Мистика!
Перевалило за середину июня. На пасеке то и дело стали появляться запахи новых медоносов. (Кстати, работая с пчёлами, с медами, с цветами, у меня как у парфюмера обострились восприятия различных запахов, особенно касающихся пищи). И вот в один нестерпимо жаркий день пчёлы загудели, как тысяча тяжёлых бомбардировщиков. В округе установился устойчивый неописуемо приятный запах чабрецового мёда. Этот запах как хмель ударял в голову, как шанель номер пять, которые хочется нюхать и нюхать, чтобы запомнить этот аромат на долгие годы. Хотелось просто встать между ульями, закрыть глаза и дышать. Михалыч ликовал. Казалось, рабочая активность пчёл всецело передалась и ему. Он как юла вертелся между ульями, подсиливая отводки расплодом на выходе и вставляя вощину. Когда он стряхивал с сота пчелу, липкие брызги свежепринесённого нектара янтарным дождём орошали поверхность гнезда с его многочисленными обитателями, и, тем самым, ещё больше возбуждая своим чудным ароматом крылатых тружениц на трудовые подвиги. В один из таких хлопотных дней на тропе, ведущей к пасеке, показалась фигура мужчины с рюкзаком за плечами. Это был Борис…
Невыдуманная история
«В июне 1988 года, как и было оговорено, я вырвался на несколько дней на пасеку для того, чтобы «собственноручно» познать по чём фунт лиха.
Как только я слез с автобуса и вышел на дорогу, по которой мне предстояло идти 5-6 км, меня сразу же оглушила необычная тишина. Тишина и одиночество… Я стоял на развилке и не мог сделать ни шагу, находясь под впечатлением резкой перемены обстановки. Но вот я пришёл в себя и двинулся в путь. Дорога пошла через поля, вдоль посадок и вышла к кромке леса. Здесь я сделал привал, наслаждаясь необычным состоянием, захватившим меня, что говорится, врасплох. Десять минут понадобилось на то, чтобы я адаптировался к новому состоянию своей души.
Примерно через полчаса вдали показалась туманная полоска пойменного леса, значит где-то там - Хопёр. И вот на фоне этого зелёного тумана показался и первый казачий курень.
Ни людей, ни машин, ни животных! Пусто! Всё будто вымерло под этим нестерпимо палящим солнцем. Оставленные людьми дома были мертвы, мрачны и одиноки. Крик немого отчаяния исходил от перекошенных ставень, покосившихся плетней и изрешеченных дождями глиняных стен мазанок.
Жуткое зрелище…. Пустеет земля наша…
С такими мыслями я входил в хутор. Но где же пасека? Я робко шагал по пустынной улице и крутил головой в надежде увидеть человека. Никого! Над головой как пуля просвистела пчела. Одна, другая…. Свист переходил в весёлое жужжанье, а жужжанье в размеренный гул. Этот необычный указатель вывел меня на бугор. Поднялся и вижу: две согбённые фигуры замерли над ульями.
После короткого приветствия, не дав перевести дух, на мою голову сразу же водрузили пчеловодную маску и подвели к улью. Смотри! А чего я должен был увидеть? Кишмиш из крылатых насекомых, которым, казалось, не было никакого дела до здоровенного дяди, тупо воззрившегося в сердцевину улья.
Впрочем, не совсем так. Эти насекомые, оказываются, могут своеобразно приветствовать неловких дядь, источающих из себя запахи пота и прочих атрибутов городской жизни. Первые пять укусов в мои запястья были слабым напоминанием об этикете взаимоотношений. Но ведь в улье несколько тысяч пчёл, а не пять! Руки раздувались на глазах.
«Теперь ты в курсе, что пчёлы иной раз могут и ужалить? – траурным голосом спросил Михаил, без какого либо намёка на сочувствие и сострадание. – За день 30 укусов – это нормально. Ну, ничего, привыкнешь… Если шока не будет, станешь настоящим медогоном. Ведро с водой у колонки – сунь руки – будет легче».
«А выдержишь 150 укусов зараз – будешь настоящим пчеловодом», - шутил Пантелеев.
«Да, с юмором у них хренова-то. Вряд ли я смогу здесь выдержать 10 дней….
Шок, пухнуть от яда, выдержать укусы….» - все эти разговоры велись как промежду прочим у открытого улья, в котором мы зачем-то настойчиво копались, видно что-то искали…. Ещё пять-шесть укусов и во рту я ощутил горечь яда. Мне стало действительно не по себе.
«Ладно, отдохни минут пять», - сердобольно разрешил Пантелеев.
«Порядки у них – аховые. С корабля и сразу на битву за урожай. Что-то мне знакомое, так-так… Бедные мои руки или то, что с ними стало! Я сплюнул горечь и пошёл к ведру с водой. Ледяная вода остудила пыл моих опухших запястий, а заодно и притупила остроту моих траурных мыслей.
«Ну что, отдохнул? Пошли к следующему улью!» - дружелюбный голос Пантелеева снова вернул меня на пасеку.
«Вот тебе пчеловодная стамеска. Вынимай рамку. Аккуратней, пчелу не дави!»
Хорошо сказать не дави, а если руки трясутся? Пчёлы-то ползают и по рукам, и по сетке каски…. Стиснув зубы, вытащил рамку.
- Ищи матку!
- Нашёл! - обрадовался я, помня, что самая большая пчела – это и есть матка.
- А вот ещё матка, а вот ещё и ещё…- Пантелеев хитро посмотрел мне в лицо. – На последней кормовой рамке матка встречается редко, а вот трутней полно. Запоминай и разбирай гнездо дальше.
Перед моими глазами эти коварные мухи танцевали какие-то непонятные танцы, ныряли в ячейки, переговаривались друг с другом, а часть этих проклятых мух периодически ширяла мне под ногти свои тонкие жальца. Я выл про себя от боли, но продолжал разбирать гнездо в поисках матки. И зачем её искать? Что за необходимость? Ага, вот кажется! Большая и важная, больше, чем трутень, она двигалась вразвалочку по соту, а вокруг неё сновала свита, создавая ореол чуть ли не святости. Вообще-то, завораживающее зрелище…. На мгновение я забыл про свои ноющие пальцы, превратившиеся в тёплые розовые сардельки….»