Разведчики французских фуражиров не нашли. Зато встретили крестьян, и от них узнали, что супостаты из «нехорошего дома» ушли - и не просто так, а со стрельбой. В кого стреляли, так и осталось загадкой - то ли мужики, и правда, ничего не знали, то ли по своему обыкновению предпочитали держать язык за зубами. Сказали только, что обоз отправился в сторону Вязьмы – «медленно ехали, барин, видать, телеги у их шибко тяжёлые…»
Выслушав доклад корнета Веденякина, поручик скомандовал выступать. Если мужики не соврали – догнать обоз особого труда не составит. Дорога одна, свернуть с неё некуда, разве что на лесные тропки, а тащить по ним обозные фуры – удовольствие ещё то. А значит, дальнейшие действия партии очевидны: как можно скорее добраться до поляны, где стоит ДК, и уже оттуда, по накатанной колее, оставленной колёсами тяжёлых фургонов, продолжить преследование.
Так и поступили. Двигались, чередуя галоп со строевой рысью, лишь изредка переходя на шаг – чтобы не заморить вконец лошадей. Оказавшись на месте, Ростовцев скомандовал короткий привал, а сам в сопровождении нас с Рафиком направился в клуб. Признаться, я всерьёз ожидал, что французы напоследок его спалят, но, то ли им было сильно не до того, то ли рассчитывали ещё вернутся, а только ДК стоял невредимый - даже оконные стёкла почти все были целы. Внутри всё было перевёрнуто вверх дном; библиотечные полки зияли первозданной пустотой, лишь кое-где валялись на полу книги и разодранные подшивки газет. Похоже, французы, запасались мягкой бумагой в целях сугубо физиологических. А может, намеревались пустить газетную бумагу на растопку костров на биваках – знаем, пробовали, лучше для этого подходит, разве что, береста.
Казачки и гусары тоже принялись шарить в здании – и, пока Ростовцев не прикрикнул на них, велев убираться на улицу, распотрошили ещё несколько газетных подшивок. Да, нижние чины противоборствующих армий явно не испытывали пиетета перед печатными весточками из будущего,
Предотвратив повторное разграбление многострадального клуба (для этого пришлось выставить у обоих входов караулы из гусар с приказом никого внутрь не пускать), Ростовцев сам прошёлся по комнатам. Я поспешил за ним – показывать, пояснять. Продемонстрировал составленные в углу лыжи, завёл спрятанный в подсобке дизель-генератор, пощёлкал выключателями, отчего лампочки под потолком, как и положено, затеплились тускло-жёлтым светом. Продемонстрировал радиолу, даже поставил пластинку с песнями Льва Лещенко, и надо было видеть физиономию поручика, когда из запылённого динамика раздалось бодрое
«Не плачь, девчонка, пройдут дожди,
Солдат вернётся, ты только жди…»
Пока Ростовцев заворожённо слушал, я огляделся в поисках своего рюкзака – не помешает прихватить его с собой. И вдруг мой взгляд упал на подоконник, на знакомый серо-зелёный томик.
Да, это снова был он – четвёртый том «Войны и мира» из четырнадцатитомного собрания сочинений. Я сам положил его сюда, после того, как зачем-то вытащил с библиотечной полки. Тогда я, потрясённый самим фактом переноса в прошлое, не обратил на него особого внимания. И только теперь до меня, наконец, дошло: это ведь тот самый том, которого не хватало в тюке с книгами, что двести десять лет спустя будет извлечён из ила, со дна лесного озерка. Вот, значит, где он объявился…
«…Пускай далеко твой верный друг
Любовь на свете сильней разлук!...» - допел Лещенко и иголка звукоснимателя зашипела, дойдя до конца дорожки. Ростовцев повернулся ко мне, видимо, собираясь потребовать продолжения банкета, но тут на пороге появился корнет Веденякин с сообщением, что «кони пьяны, хлопцы запряжёны»… в смысле – лошади посёдланы, можно отправляться дальше. Поручик с сожалением оставил диковинный агрегат и я, подхватив рюкзак, последовал за ним, во двор клуба, где уже фыркали лошади, и гусары с казаками весело перекрикивались, сидя в сёдлах.
Место поворота обнаружилось в паре километров по просёлку от поляны с ДК. Или, если считать, как принято здесь, через две версты. Неприметная тропка отходила от влево, по узкой лощинке между зарослей малинника - и если бы не глубоко отпечатавшиеся в пыли следы колёс, мы бы, наверное, так и проехали мимо.
Поручик скомандовал «стой» и спрыгнул с седла. К нему присоединился казачий урядник, и вдвоём они чуть ли не обнюхали поворот. Мнения разделились: Ростовцев заявил, что телега, свернувшая в этом самом месте, вовсе не из обоза, который мы преследуем: колея, как и следы от колёс, заметно уже в сравнении с французскими обозными повозками. Надо полагать, заключил он, здесь проехали по своим делам деревенские – ещё раньше, до появления французов – и это их следы сбили нас с толку. Вот копыта, отпечатавшиеся в пыли, лишены подков – а ведь французы, в отличие от крестьян, своих лошадей куют, что кавалерийских, что обозных, что в артиллерии. Тем более, что и сравнить было с чем – вот они, следы подкованных копыт, следуют себе вдоль просёлка в сторону Вязьмы.
Урядник с этими доводами согласился, но только частично – и принялся уговаривать поручика позволить произвести разведку. «Мигом обернёмся, вашбродь… - уверял казак. – Проехали-то недавно, вон, края следов, впечатанных в пыль, ещё не осыпались. Ежели там, и правда, хранцуз – то одна телега, не больше, а значит и конвоиров при ней раз-два и обчёлся!»
Я слушал, предпочитая не вмешиваться, тем более, что доводы казака вполне заслуживали внимания. Ростовцев, подумав, согласился, предложив уряднику взять с собой ещё троих казачков. «Только вы уж, братцы, поскорее, - напутствовал он станичников. – Нам ещё обоз брать на саблю, а их там полсотни без малого. Каждая сабля будет на счету!»
«Не извольте беспокоиться, вашбродь, мухой сгоняем, вы и соскучиться не успеете!» – отозвался с ухмылкой урядник. Выбрав троих казачков, он первым направил своего рыжего мерина в кусты. Я проводил разведчиков взглядом – что то грызло меня, не давало покоя…
- Ну, братцы, пора и нам! – крикнул поручик, и гусары, выстроившись в колонну по три, порысили по следам фуражирских повозок. Едущий справа от меня Рафик вытащил из ольстра пистолет и озабоченно осматривал кремнёвый замок – не подведёт ли, когда дойдёт до настоящего дела? Я ощупал заткнутый за пояс револьвер – как, всё же здорово, что не надо гадать, не вытрусилась ли с полки пороховая затравка, и даст ли искру кремень? Наган – оружие надёжное, точное и убойное, особенно на малых дистанциях. Семь выстрелов подряд серьёзное преимущество в предстоящей кавалерийской сшибке, и я намеревался использовать его на полную катушку. Наполеоновские конные егеря – рубаки серьёзные, и я не испытывал иллюзий по поводу своих шансов в поединке на клинках. Нет уж, друзья мои, как там, в старой армейской шутке: «главное правило рукопашной – действовать короткими очередями». В моём случае – одиночными выстрелами, и уповать, что противник закончится раньше, чем патроны в барабане….
В кармане, правда, побрякивала горсть «маслят», но проку от них, с моим-то навыком обращения с наганом, скорее всего, будет немного. Вот, разве, попробовать тактику, описанную ещё Алексеем Толстым в «Хмуром утре»? Помнится, там будённовские конармейцы действовали слаженными двойками – впереди скакали матёрые рубаки с тяжёлой рукой, из числа тех, кто способен одним ударом развалить человека до седла, а их охраняли стрелки с револьверами и карабинами. Может, и мне лучше держаться в стороне от общей свалки и помогать своим, отстреливая супостатов по одному? Кто-то, правда, может возразить, что неэтично, но как по мне – так дёшево, надёжно и практично. Война есть война, любители чересчур этичного поведения здесь долго не живут...
Т-дах!
Карабин лягнул в плечо и передовой казак - судя по лычкам на погонах, урядник и командир маленького отряда - кубарем скатился в траву. Гжегош сноровисто передёрнул затвор и поймал в прорезь прицела следующего.
Т-дах!
На этот раз пуля досталась лошади – чалому, с белыми чулками, дончаку. Тот заржал, вскинулся на дыбы – и повалился придавливая наездника.
«…не до него, егеря разберутся…»
Клинг-кланг-клац!
Стреляная гильза вылетает прочь, ладонь скользит вперёд, досылая новую порцию смерти калибром три линии в патронник.
Т-дах!
Третий виснет в стремени, конь уносит его прочь, острие висящей на темляке сабли, на темляке чертит по земле прерывистую линию. Затвор карабина клацает, но стрелять больше не в кого – конные егеря уже рубят четвёртого казака. Тот пытается отбиваться, но противник беспощаден – высверк кривого клинка, на бородатой харе наискось вспыхивает кровавая черта. Второй француз наклоняется в седле, вытягивает руку с пистолем. Выстрел – и последний бородач, так и не сумевший выбраться из-под убитого коня, утыкается раздробленным затылком в серо-жёлтую пыль – в такую кровь впитывается почти мгновенно, оставляя тёмные пятна…
Победа! Пся крев, победа!
Гжегош встал и вышел из кустов – карабин он держал наизготовку. Он мог себя поздравить с верным решением: перебитые казачки наверняка пошли по их следу, отделившись от более крупного отряда, который в это самое время рвал на части основной обоз. А значит, он не зря настоял на том, чтобы отобрать самые важные книги и погрузить их отдельно – и не в обозную фуру, а в телегу, отобранную разъездом конные егерей у местных пейзан. К телеге прилагался хлопец лет двенадцати, назвавшийся сыном деревенского кузнеца. Гжегош подробно расспросил его о тропах, ведущих через болота, посулил щедрое вознаграждение и припугнул, что в случае обмана самолично вздёрнет на ближайшей осине и его самого, и его родителей с братьями – не забыв, разумеется, спалить дом. «Проводник» проникся – и действительно, не успел обоз отъехать от ДК на пару километров, указал на отделяющуюся от просёлка тропу, ведущую примерно в нужную сторону. Оставалось только сделать вид, что нужно поправить сбрую крестьянской лошадки, впряжённой в телегу, а когда обоз уедет вперёд – незаметно свернуть.
Нет, Гжегош не собирался бежать, бросив французов. Мера предосторожности, всего лишь – он опасался, что обоз может быть на обратном пути перехвачен казаками или легкокавалерийским отрядом русских, и предпочёл добираться до цели другим маршрутом, отдельно от основной группы. Су-лейтенанту, возглавлявшему фуражиров, было не до того: об был разозлён потерями, понесёнными его отрядом в схватке со взбесившимся трактором потерями, и мечтал поскорее убраться подальше от проклятого ДК. Он легко согласился на План Гжегоша, выделил ему охрану из двух конных егерей, и даже черкнул записку – в ней он заверял первого же встреченного поляком французского офицера, что «податель сего выполняет особо важное задание, требуется оказать ему содействие и как можно быстрее доставить в штаб дивизии Люилье».
Интуиция Гжегоша не подвела. Тропа, на которой произошла стычка, шла по дну неглубокого оврага; его откосы, заросшие березняком и густым малинником, должны поглотить звуки стрельбы. Теперь надо припрятать мёртвые тела (русские могли выслать разъезд на поиски пропавшего разъезда) и поторопиться. До ночи предстояло ещё миновать через болота, о которых говорил проводник. А там останется только найти какую-нибудь французскую часть - и дело будет сделано. То самое, ради которого он и оказался здесь, в 1812-м от Рождества Христова году…