Чтобы осмыслить все происшедшее, мне надо было залечь на дно и лежать там как можно дольше, ни во что не ввязываясь. Самым замечательным было то, что именно в это время мой муж вернулся с гастролей и тотчас призвал меня в столицу – хватит, мол, киснуть в деревне, надо развеяться, походить по московским друзьям, по концертным залам, книжным магазинам. Увидеться, наконец, с детьми, которые давно выросли и уже не нуждались в нашей каждодневной опеке. А еще мне надлежало встретить в Москве Людмилу, решившую начать новую жизнь – я обещала помочь ей подобрать хорошую квартиру, работу, познакомить с людьми, которые в случае надобности смогут ей помочь. Я понимала, что ей будет трудно покинуть город, где она была счастлива со своим мужем, квартиру, из окон которой видна построенная его руками мастерская, где он творил чудеса. Но так получилось, что оставаться там – это жить в одиночестве, все их друзья разъехались по разным городам и весям, исчезла опора, жизненный фундамент. А у меня в нескольких театрах были хорошие знакомые, которые могли похлопотать за Людмилу. Да и на «Мосфильме» ей не грех показаться, оставить свои данные в картотеке с фотографиями и видеороликом.
Конечно, мне было интересно, что отыскали Зоя Алексеевна и Валентина в театре, где умер Ганкин. Но это любопытство я решила держать при себе. Однако некоторая информация сама стала плыть мне в руки. Позвонила Валентина, назвала несколько театров и спросила, нет ли у меня там старых знакомых. Хорошо, что я тогда залезла в интернет – именно там работал Ганкин. Я спокойно ответила, что скорее всего нет, но я все же постараюсь порыться в своей памяти.
- Да уж поройся. А то прямо тупик какой-то.
- Ты о чем? И зачем тебе эти театры?
- Понимаешь, там работал этот артист. Ну, который помер прямо в театре. Ганкин-то.
- А, брат Зои Алексеевны?
- Да. И вот ведь какая странность. Никто ничего не знает про его жену. В театре ее никогда не видели. Похоже, что она туда и не приходила вовсе.
- Знаешь, если жена не топчется за кулисами, это вовсе не значит, что она не смотрит спектакли, сидя в зрительном зале. Жены артистов бывают очень даже скромными. Как у Куравлева, например.
- И в квартире Ганкина его жена не была прописана почему-то. И где работала, неизвестно. В общем, человек-невидимка.
- Да, дела… Но имя, отчество и фамилия у нее имеются?
- Имеются. В базе я посмотрела. Она – уроженка маленького городка на Волге. Очень даже интересный городок. Там и прописана. То есть – там значится. А на самом деле с ним жила. С Ганкиным. Вещи ее имеются, одежда. А самой нет. Соседи говорят – странная была семья. Она без конца приезжала-уезжала.
- Ссорились, что ли?
- Похоже. Он несколько раз брал отпуск за свой счет. Небольшой, по нескольку дней. Директору объяснял это необходимостью улаживать свои семейные дела.
- Значит, за ней ездил. В тот городок.
- А ты там бывала?
- Где?
- В том городе.
- Не знаю. Ты ведь его не назвала.
Валентина извинилась. Но не исправилась. И вообще наш разговор как-то нехорошо затянулся, а у меня, между прочим, была масса дел. И вдруг она прямо грохнула об меня вопрос:
- А ты пьесы пишешь?
Я ответила предельно спокойно:
- Пробовала. Но это показалось мне не очень интересным. Хотя я люблю диалоги – ты же видишь, в моих повестях их не меньше половины. А почему ты вдруг этим заинтересовалась?
- Да потому, что я видела твою волчью шубу!
Это была неслыханная наглость, обман – шубу я совсем недавно купила в деревне у своей соседки, которой она была велика, и ее еще никто толком не видел. Кроме тех, что были в театре во время трагедии.
- Валя, о чем ты говоришь? - с тем же ледяным спокойствием спросила я. – Какую шубу? Где? У меня дубленка. Это во-первых. А во-вторых – какая связь между пьесой и шубой? Объясни.
Я твердо решила не сдаваться, хотя прекрасно знала – подруга моя была сверхпроницательным человеком.
- А потому, дорогая Наташенька, хитрющая Наташка, что ты именно в волчьей шубе принесла в театр свою долбаную пьесу. Да еще ведром каким-то громыхала. А на улице был трескучий мороз.
- Не обижайся, Валя, но с рождением твоего дорогого сынули ты стала мыслить… методом тыка, я бы сказала.
- Да по описанию – точно ты! Ну ведь глаза-то были на месте и у дежурных, и у артистов. Там почти вся труппа собралась. Когда он…
- Грохнулся оземь!
- А вот откуда ты знаешь, а? Что именно грохнулся?
- Так ведь Зоя Алексеевна проинформировала – умер от инфаркта. А эта штука всегда берет за сердце неожиданно. Не предупреждая.
- А, может, человек сидел на диване. В окружении коллег. И тихонько откинулся…
- Ах, как ты нехорошо выражаешься.
- Да нет, я в том смысле, что откинулся на спинку дивана… Или кресла…
- Валя, вот зачем ты мне сейчас звонишь? У меня куча дел. Каждый день умирают люди. Которых я не знаю. И что?
- Да я чувствую, я просто уверена – что-то вас связывает. Это висит в воздухе… А где ты сейчас была, а? Ну, откуда приехала? Ты же не стала ждать нас с Зоей, а куда-то неожиданно рванула…
- Прекрати свой допрос! Я была в Москве.
- А вот теперь я прекращаю ломать комедию и признаюсь, что твоя доченька четко и ясно назвала мне город, куда ты ринулась сломя голову… И это при том, что умерший актер работал там несколько лет подряд. А еще я пошла в библиотеку, в читальный зал, взяла там журналы «Театр» за те годы и обнаружила под каким-то старым снимком – сценой из спектакля – подпись с твоей девичьей фамилией… И рядом была фамилия Ганкина.
Я молчала. Я была сражена. Она положила меня на обе лопатки.
- Нокаут, дорогая! Но ты не падай духом. Мы с Зоей уже едем к тебе. Вместе. На такси. Так что – отпирай ворота! Предполагаю, что и шубу, и пьесу, и ведро ты спрятала заранее. Но это уже ничего не изменит. О, вот и твой дом! Поздравляю, ты вставила пластиковые окна. И тебе явно нужны новые наличники. Ну, чего не бежишь? Только оденься теплее.
Я выглянула в окно – возле моего дома действительно уже стояло такси…
- Признайся, мы быстро напали на след!
Это были первые слова, сказанные Валентиной, вошедшей в мой теплый и уютный деревенский дом.
- Какая вы скрытная, Наташенька! – продолжила уже Зоя Алексеевна, подходя к окнам, выходящим во двор, и осматривая местность. – О, баньку построили! Молодцы! А можно ее истопить?
- Можно. Но делать это необходимо с хорошим настроением, в добром расположении духа. А поскольку вы меня подозреваете чуть ли не в убийстве…
- Что вы! Что вы! Мы только хотим прояснить кое-какие обстоятельства, - заметила Зоя Алексеевна.
- Наташ, скажи прямо – почему ты на него накинулась? Говорят, если бы не люди, ты бы просто в него вцепилась. Чего тебя так разозлило-то, а?
Мне очень хотелось ответить Валентине искренне, ничего не утаивая. Но как быть с Зоей? Мой правдивый ответ явно ее огорчит и даже оскорбит. Брат ведь все-таки. И я решила смягчить саму фабулу романа.
- Знаете, дорогие мои единомышленницы, этот человек когда-то меня обидел… Ни за что… Ну, вот я и…
- Нет, Наташенька. Говорите все как есть. То есть – как было. Не надо меня тут жалеть, - сказала все понявшая Зоя Алексеевна. – Тем более, что не исключено – за этим тянется какое-то преступление. И это связано с его женой.
Я не спеша заварила прекрасный чай, привезенный из «чайного дома» - в простом магазине нормального чая сейчас не найти, украсила стол деревенскими своими вареньями, выложенными в розеточки, колобками, испеченными еще до моей поездки, но хорошо сохранившимися в холодильнике, и не спеша начала свой рассказ. Вы, дорогой читатель, прекрасно знаете, о чем и о ком. Меня слушали, не перебивая. А под конец я заверила подруг, что все мои слова может подтвердить актриса Людмила, которая не сегодня-завтра ко мне приедет, чтобы с нашей общей помощью начать новую жизнь.
Первой заговорила Зоя:
- Я ничему не удивилась. У него и мать такая же была. Испилила дядю, мужа своего. С утра до вечера. Он юморист был, это его и спасало. Как-то пошли они в театр на спектакль, где действующим лицом была такая же баба. Дядя не выдержал, уговорил жену уйти в антракте, второй акт не смотреть. На выходе дежурная спросила – почему, мол, вы покидаете зал? И дядя ответил: «Да я земной шар готов покинуть»…Он юмором гасил это свойство характера своей жены. А у Виталия гасить это было некому. Тогда…
Валентина молчала. А когда это происходило, то впоследствии обязательно рождался какой-то смелый план, обычно переворачивающий все с ног на голову. Так случилось и в этот раз.
- Девочки, ключевым моментом тут не может быть – узнал, не узнал, сразу узнал или не сразу. Ведь столько лет прошло! Наташ, не могу сказать, что он и думать о тебе забыл, но что-то в этом роде… Другие города, театры, роли… Другая жизнь. Давайте забудем о прошлом. Постараемся. Прошлое – прошло. Умер он – в настоящем, причем испугался перед своей кончиной. Испугался тебя, Наталья. А ну-ка, надень свою шубу волчью, мы на тебя посмотрим. Узнаваемая ты в ней или нет.
Я вернулась из кладовки уже в шубе и шапке, то есть одетая так, как тогда в театре.
- Постой, да у тебя пол-лица закрыто! Родная мама бы не узнала! Хотя – взгляд остался тот же. Взгляд у тебя особенный. А где ведро?
- Родственнику отдала. Пересеклись на вокзале. Это его ведро.
- Ты неузнаваема, но тем не менее он испугался. Подозреваю – испугался не тебя, бывшую актрису и жертву, а кого-то другого. На тебя похожего. То есть – похожую. У каждого человека, говорят, есть двойник…
Меня озарило. Рассказывая о своей последней поездке, я совсем упустила из вида ресторан, куда мы с Людмилой зашли пообедать и где висел «мой» портрет.
- Так-так… Ирина Шилова, говоришь? А ларчик просто открывался. Именно так зовут жену моего брата, - с горечью поведала Зоя Алексеевна.
- Слишком просто, - заметила Валентина.
Мы пошли логическим путем – допустим, в проходной театра появилась жена Ганкина. Ну и чего бы ему пугаться? Она, не исключено, тоже пишет пьесы, но об этом нечего и говорить – он не успел узнать, зачем женщина пришла. Она – то есть на самом деле я – стояла тихо-мирно, и тут появились артисты, в том числе и он. И он очень, очень перепугался.
- Он так перепугался, словно увидел человека, восставшего из небытия, - добавила я.
- Вот! Вот! Это уже ближе к делу. И к телу тоже. И тут ты начала на него шипеть. Возможно, теми же словами, которыми его жена всегда бросалась у них дома. И он…
- И он шизеет… И – удар! – подытожила я.
Слово взяла Зоя Алексеевна. Она заметила, что нас с Валентиной захлестывают эмоции и мы далеки от объективной оценки обстановки. А все просто. Человек увидел собственную жену. Ну, это они меня уже так перекрутили из-за схожести наших лиц. Увидел, испугался, ужаснулся. Следовательно, он никак не должен был ее увидеть. Точнее – она не должна была прийти. Еще точнее – она не могла прийти в театр. Ни в театр, ни в какое-либо другое место.
- Но она вообще не появлялась в театре, как выяснилось, - напомнила я.
- Не появлялась, да вдруг появилась – ну разве это могло его смертельно испугать?
- Согласна. Ужас у него был неописуемый. Я-то думала – вспомнил про свои «подвиги». А ведь я сомневалась в том, что он меня узнал. И сильно сомневалась.
- Казалось, что она возникла из эфира. Из тьмы. Из тех глубин, как из небытия, - произнесла Валентина наскоро сочиненные стихи, что было ей не очень свойственно.
- Поэзия. Делаешь успехи. В лирику ударяешься, - заметила я. – Это правильно. Тебе этого всегда не хватало. Подальше от своих расследований – улик, погонь, пальчиков…
- Нет, дорогая. Мы с Зоей привыкли спать на жестком.
Зоя Алексеевна была несколько растеряна. И вдруг спросила:
- Так он что, убил свою жену? А потом принял тебя, Наташ, за нее и подумал, что она восстала из мертвых? И – упал? И – умер? О, господи!
- Не скрою, такая мысль и мне пришла в голову, - сказала Валентина.
Я призналась, что тогда поведение Ганкина выглядело бы логичным. И подумала – узнаем ли мы когда-нибудь, как и где произошла эта трагедия. И почему она произошла. Зачем расставаться с женщиной таким способом? Разве нельзя просто разойтись? Разъехаться? Мы решили, что тут может быть простая месть. Хотя месть никогда не бывает простой, это зло нанизывает на себя все обиды, оскорбления, несправедливости, чтобы обрушить их на голову автора.
- Бог мой, я совсем забыла о звонке…
Мы подумали, что Зоя Алексеевна хочет поведать нам какую-то мистическую историю, связанную с воображаемым звонком, который волшебным образом предупреждает ее об опасности. Но оказалось, что речь идет о телефоне.
- Какое странное совпадение… Мне позвонила одна старая дама Анфиса Михайловна, и рассказала о странном поведении девушки, которая за ней ухаживает. Ольга ее зовут. Анфиса доподлинно узнала, что у этой Оли убили жениха. И трагедия произошла именно в том самом городке, откуда родом жена Ганкина. Но девушка Оля упорно отрицает, что жила там и работала. Нет, и все! Ничего не знаю!
- Да, дела…
И тут наконец прозвучало название этого таинственного города. Прозвучало и погасло, потому что оно им, думаю, совсем ни о чем не говорило. Но – не мне. То была родина моего отца, на которой я побывала всего один раз – в детстве. Я вспомнила деревянные двухэтажные дома над рекой, лодки, стоящие на приколе, плоты, с которых женщины полоскали белье. На берегу мы играли с отцом, строили крепости из песка, гоняли мяч. Однажды он подарил мне заводной белый пароход и я целыми днями вместе с другими девчонками запускала его на реке, а потом ловила, чтобы не уплыл далеко. Счастливое это было время! И как бы мне хотелось съездить туда теперь, найти тот дом, постоять на том берегу. Вернуться в детство.
- Жаль, мне надо возвращаться домой. Платону завтра на работу. А вы… Думаю, это кое-что прояснит. Только не знаю, с чего начать – с города, либо с твоей старушки и этой Ольги.
- С города, Валя. Мы сначала должны точно узнать, что же там случилось, чтобы эта Оля у нас не выкрутилась, а говорила правду.
На том и порешили. А я стояла подальше от своих подруг, у газовой плиты, я возилась с чайником, чтобы они не услышали, как бешено колотится мое сердце. Потому что фамилия Шилова, привязанная к этому городу, уже не была мне чужой. Она о многом шептала, говорила, кричала. Она просто бросилась на меня и схватила за горло, не разжимая рук. Но я была подготовлена к неожиданному повороту событий еще там, в ресторане, возле «своего» портрета, а теперь не показала и вида, что взволнована. Все-таки у людей должны быть семейные тайны…
