Наконец мы сели в автомобиль и тронулись к последней заставе. Места были заняты следующим образом: на заднем сидении слева сидел Бутенко; я занимал правое место; Левушка расположился впереди меня. Левое подъемное место было пусто, и на полу лежали мои портфели и мой тючок… на случай, если бы пришлось ночевать в деревне, а не вернуться на станцию Хреновое. В этом тючке, кроме самых необходимых вещей для меня и Левушки, было все то, дорогое по воспоминаниям, что не хотелось оставлять у врагов. В кармане рейтуз и френча мой Георгиевский крест, необходимые бумаги, пять тысяч скопленных от жалования денег царскими бумажками, стило с запасной баночкой чернил, скаковые жетоны и флакон любимых духов жены: «Жасмин де Корс». Наган Мартьянова солидно дополнял этот небольшой багаж, который бы не стеснил нас даже при уходе пешком.
Если бы Бутенко был физиономистом, вероятно, он заподозрил бы что-то неладное, настолько лицо Левушки было глупо-торжественно, а глаза все время то беспокойно, то вопросительно останавливались на мне. Я старался держаться с наивысшей важностью особо уполномоченного самого главкома Вацетиса. Я отдавал распоряжения так, как в старое царское время, совершенно не замечая моего комиссара, но очень часто кстати и некстати упоминая: «Товарищ главком Вацетис».
С самого начала наша поездка шла как по писанному. Наконец, мы приехали в Анновку. В этой деревне был расположен целый батальон. Я подробно ознакомился с расположением его частей, обратив особое внимание на те изменения, которые вносились на ночь. К моему удовлетворению оказалось, что батальон попросту весь располагался в деревне, подготовив ее к обороне. Выставляя днем, как и ночью, посты непосредственного охранения. Это расположение до простого облегчало наш побег, как выехав на автомобиле, так и если бы пришлось уходить ночью.
Пригласив в автомобиль командира батальона, я приказал ему провести нас на самый дальний пост в направлении на Козловку. Он оказался всего лишь в каких-нибудь 500 шагах. К этому посту вела небольшая полевая дорога, от которой, судя по разговорам, взяв правее можно было добраться до хорошей проселочной дороги, ведущей к Козловке.
Момент громадной исключительной для нас с Левушкой важности приближался. Все шло чрезвычайно гладко. Но будучи наружно совершенно спокойным, я, как никогда в жизни, внутренне всем своим существом переживал назревающее событие. Никогда за все время войны, как бы положение ни было серьезным, мне не приходилось делать над собой никаких усилий, чтобы казаться наружно спокойным, но тут я должен был призвать к себе на помощь все мое хладнокровие, всю мою выдержку: так трепетно рвалось к своим все мое существо. А положение, наоборот, требовало спокойствия, наружной важности и, главное, отсутствия торопливости и всяких знаков нетерпения.
Но вот, наконец, крайний пост красного батальона. Мы выходим из машины. Я принимаю рапорт. Делаю осмотр расположения поста. Точно осведомляюсь, что впереди больше нет ни одного красного секрета или разъезда, а также, что не было замечено присутствия белых казаков. И объявляю комиссару, что решил выехать вперед на одну – много две версты для снятия необходимого кроки местности, на которой будет развиваться завтрашнее или, самое позднее, послезавтрашнее наступление. Комиссар, привыкший мне доверять, и не думает протестовать…
Я продолжаю играть свою роль и с приближением решающего момента вновь приобретаю внутреннее спокойствие. Только для проформы, очень поверхностно, я предлагаю командиру батальона сопровождать нас на время нашей разведки, но на его конфузливый отказ я немедленно соглашаюсь его не брать… Лишний незнакомый человек в автомобиле всегда может быть помехой…
Мы трогаемся вперед… Вперед навстречу неизвестному. Можно сказать, что подготовка окончена благополучно. Приходит время действий. Наша машина, как бы оторвалась от красной кровавой черты, и с каждым оборотом колеса приближалась к заветному моменту соединения с белыми.