Правительство объявило нам, что отныне мы являемся "смердами", свободными крестьянами. Выяснилось, что государству, собирающемуся идти семимильными шагами к "светлому" капитализму, сельское хозяйство не нужно.
Мне стало не по себе. Я изучала экономическую географию и политэкономию. В советские годы нам говорили, что после Военно-промышленного комплекса стратегическими отраслями народного хозяйства являются сельское хозяйство и пищевая промышленность.
Помню, после этих слов на преподавателя удивленные глаза подняла не только я. ВикВик поймал наши взгляды и стал нам объяснять:
- Други мои, почему их считают стратегическими? Чтобы завладеть богатствами нашей страны, враги нашего государства захотят избавиться от населения. То есть, от нас с вами. Как они это могут осуществить, не затрачивая средств на войну? Запомните! Война - это дорогое мероприятие. В ней выигрывает только тот, кто производит оружие. Хитрый враг "заползет" на нашу "кухню" и незаметно отравит нас. Кто по большому счету нас сейчас обеспечивает продуктами? Сельское хозяйство и пищевая промышленность! Делаем вывод: для врагов их не должно быть на нашей территории, или они должны быть в руках врагов.
Слова ВикВика запали в мозг и сидели до того момента, когда на наших глазах начали рушить сначала села, а потом мясокомбинат, в цехах которого делали лучший в Союзе сервелат.
Вереница внутренних мигрантов поехала скитаться в поисках работы. Кто отправился по стране, кто за ее пределы. Немцы и евреи в те годы уезжали. Их ждали Германия и Израиль.
Мы же сначала направились в соседний город, а потом нас понесло в Москву, Санкт-Петербург, Тюмень и другие города Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера. Нас даже там никто не ждал.
Покидая свою деревню, многие отправлялись в никуда. Я не могла забрать нажитый годами скарб и решала, что с ним делать. То, что наживалось моими родителями и мною в течении нескольких лет располагалось в 80 квадратных метрах моей квартиры. После тщательной сортировки мои вещи поместились в кузове бортовой "газельки".
Оставлять вещи в деревне без присмотра нельзя. Местные забулдыги, прозванные мною за сине-зеленый цвет лица "гуманоидами", ходили в оставленные хозяевами квартиры, как на склад. Добычу они несли самогонщикам, те скупали у них все.
Самое ценное из всего имущества я отвезла подруге. В ее доме было большое подвальное помещение. Коробки и баулы я опустила туда.
Все, что осталось "за бортом" той машины, стала раздавать односельчанам.
Моей соседке Анне Михайловне досталась стопка пледов, жаккардовых покрывал, бывших в употреблении простыней и пододеяльников, какие-то отрезы из шелка и ситца.
Она всегда жила плохо. Я хотела, чтобы мои вещи послужили еще и ей.
Раздав "всем сестрам ...", я села в машину и уехала налегке, не оглянувшись. Боль сжимала сердце, страх давил на виски, но... Я смотрела вперед. Туманное будущее представлялось мне далеко от этих мест.
Я уехала в Москву. Возвращалась на малую родину нечасто. Когда получалось, старалась проведывать родственников и близких подруг. С Анной Михайловной мы встретились только через пять лет.
- Здорово, соседка! Чего не заходишь ко мне? Бываешь здесь, а не заглядываешь. Приходи сегодня на чай. Поболтаем.
Я обняла старушку и пообещала зайти к ней часам к пяти.
Когда я подходила к калитке, фигура моей Анны Михайловны мелькала за кухонным окном. Она готовилась к встрече по-деревенски, пекла блины и что-то готовила на плите.
Старушка усадила меня на деревянный табурет с подушкой, это было проявлением большого уважения. Я улыбнулась и уселась на мягкое. Во время чаепития она задавала вопросы, слушала про Москву, подперев подбородок. В ее глазах были и доброта, и любовь, и восхищение. Мы много времени провели за беседой. Я посмотрела на часы. Было поздно. Засобиралась уходить.
Анна Михайловна потянула меня за рукав и повела в комнату, где стоял ее шифоньер. Я удивилась, но пошла с ней.
С горящими глазами она открыла шкаф и показала мне свою главную большую полку. Там лежала знакомая стопка.
- Анна Михайловна, да Вы что, даже ничем не пользовались?- огорченно спросила я.
- Нет. Пусть лежат. Вот умру я, люди откроют шифоньер и скажут: "А у Нюрки-то все было. Небедная была баба!"