А что нам ещё делать было? Таскали всякие железяки из недостроенного дома, играли в войнушку, костры жгли. Далеко нас ещё не отпускали, вот и копошились по району. Главной игрой были войнушки всякие, в разведчиков играли. Особенно если ребята постарше играют, а мы малышня все напрашивались к ним. Что рассказать ещё. Самокаты были, но не как сейчас, а просто две доски сколоченные и подшипники. Вниз по улице несешься, гремит на всю округу. Машин-то не было почти. В день две-три проедут.
Мне Леша в один момент заявил, что ему, видите ли, мать не разрешает со мной кататься. Недовольный такой был. Он вообще себя как ребенок вел, хоть и был на пару лет старше.
-Ну ты это. Не обижайся. Ты ж знаешь мамку мою. Но вот самокат какой сделал твой батя. Ты ему спасибо бы передал, он меня и починить научил чего. Хороший он мужик, зря мать на него так. Не по соседски как-то, но я если что скажу ей поперек, влетит мне только так.
Как-то мы с Бирюковским Мишкой тутовник пошли есть, залезли на дерево, все уже чумазые, он все говорил, что мать его за рубашку убьет. Ещё тогда все говорили, что белый тутовник оттирает черный. А он жуть как гусениц боялся. То ли ветка надломилась, то ли гусеницу увидел и как грохнется вниз. Ещё неловко так на бок. Бок весь красно синий. Лежит, орет. А я все думаю, что ему ещё за то, что по деревьям лазал всыпят. С таким трудом дошли до дома, Миша хромал, то тут присядет, то там.
Представляю, что испытывал отец, к тому времени, когда я понял: всё серьезно. Сирены стали выть почти каждую ночь, понемногу, но с каждой ночью уже дольше. Взрывы стали слышны ещё ближе. Несколько раз видел в небе вспышки. Один день Зина пришла домой до обеда, все дерганая как обычно. Оказалось, базар теперь работает несколько часов в день и даже не каждый день. У нее ещё вместо привычных мешков по две авоськи. Может у себя в погребе оставила что, не знаю даже. О холодильниках же мы толком не слышали. Были погребы как до революции. Мы и так жили совсем не богато, а тут совсем туговато стало. Дома картошка, овощи кое-какие.
-Петя, я все понимаю, но делай что хочешь. Нельзя так, ты хочешь, чтобы дети голодали? Это еда, понимаешь? Я уже не говорю, что ткани нужно купить, фартук Маришке пошить новый, я молчу уже. Хоть бы раз вместо папирос хлеба принес.
-В лучшем виде - у Петра был наигранно веселый вид.
Нужно взять хоть пять копеек взаймы или даже картошкой, или у Зины чего попросить, может замнет ту историю - мысли носились у Петра в голове. Как только он вышел за калитку лихая улыбка сменилась на растерянность. С одной стороны фронт, с другой Зина сплетни разводит, что её муж на передовой воюет. И не рассказать им, что он расстрелян как предатель. Неизвестно ведь что и как. Не перепутали ли имени, а если и в расход Хамзата пустили, то было ли за что - вопрос. Время не самое спокойное. Да и эвакуацией пахнет. Но голод. Вот чего он боялся для своих детей больше всего. Даже пули не так пугали. Да и смерть - то он повидал. Всяко зрелище мирнее, чем голодающие дети.
Через шесть домов у моста жил его школьный друг - Витя. Можт дома окажется или сестра его Катька одолжит. Но Виктора дома не оказалось. Только их грузная мать - тётка Марфа вся в слезах. Пришел на их адрес конверт. Но пустой конверт, а судьба Витина так и осталась неизвестной. Марфа вышла к Петру, как будто прошло двадцать лет вместо одного.
-Петь, он же вот буквально в марте вот тут у меня спрашивал, понимаешь. Мамочка, говорит, а можно мне жениться? Я вот только с фронта вернусь и можно я на Лидочке женюсь? А? А я ему что, нет скажу? Я же только…
Чуть дальше начала улиц были грядки. После уборки там часто ещё сидели бабки, продавали огурцы с помидорами, кабачки по осени. Сегодня и их не было. Но были остатки картошки, которые остались после уборки. По всей грядке, то тут клубень, то там. Из авоськи картошки и пятидесяти грамм сала, которое было спрятано от детей получился ужин на всю семью. Война грохотала тем вечером где-то вдали. Как будто её никогда и не было.
Мише в тот вечер плохо стало, даже нас не пустили. Говорили, что лихорадка, бок болел весь вечер. Мать на утро вернулась с бидоном молока, пошла к Бирюковым, проведать, может помочь чем-то. А бидон прям во дворе поставила. Тут Зинки дверь распахивается, она с порога орать, что понаставили своих тут вещей, двор весь заставили и как даст ногой по бидону, он падает, молоко все по двору течет, а она довольная и с ухмылкой так “а я тут вам в молоковозы не нанималась”. И к себе сразу.