ВСЕ ЧТО ЗДЕСЬ НАПИСАНО - ПРАВДА,
И НИЧЕГО, КРОМЕ ПРАВДЫ,
ТАК БЫЛО.
Воспоминания о войне (начало)
Воспоминания о войне - 2
Воспоминания о войне - 3
Воспоминания о войне - 5
Воспоминания о войне - 6
Воспоминания о войне - 7
Воспоминания о войне - 9
Итак, все-таки война.
Осенью 1942 г мы с моей дорогой бабушкой переехали в Златоуст. Тетя Сора не была в восторге. Жить было трудно. Люся работала в госпитале, у нее было много поклонников.
Дядя Павлуша работал на военном заводе, где стала работать и я. Сначала клепальщицей — на пулеметных лентах надо было на станке делать заклепки, а потом меня «повысили», и я стала оператором на коммутаторе. Продолжалось все это недолго, потому что с первых дней приезда в Златоуст я отправилась в военкомат со своим заявлением — отправить меня на фронт. Люся пошла вместе со мной и сказала, что она тоже хочет на фронт.
В январе 1943 г. пришли повестки — явиться в военкомат. Бабуля была в ужасе. Я написала отцу, который в это время служил в Канске. Однажды, придя с работы домой, я увидела бабулю всю в слезах, она держала в руках телеграмму, плакала и приговаривала «Какой негодяй, какой подлец!» «Бабуля, что случилось?» — закричала я. Она протянула мне телеграмму =ГОРЖУСЬ ТОБОЙ ЦЕЛУЮ ПАПА= — это был ответ на мое письмо, что меня наконец-то берут на фронт.
Это была вторая телеграмма, отправленная папой, которая поразила мою бабушку. Отец, которого я очень любила, уезжал из Калинина, когда я лежала в больнице со скарлатиной и тяжелым осложнением на почки.
Его перевели на Дальний Восток. Я училась в 5 классе, и мы жили с бабулей на деньги, которые присылал папа. Бабушка не работала, она оберегала, кормила и любила меня. Так вот, когда меня выписали из больницы, бабуля носила меня на руках – я была такая плохая, что сама не могла ходить. От отца месяца три не было никаких известий – ни писем, ни денег. Не представляю, как моя дорогая бабуля выкручивалась.
Наконец, пришла телеграмма: =ПРОШЛИ ЛАПЕРУЗА ЦЕЛУЮ ПАПА=. Бабуля плакала, что такое лаперуза, мы не знали, она решила, что отец сошел с ума, и непонятно, как теперь мы будем жить… Дня через три пришел перевод, а наш сосед сказал, что Лаперуза — это очень тяжелый пролив, и когда пароход его проходит, все радуются и дают телеграммы своим близким.
Еще один раз я видела бабулю плачущей уже значительно позже. У меня собрались друзья, мы засиделись за столом допоздна. Вдруг в комнату входит бабуля вся в слезах. Я в ужасе кричу: «Что случилось?» — и в ответ слышу: «Кеннеди убили».
Мы звали нашу бабушку «Громыко» (тогда это был такой министр иностранных дел). Она всегда читала газету «Правда» и слушала по радио последние новости.
Когда мы отправились на фронт, бабуля не ела, не пила три дня и все время плакала.
Мы поехали в Чебаркуль. В вагоне ехал с нами пожилой военный. Он с какой-то жалостью смотрел на маленьких глупых девчонок и все время говорил: «Не надо вам никуда ехать, какой вам, соплюшкам, фронт, и какой дурак вам дал это направление».
Мы в Чебаркуле, где готовили военных для направления на фронт. Все военные всегда пишут о направлениях, командирах — я ничего этого не знала. Знала только, что мой полк из больших пушек и номер у него 1307. В полку 3 дивизиона, у каждого дивизиона 3 батареи, у каждой батареи есть свой санинструктор. У дивизиона, где командир капитан Боев в третьей батарее, санинструктор я.
Началась учеба. Пришел рыжий грузин, уже побывавший на фронте, по фамилии Турманидзе, собрал всех девчонок и заявил:
– Будем изучать винтовку. Из чего она состоит? Из деревяки, железяки и ремняки.
И все в том же духе.
Спали мы на нарах в землянке. Девчата были все взрослые. Вечером все прихорашиваются, берут стеклянные баночки, спичками коптят дно, а потом, намотав на спичку ватку, мажут себе глаза и брови. Я с ужасом смотрела на все эти приготовления. Прежде чем отправиться на фронт, я отрезала косы и в зеркало даже не смотрелась. Мне казалось, что во время войны, когда убивают твоих товарищей, не до красоты.
Кормили нас плохо. У меня начали шататься зубы, на ногах появились какие-то красные пятна. Наш врач полка (который кончил только 3 курса института) сказал мне:
– Ты сменяй пальто, в котором приехала, на лук — тут тетки приносят. Иначе у тебя будет цинга.
Я так и сделала.
Через две недели за Люсей приехал отец, чтобы забрать ее домой. Она мне ничего не говорила, а домой писала, что она очень красивая, все мужчины на нее бросаются, что она тут умрет в этих условиях (первое предательство в моей жизни). Когда дядя Павлуша ее увез, я всю ночь тихо проплакала, очень было страшно, все девчонки были намного старше, подруг не было. «Я должна все это выдержать», — повторяла я по несколько раз в день.
Помню, нас собрал врач полка на инструктаж — завтра поход 50 км. Ваша задача – смотреть, как наматывают бойцы портянки, чтобы не было потертостей в походе.
Не помню, были ли потертости у моих бойцов, но когда я сняла сапоги после похода, все ноги были в крови. Сапоги 42 размера, а у меня 35 размер обуви. И опять в голове только одно: «Война — я должна все выдержать».
Такое сознание было не только у меня. Вспоминается девочка телефонистка 20 лет, которую привезли к нам, когда я была уже в госпитале. Она была очень больна, не ранена, а больна: или почки, или сердце — огромные отеки по всему телу и еле дышала. С большим трудом она говорила:
– Ой, как стыдно болеть, у вас столько раненых. А вы возитесь со мной, девочки. У меня в мешке чистые трусики, наденьте мне, а мамочке напишите, что меня убили, пожалуйста.
Ночью она умерла.
Итак, Чебаркуль. Перед отъездом на фронт нам выдали большие сумки с красным крестом, противогаз, винтовку. У меня сохранилась книжка, где было написано: вес 42 кг, имущество: гимнастерка, юбка, сапоги кирзовые размер 42 и т.п.
В санитарной сумке были только индивидуальные пакеты, бинты и порошки, на которых я писала: «от головы», «от живота» — познания мои в медицине были очень скудными.
В моем дивизионе было три батареи, и у каждой батареи три пушки и солдаты, которые стреляли из этих пушек. Почему-то в этих расчетах совсем мало было русских. Казахи, узбеки, татары, таджики, азербайджанцы, многие не знали русского языка. Мне запомнилось, как черные мальчишки подходили ко мне и, показывая на живот, говорили:
– Лидя курсак сабсем пропал, – а я доставала им порошки, где было написано «от живота» и ругала:
– Опять пил воду из лужи?
– Пил, пил, – согласно кивал мальчишка головой.
Они были мои ровесники, и мы с ними легко находили общий язык.