам, где их уже поджидали сизые шапки чабреца.
Очевидно, это место относится к тем, которые называют активными зонами.
Когда ты вырываешься из городской суеты и приземляешься в этих просторах, с тобой непременно происходят метаморфозы психического свойства. Ты, как бы, очищаешься от всего наносного и начинаешь поглощать эту силу, разлитую в энергетические сосуды этих балок, оврагов, низин, озёр, лугов…. Через десять дней ты вообще забываешь о городе. Наступает состояние равновесия и покоя, ясности сознания и чёткости мысли. Пчёлы, почему-то, перестают тебя грызть, определившись, наконец, с опознавательными знаками «свой-чужой», труд начинает приносить тебе радость, хотя не всегда он лёгок…. Однако усталость быстро проходит и ты опять готов к трудовым и духовным подвигам.
Мы шли вдоль Хопра. Меловой склон был крут и весь в разломах. У одного такого разлома, уходящего в воду, была колверть – подобие водной турбулентности. Вода словно вскипала с тихим бурлящим шёпотом, выбрасывая на поверхность мелкую рыбёшку. Впоследствии мне не раз приходилось отправляться на поиск пищи к Хопру, и никогда он меня не отпускал с пустыми руками.
Когда мы вернулись на пасеку, нас уже поджидали рамки и вощина. Пчёлы, к сожалению, не в силах изменить свои природные циклы – им нужно развиваться, чтобы успеть натаскать на зиму мёд….»