Специально для "Лилит" интервью ведёт Вера Илюхина (Москва)
Продолжение. Начало ЗДЕСЬ
Вероника Долина и ее мужчины…
Полное разочарование! Осмысление мое их сущности таково, что они все не оправдали моих надежд. Никто из них – ни первый, отец моих троих детей, ни последний. Очень обидно, но это так. Я лучше думала о людях – и о мужчинах в частности. И я совершенно расстроена на этот счет.
Ваши великие коллеги по цеху чем запомнились?
Это был целый пласт в литературной Москве 80-х. Многие из них эмигрировали. Владимов жил в Кельне. Войнович в Мюнхене. И когда я начала впервые выезжать за рубеж, они тут же начали выскакивать передо мной, как черти из табакерки. Гладилин в Париже. Аксенов… Все еще молодые, красивые, талантливые… страшно тоскующие по Москве. Все писали о ней, каждый на свой лад. И когда кто-то из них хотел вернуться, как Войнович, это было хорошо. Они сияли и сверкали. А как вернулся занозистый, гоношистый Аксенов? Почтенный профессор в Нью-Йорке, купивший себе дом в Биаррице. И вдруг захотевший в Москву. Нет, вся эта ностальгия очень объяснима. Моей душе тут все понятно и очевидно, что тоска по родине существует. Коржавин, я свидетель тому, живой, просил: «Обещай мне, когда все случится, отвезти мою урну в Москву». Когда все случилось, я была полностью беспомощна. Социально, классово, тем более денежно. Я давно не вхожу ни в какие профсоюзы, кто мог бы в этом деле быть полезен. И тем не менее нашлись люди, которые парус над этим кораблем развернули. И захоронили урну с прахом Коржавина и его жены на Ваганьковском кладбище.
Окуджава был вашим учителем…
Огромное влияние оказал на меня. Судьбоносное. Весь круг его друзей достался мне. Вся публика перешла ко мне. Огромный банк его доверия весь перешел ко мне. Я помню тот 1982 год, когда Булат впервые сказал, что есть в Москве такая девочка с гитарой. Он не был учителем в прямом смысле. Но он мне помог так, как никто другой: с книжкой, с выступлениями… Все это так и осталось, эта аура… у нас, действительно, очень сильные эстетические совпадения. Параллелизм таких внутренних тональностей.
Что думаете про русскую культуру в контексте мира?
Думаю, что мы дети не «Войны и мира» и не «Преступления и наказания». Мы – дети «Котлована» – основного зияния в советской литературе. Русская культура давно удалилась на задворки Восточной Европы. Об этом больно говорить… но. Я никогда не забуду Париж не 1989 года, когда впервые туда приехала, а Париж всего лет десяти назад. Есть известные аэропортовские притчи, и в одной из них говорится о том, как Бродский прилетел в Штаты. Говорят, первое, что бросилось ему в глаза – огромный портрет Барышникова, встречавший его на входе. Случайно так вышло, не нарочно. То, что это был спецсигнал судьбы, не понимать нельзя… А когда я прилетела в Париж, никаких спецсигналов не искала. Рядовая, в общем, поездка. А меня встречал транспарант с надписью: «Летайте самолетами Эйрфранс в Корею, Монголию и Россию!» Поневоле запомнишь, куда тебе летать! Запомнишь, в каком ты ряду, не длинном… Вот мы где по мировым стандартам, понимаете? И ощущать это неприятно.
Когда вы начали выступать как настоящий музыкант?
Мне было двадцать четыре, когда мое хождение на службу закончилось раз и навсегда. Я работала в редакции одного научно-популярного издательства, и это было лучшее место моей работы. Помню, что мне приходилось звонить Сахарову в Горький (ныне Нижний Новгород. – Авт.), утверждать корректуру его статей… Шел 1980-й, Москва готовились к Олимпиаде, Сахаров был в изгнании – все в лучших традициях, как говорится… До этого я была школьным библиотекарем и одновременно училась на вечернем в педагогическом институте. В 1980 году у меня уже шли полноценные концерты. И вот спустя каких-то четыре года пришла я в нашу вольнодумную редакцию и чуть в обморок не упала на пороге. На стене в одной из комнаток красовалось два портрета – Сахарова и мой. Это очень забавные ощущения… При этом надо знать, что в редакции была очень строгая заведующая. Если я, не дай бог, опаздывала, то гонения на меня были страшные… А я кроме того, что была совсем еще молодой, умудрилась выйти замуж, родить ребенка – и каждые субботу-воскресенье концертировала по всему Союзу: от Владика до Минска. А самолеты тогда катастрофически опаздывали. И чтобы в полдевятого утра в понедельник быть на работе, мне надо было ползком добираться до Москвы. Я и добиралась. Через Хабаровск… И получала нагоняй. И тут я вижу свой портрет… представляете?
Вы не взлетели под потолок от гордости?
Не-ет. Я не умею взлетать. Мы были не те, что сейчас. Мы не фотографировались, как делают это везде и всюду. Мобильников не было. Мы были очень смешными…
Каждую неделю несколько огромных залов столицы под завязку заполнялись любителями поэзии и бардовской песни. Вся интеллигенция Москвы собиралась на эти концерты. Все академики Черноголовки, все академики Пахры, все астрофизики, не говоря уже о творческой богеме. Это было время такой пост-пост-оттепели. Тогда эту камерную музыку протаскивали всюду. В 80-м году, когда умер Высоцкий, я перезнакомилась со всей Таганкой: со Славиной, Смеховым, Золотухиным, мы все были заодно. И вот эти несколько изданий: «Московский комсомолец», «Юность» и журнал «Химия и жизнь» держали в интеллектуальном напряжении всю Москву.
Окончание следует, подпишись на наш канал! Предыдущая часть ЗДЕСЬ
(с) "Лилит"