Леле стало обидно. Ему смешно. У нее внутри все млеет и трясется, а ему просто смешно. Это просто вот даже непонятно как пережить такое… пренебрежение. Нет, ей немедленно необходимо восстановить самоуважение, хотя бы не его уважение, но свое. Сделать что-нибудь такое, чтоб ему не до смеха стало. Краем сознания Леля с ужасом отметила, что "Остапа понесло". Такое с ней бывало, но в своей ипостаси учителя она очень сильно старалась не позволять себе отпускать самоконтроль и давать волю тому, из-за чего и в школе и в училище ее считали "экзальтированной", "ненормальной", "излишне эмоциональной". Но сама Леля эти моменты "плясок на столе" почти любила, в эти моменты она ощущала себя живой и свободной. И вот сейчас, обида взяла ее на слабо, и Леля позволила себе.
- Костя… - ЕС подошла к Родионову спереди и, наклонившись, слегка коснулась его коленей кончиками пальцев. - Раздвинь ноги, пожалуйста, я буду грим впереди стирать.
И она слегка надавив, развела колени вмиг онемевшего парня в стороны и опустилась между ними на колени.
В конце концов, что есть в этой жизни? Только вот этот тонущий в сумерках, растянувшийся миг, когда его нежная кожа тает и плавится под ее тонкими и ласковыми пальцами, когда его сердце бьется медленно и тяжело, и медленно, и тяжело поднимается его грудь. Когда будто бы случайное прикосновение вскользь к соску пронзает все его тело с остротой и болезненностью молнии, и отражается во всем ее теле. И ничто, никакие моральные принципы, не могут удержать неуклонность движения ее рук вниз, к пряжке его ремня. Впрочем, там же тоже остатки краски, и это позволяет обоим играть в "ничего не происходит". Они оба боятся дышать, там за дверью, весь мир, который стоит наготове с оружием, готовый уничтожить их за каждое неосторожное движение. Мир, который на выходе может потребовать с них отчета, определенности, ответов. Но они надеются, что сейчас они затерялись между мгновениями, между определениями и объяснениями. И вот сейчас, они как играющие дети. На окрик: Что вы это там делаете? Они оба надеются обернуться, сделать невинное лицо и ответить: Ничего!
Просто ему безумно хорошо, безумно сладко, все, чего он хочет - продолжения. Бесконечного продолжения. Он почти отпустил контроль. Наслаждение такое тонкое, такое трепетное, оно лишь скользит, дразнясь, на самой грани с возбуждением. Он отвернулся к стене, спрятав лицо, но все свое тело он отдал ей. Она не делает ничего особенного. Ничего, после чего нельзя будет смотреть друг-другу в глаза спокойно. И это его глубоко внутреннее и личное дело, что ему так… приятно. И так… интересно. Жизненно интересно насколько далеко… она зайдет.