Никогда не считал свою жизненную историю чем то из ряда вон выходящим, поэтому и писать ничего не собирался. Ровно до тех пор, когда после моего очередного рассказа в одной тёплой дружеской компании один из моих товарищей буквально закричал: "Да напиши ты уже обо всём по порядку! Это же так интересно!" Впрочем, судить вам, уважаемые читатели.
Хочу сразу сказать, что все имена и события вымышлены автором, совпадения случайны.
Моя мама, Гертруда Дмитриевна, была добрейшей женщиной, замечательной матерью и очень порядочным человеком. Всю свою жизнь она посвятила мне, своему единственному ребёнку. Имея не очень то крепкое здоровье, переболев туберкулёзом во время войны, в 1942 году, она так и не смогла осуществить свою мечту, получить высшее образование. Её спасли врачи, эвакуированные из Ленинграда в Тобольск, работавшие в медсанчасти Артилерийской школы, той же, где работала санитаркой моя бабушка. Эти героические люди, познавшие горечь утрат и лишений, вынесшие и пережившие весь ужас этой войны, отдавали последнее, лишь бы ребёнок выжил. Это было тяжёлое и суровое время. Тем не менее, всегда, во все времена, были люди, готовые помочь, принявшие чужое горе ближе, чем своё. Низкий поклон им...
Не имея возможности закончить даже семилетку из-за болезни, не имея собственного угла и работы, в возрасте 16 лет, мама устроилась работать лесорубом на лесоучасток Тюменского кораблестроительного завода, находившийся в посёлке Юшала, Свердловской области. Там давали комнату в общежитии для рабочих и была возможность продолжить образование в вечерней школе. В наши дни, просматривая страницы в социальных сетях, вижу много высказываний о том, как хорошо было жить в СССР, как государство заботилось обо всех, и вообще, как оно было хорошо. Не хочу ни с кем спорить, и уж, тем более не хочу никому ничего доказывать, да вот только не вяжется как то тот факт, что 16-летняя девчонка вкалывает лесорубом, на работе, которая не каждому здоровому мужику под силу, с такой трогательной заботой государства о своих гражданах, о подрастающем поколении... И не надо всё списывать на тяжёлое время! Забота была уж слишком своеобразной. Всё-таки осилив десятилетку, проработав этим самым лесорубом более десяти лет и при этом заработав всего лишь служебную комнату в бараке и поняв, что здесь больше ничего не светит до конца жизни, в возрасте 29 лет, мама уезжает в Урай, осваивать Крайний Север. Урай - вотчина современного Лукойла. В конце 60-ых страна испытывала острую нехватку углеводородов. Поэтому людям, участвовавшим в освоении Крайнего Севера, платили очень хорошую зарплату. Поэтому желающих подзаработать всегда было достаточно. Все вопросы решались элементарно. Приехал, хочешь работать, но нет прописки - вот тебе прописка, негде жить - вот тебе койка в общежитии или в балке. Балок - это деревянный домик на санях, времянка для вахтовиков, если кто не знает. И действительно, государство заботилось. Только не о людях. О выгоде для власть предержащих. Ну, это так, к слову...
Мама поздно вышла замуж. 33 года - это серьёзный возраст для молодой женщины. Забота о хлебе насущном не оставляла времени для личной жизни. Да, можно сказать и не вышла. Гражданский брак, как это называют в наше время. Впрочем, наверное, во всём есть своя прелесть. В таком формате отношений тоже. Главное, никто, никому, ничем не обязан. Уж не знаю, радоваться ли мне, огорчаться ли, но избавил меня господь от папы - пьяницы, причём заранее. Валентин Николаевич оказался до неприличия трусливым человеком. Узнав о беременности жены мгновенно заявил, что именно в тот день, когда произошло зачатие, он как раз был на рыбалке с ночевой и ребёнок "не от него". График работы в пожарной части сутки - трое действительно был благоприятным во всех отношениях. Хочешь - на рыбалку, хочешь - на охоту, хочешь - купи телевизор и смотри с утра до вечера. Главное, чтобы спина не закружилась от лёжки. Вот только определить день зачатия с точностью до одного дня, насколько мне известно, даже современная медицина не может со 100%-ной гарантией. А вот полуграмотный тракторист после деревенской семилетки смог элементарно. В общем, слинял Валентин Николаевич, только его и видели. Сегодня, с высоты прожитых лет, я благодарен этому человеку. Благодарен, за то, что дал мне жизнь, за то, что дал мне самый первый урок, урок предательства, за ту душевную боль, которую я пронёс в себе через всю жизнь, потому что "безотцовщина" и "выблядок" преследовали меня довольно долго. Позднее, будучи уже взрослым, я иногда размышлял на тему, почему именно так сложилась наша жизнь. Ведь в моём роду не было лентяев и дармоедов. Мой прадед, отец бабушки, был зажиточным, по тем меркам, крестьянином. Имел в хозяйстве лошадь, корову, дом-пятистенок в деревне Байкалово (сейчас райцентр в Свердловской области), а так же двенадцать детей, которых нужно было кормить, растить, вывести в люди. Вот и вкалывал от зари до зари. Другой прадед, отец деда, был старателем в Красноярском крае. Работал в одиночку, без артели. По весне, нагрузив пару подвод инструментом и провизией, уходил в тайгу и возвращался осенью, с первыми заморозками. В начале ХХ века имел в Красноярске большой двухэтажный дом, рубленый "крестом", торговое подворье, управлявшееся его старшим сыном. При этом и семья была весьма немаленькая, даже по тем меркам. Про семью моего отца мне мало что известно. Знаю, что это были крестьяне из деревни Большое Денисово Ивановской области. Полагаю, что тоже не бездельники. Как же так вышло, что их наследники были вынуждены скитаться по сей стране в поисках лучшей доли? Да всё просто. Новая власть, назвавшая себя народной, ограбила этот самый народ, навесив при этом ярлыки "кулаков", "бандитов", "белых", "дармоедов" и т.д. Ну, очень своеобразная забота о благе народа. Мировая история, люди всего мира стали свидетелями беспрецедентного случая, когда пришедшая к власти шайка жуликов и прощелыг не только ограбила всех, кого только могла, но и подвела для этого псевдонаучное обоснование, истребила миллионы несогласных, не желающих мириться с новыми порядками, а всех оставшихся, побоявшихся ответить, заставила вкалывать на них, подчас буквально за кусок хлеба.
Родился я 25 апреля 1968 года. Именно этот день мама называла днём моего рождения, и мы всегда в семейном кругу отмечали только этот день. Если с датой всё более или менее понятно, то место рождения вряд ли кто-то сможет назвать даже приблизительно. Итак, обо всём по порядку. Урай даже в 1968 году - это достаточно крупный город, разумеется в нём есть роддом. И тогда был. Вот только ко дню моего рождения он оказался в аварийном состоянии и принимать никого не мог. Управленцы, которые работали в городе, также приехали осваивать Север вместе со всеми. Точно также, как и все - кто из Самары, кто из Саратова, много было ветеранов войны, настоящих ветеранов, дошедших до Берлина и Праги. Все они, наверное, достойные люди, опытные хозяйственники. Вот только о северной природе мало чего знали, а спросить у местных, пожалуй, партийная гордость не позволяла. И в самом деле, чего это фронтовику-орденоносцу, пусть и без году неделя на севере, расспрашивать того же бывшего "кулака" и пораженца (в правах - прим.), прожившего здесь более тридцати лет о каких-то природных ньюансах. Берлин ведь брали и не споткнулись! Так чего уж там! Однако, северная природа коварна и ошибок не прощает никому, независимо от должности и ранга. Поэтому самая обычная для Севера ситуация обернулась серьёзным испытанием для многих. Во второй декаде апреля установилась жара градусов под тридцать. Крепкие хозяйственники скомандовали начинать ремонт в котельных. Понятное дело, при +30С отопление ни к чему. Исполнители в то время были сталинской закалки. Приказ поняли буквально. Первой в очереди была котельная роддома, её и разобрали. Вот только как раз в начале третьей декады мороз ударил под минус тридцать, метель и пурга. В общем, разморозили роддом. Рожениц, конечно же эвакуировали. В основном развезли по домам на вездеходах. Пятидесятитысячный город остался без роддома. Больница, и без того не очень мощная, в этой ситуации и вовсе захлебнулась от потока пациентов. Авиасообщение прекратилось из-за метеоусловий. Автодороги тогда не было и в помине. Город на острове среди непроходимых болот. Единственный выезд из него по зимнику, не успевшему рухнуть от аномальной жары. Семь - восемь часов ходу на попутном грузовике, и вот они, блага цивилизации города Советский. На тему этого совпадения мама всегда шутила: "Срать, да родить нельзя погодить!"
Однако, как известно, в каждой шутке только доля шутки. Мама поехала. Сами понимаете, несколько часов тряски по ухабам в кабине Урала и для здорового человека не комильфо, а для женщины на сносях, пусть и в сопровождении акушерки, ничего хорошего точно не принесёт. До Советского, тем не менее, доехали. Городок Советский ещё меньше Урая. Его медицинские учреждения так же оказались переполнены. Врачи предложили ехать в Нягань. Нягань - более крупный город, нежели Урай и Советский, там должны быть места. Поезд на станции Верхнекондинская уже под парами, есть возможность уехать. Железной дороги в её современном виде тогда не существовало. Да и станций Верхнекондинская и Нягань тоже. Был строящийся участок Серов - Приобье. Для обслуживания этого строительства была построена узкоколейка, для которой буквально со всей страны были собраны самые разные вагоны, курсировали грузопассажирские поезда, доставлявшие строителей на работу и грузы для нужд стройки, получившие прозвище "мультики". Нет, нет, мультфильмы здесь ни причём. Часть вагонов были трофейные, захваченные Советской Армией у японцев в ходе кампании 1945 года в Китае. В Китай эти вагоны английского производства попали из Индии, которая в ходе борьбы за свою независимость распродавала всё ненавистное, колонизаторское направо и налево. Вот на этих самых вагонах, сделанных с английской основательностью над автосцепкой весьма крупными буквами красовался трафарет "MULTI LOCK". Лично мне не удалось выяснить, зачем англичанам это было надо, но северяне это оценили, прозвище прижилось. Пассажирские вагоны были неотапливаемые. В Индии не бывает холодов и отопление не нужно. Ну а к нашим условиям эти вагоны никто и не пытался приспосабливать. Мама всегда говорила: "Мир не без добрых людей." Машинист тепловоза, увидев беременную в сопровождении медработника, предложил разместиться им в задней кабине тепловоза. Тепловозы ТУ-2 производства Калуги были вполне приспособлены для работы в северных условиях, в кабине было тепло и доехать должны были с комфортом. Но не доехали. Мамина присказка сработала, родился я в тепловозе.
Мама никогда не рассказывала о деталях этой поездки. Могу только сказать, что кабина тепловоза - это далеко не то место, которое бы хоть как то подходило для родов. Тем не менее, если сказать, что всё прошло хорошо - это ничего не сказать. Во-первых, рабочий поезд не имеет никакого расписания даже приблизительно. По пути он делает остановки для того, чтобы груз выгрузить, или что-то погрузить, рабочих высадить на работу, а их сменщиков забрать. Таким образом, участок в 250 км поезд преодолевает за 12 часов. Согласитесь, нелегко. А во-вторых, осложнения. К моему великому стыду, я даже не помню имени этой женщины, хоть мама и говорила. Её мастерство достойно самого глубокого уважения. Оживить мертворожденного даже в идеальных условиях, при наличии современного медицинского оборудования далеко не всегда и не у всех получается, а уж в тех условиях и подавно. Тем не менее, эта женщина сделала всё возможное и невозможное. И мой ей низкий поклон...
До Нягани мы всё-таки добрались. Маму положили в больницу на несколько дней, выдали больничный. Вот только справку о моём рождении выдать отказались. Дескать, не у нас рожали. Однако, на самолёт до Урая сесть помогли. И на этом спасибо. Дома, в Урае, нас ждала бабушка, переехавшая жить в Урай тремя годами ранее. В Урае она купила балок, соседи помогли установить и обустроить его на улице Сосновая. Соседи были очень хорошие люди, помогали друг друг буквально во всём. Поскольку по правилам советского общежития в нём могли проживать только одинокие женщины, маму со мной туда не пустили и мы стали жить у бабушки. Я же говорю, уж очень своеобразной была забота властей о своих гражданах. Но и это было не самой плохой новостью. Оказалось, что без справки из роддома мне не могут выдать свидетельство о рождении. Абсурдная ситуация. Младенец фактически есть, а по закону его нет, потому что справки из роддома нет, а справки нет, потому что роддом в состоянии ремонта и рожениц не принимает, ну и так далее. Больница знает, что есть младенец, но не может оформить медицинскую карту, потому что нет свидетельства о рождении, и по этой же причине участковый врач не может выписать молоко. Декретный отпуск в то время женщинам давали на две недели. Всё это время мама потратила на беготню по загсам и прочим горкомам. Везде брали подробное объяснение по всем обстоятельствам, что-то обещали, но тем не менее, документ так и не выдали. Вместо долгожданного свидетельства пришли участковый с кгбэшником и маму забрали. Я остался с бабушкой. Вот это я понимаю! Вот это забота народного государства! Оставить грудного младенца с 63-летней женщиной, у которой пенсия 35 рублей, а мать арестовать по за уши притянутому обвинению. Суд над мамой состоялся уже через пару недель. Статья 70 УК РСФСР гласила: Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй - от шести месяцев до семи лет или ссылкой на срок от двух до пяти. Мама рассказывала об этом всего один раз, когда мне было лет 15. Если бы я знал, какую боль доставят ей мои распросы, на сколько короче станет её жизнь от вновь нахлынувших переживаний... Да что там говорить! Она рассказывала со спокойным лицом, без слёз, без истерик. Вопрос суду: "В чём же состоит моя агитация против Советской власти?" И потрясающий ответ прокурора: "У Советской власти роддома есть, а ты, сука, в тепловозе окотилась, народное имущество обосрала, тебя расстрелять мало!" О, да, советские деятели любили пафос! Мама получила пять лет "химии" с удержанием 20% из зарплаты в пользу государства. Каким же нужно быть скотом, чтобы, прикрывая собственное, нет не собственное, а общее партийно-советское раздолбайство и безответственность, осудить ни в чём не повинную женщину, лишить ребёнка общения с матерью! И ведь рука не дрогнула! Все успешно отчитались: кгбэшник выявил антисоветчицу (а как же, всё по-серьёзному!), прокурор дело довёл до суда, причём быстро, доказывать то ведь ничего не надо, всё как бы само собой, главное - полёт фантазии на околоюридические темы! Ну, и судья с заседателями. Отработали честно. Не зря же деньги платят! О, да, советский суд - самый гуманный в мире. Смотри же, учли смягчающие, так сказать, обстоятельства, наличие малолетнего ребёнка и отбывание назначили по месту жительства, и с первого месяца на расконвойку, то есть проживание в городском общежитии. И два законных выходных в месяц, можешь домой сходить, увидеть своего растущего сына. Впечатляющие послабления, если учесть, что всё остальное время нужно было вкалывать бетонщиком на заводе ЖБИ по 12 - 16 часов в день. В общем, гуманней то и некуда.
Наши замечательные соседи. Что бы мы делали без них? Сейчас я не смогу вспомнить всех поимённо. Очень слабы детские воспоминания. Знаю, что один сосед, работавший на автомобиле скорой помощи привозил молоко из больницы. Причём, купить нормального молока в Урае в то время было практически невозможно. Только сухое, либо восстановленное. Другой сосед, работавший на самосвале, привёз несколько машин песка и сделал отсыпку вокруг нашего балка. Только благодаря этому мы смогли перезимовать в нём три зимы. Сосед, работавший на служебном автобусе возил нас в больницу, это было не близко. Две девочки-соседки, Ася и Надя, нянчились со мной всё своё свободное время. Мамина подруга, Зоя Ивановна и её муж, Леонид Николаевич помогали тоже всем, чем только могли. Они жили по соседству. Бабушка купила козу - привезли досок и бур-укрытие, соорудили стайку. Привезли брёвен - соорудили баню. Зоя Ивановна сама сложила печку в этой бане. Ну, а главное, наш сосед, который работал на аэродроме. В то время было невозможно отправить письмо с жалобой просто так, по почте. Перехватят, вскроют, передадут в соответствующие органы. Вот ему удалось переправить письма в ЦК КПСС и в Верховный Совет СССР. Он дал эти письма пилоту вертолёта из Тюмени, а тот в свою очередь отправил их в Москву со своей родственницей, работавшей проводником пассажирского поезда. Дошли письма. Это было опасное мероприятие. Попадись кто-либо из этих людей с этими письмами и они точно так же получили бы уголовное преследование. Тем не менее, всё обошлось. В мае 1969 года пришла первая радостная весть. Нам пришло письмо. Необычное. Бабушка, занятая по хозяйству и работавшая сторожем на причале на реке Конда, часто давала мне играть старыми конвертами. Она усаживала меня на кровати, обложив со всех сторон подушками, и раскладывала передо мной эти старые конверты. Все они были с яркими, красивыми картинками и оригинальными марками, которые я с удовольствием рассматривал, а синие и красные полоски на двух гранях конверта (отличительный знак авиапочты) придавали значимости. Этот же конверт был совершенно другой. Во-первых, в два раза больше обычного, из простой серой бумаги, без картинок, зато с огромным количеством красивых марок, перевязанный крест-накрест бечёвкой. С обратной стороны конверта по середине и каждом углу были чёрные, блестящие сургучные печати, а с лицевой, под марками, погашенными треугольными синими штампами, был огромный прямоугольный штамп красного цвета. Бабушка сидела молча. Она не решалась вскрыть этот конверт, лежащий на столе, а я стоял рядом, на стуле, одной рукой опирался на стол, а другой рукой пытался его схватить, и хватал. Силы хватало только на то, чтобы его перевернуть, а бабушка тут же отодвигала конверт в сторону. Рядом стояли дядя Гариф и его жена Аля, папа и мама Аси и Нади и наперебой говорили бабушке: "Уля, ну чего же ты ждёшь! Ведь всё хорошо! Открой скорее и прочитай нам что там написано!" Тут пришёл Гумар, их старший сын, десятиклассник, посадил меня к себе на плечи. Мне всегда нравилось сидеть у него на плечах. Было так высоко! И страшно! Но я никогда не падал. Гумар крепко меня держал. Поэтому было хорошо! Потом прибежала первоклассница Надя в белом школьном фартуке и громко сказала: "Баба Уля, давайте я открою, я умею, и читать тоже умею!" Бабушка подвинула конверт ей. Я же, в свою очередь, заорал так, что все присутствующие слегка ошалели. Наверное, впервые в жизни я испытал чувство обиды. Как же так? Ведь конверты давали всегда мне. Конечно, я не всегда бережно с ними обращался, а зачастую даже рвал в клочья. Но этот то конверт не такой, как те! И, конечно же, я бы не стал его рвать сразу! А мне не дали! Поорать вдоволь, кстати, тоже не дали. У бабушки были практически профессиональные навыки по уходу за детьми, поэтому через несколько минут я уже спал. Бабушка была девятым ребёнком в семье, вынянчила трёх своих братьев, которые были младше её. Так было заведено в больших крестьянских семьях. Поэтому справиться с одним капризным внуком для неё было лишь делом техники.
Конечно, это всё очень и очень смутные воспоминания. По большому счёту, что вообще может помнить годовалый ребёнок? Запомнилось, что дни были очень тёплыми и солнечными. Север умеет радовать своей погодой. У Аси и Нади закончился учебный год и они стали приходить чаще. Через весь балок был постелен красивый половик, сделанный моей бабушкой. У одной стенки стояла Ася. Она говорила: "Вася, иди ко мне!" И я шёл. По этому половику. Он был таким мягким! Когда я доходил до Аси, она меня потихоньку разворачивала и я видел Надю, стоящую у противоположной стенки. Она так же звала меня к себе и я снова шёл по тому же самому половику. К Наде я торопился больше, поэтому и падал чаще.
В один из дней маме дали выходной. Она решила меня сфотографировать. В центр нас повёз сосед на автобусе. Его супруга помогала маме и поехала с нами. Но в первом фотоателье я наотрез отказался сниматься. Мастером была женщина. Чем мне так не угодила фотограф-женщина я не знаю. Тем не менее пришлось поехать в другое место. Там был фотограф-мужчина, одетый в тёмный костюм и светлую рубашку. Он попросил подождать всех, ожидавших в очереди, взял меня на руки и сказал: "Конечно, настоящие мужчины снимаются только у мужчин! И никаких женщин! Правда, Василий?" Василием до сих пор меня ещё никто не называл, поэтому моё одобрение в виде улыбки было однозначным. Всё прошло быстро и очень удачно. К сожалению, у меня не сохранилось тех фото. Жизнь изрядно потрепала меня. И в ходе всех жизненных передряг, как ни прискорбно, о нашей памяти мы заботимся в последнюю очередь.
Вечером было веселье. Собрались соседи. Как все поместились в нашем тесном балке, даже не знаю. Теперь у меня был документ, который выдаётся любому человеку по факту его рождения, причём без всяких доказательств и условий. Несмотря на всю абсурдность ситуации, моей маме пришлось доказывать всей нашей системе Моё право на существование. Бумагу, которая была озаглавлена "Постановление Верховного Совета РСФСР" от 5 мая 1969 года, которая озадачила органы местного самоуправления в лице ЗАГС города Урай выдать мне свидетельство о рождении, а датой моего рождения считать 5 мая 1968 года, поскольку это почётно в связи с тем, что это выдающаяся дата. В этот день родился выдающийся деятель нашей эпохи Карл Маркс. Да, да, это постановления высшего органа власти страны. А теперь задумайтесь на минутку, кто же управлял страной, в состоянии какого идиотизма, если в своём решении даже на столь прозаическую тему, как установление факта рождения ребёнка, буквально за уши был притянут основатель марксизма. Ну и, судя по духу документа, я должен был гордиться всю свою жизнь, что днём моего рождения назначен именно этот день, символизирующий и олицетворяющий нашу эпоху. Как вообще стало возможным, созидая великую страну, строя заводы и фабрики, поднимая сельское хозяйство, растоптать всё и всех, растоптать веру, чувства людей? Как можно ради величия государства уничтожить жизненный уклад людей, уничтожить мораль и нравственность, подменив той самой пресловутой идеологией? Сегодня мы пожинаем плоды этого разгула социализма. Сегодня, когда человек человеку уже и не друг, и не товарищ, и уж тем более не брат.
В сентябре 1969 года состоялось выездное заседание Тюменского областного суда. Шла проверка маминой жалобы по факту неправосудного решения народного суда города Урай, Тюменской области. Маму лишили выходных и отгулов, запретили выход на работу и поместили под арест. Подробностей я, конечно же, не знаю. Знаю, что это была очередная порция оскорблений и унижений. Пятилетку заменили тремя годами той же самой "химии". Тот же самый завод ЖБИ в Урае. Формально даже послабление режима. Воскресение каждой недели выходной с выходом в город, то есть домой, к маме и сыну. Можно даже было не ночевать в общежитии, а уходить, отметившись у дежурного спецкомендатуры. Однако, лишь формально. На деле же, "кляузница" не устраивала ни урайские власти, ни начальство УИН, ни руководство завода. Ещё бы, такой щелчок по носу всей местной "элите"! Пересуд, да ещё со снижением срока и ослаблением режима! Неслыханно! Ведь установлен же порядок ещё с 20-ых годов. Сослали, превратили в быдло, и, делай с ним всё, что хочешь. Оскорбляй, унижай, срок добавляй, а хочешь, вообще убей, чтобы не досаждало. А тут на тебе, приехали! в ЦК пишут! Докатились! Мама рассказывала, что вертухаи просто озверели. В общежитии, на заводе постоянные обыски, Хамство, оскорбления. Опоздание на 5 минут приравнивалось к саботажу. Перекур более 5 минут - саботаж. Всё это означало, что в любой момент могли организовать уже другой суд, суд за саботаж. А это снова "тяжёлая" статья. И это бы означало значительно больший срок и уже не "химию", а полноценную зону. Такая вот у нас "народная" власть и "народное" же правосудие.
Однако, боялась "народная" власть своего народа. Состряпать откровенно фальшивое обвинение, конечно же хотелось, да уж сильно кололось. Несговорчивая "кляузница" на работу не опаздывала, приходила заранее, вкалывала, как и все, по 14 часов, план перевыполняла, на смазливых мужиков не велась. Даже аморалку не пришьёшь, не то что саботаж. А на доносах стукачей обвинение не сделаешь. Или, как говорил один мой знакомый, шильная эта хрень. В то время системе исполнения наказаний существовала система "зачётов". Что то навроде современного УДО, только имевшая достаточно определённые критерии. Существовал план выработки на каждого конкретного "химика". Выражался он, естественно, в конкретных цифрах и изменить эти цифры было делом достаточно проблематичным. Соответственно, если осужденный этот план выполнял, то он числился на хорошем счету. А вот всё, что каждый конкретный человек вырабатывал сверх "плана", ему же шло в "зачёт". Например, если план ежедневно выполнялся на 110%, то за 10 дней работы накапливалось 100% выработки сверх плана. Таким образом, эти 100% означали минус один день от того срока, на который этот человек осужден. Для мамы срок должен был закончиться в июне, а закончился в апреле 1971 года. Ей оставили надзор. Она не имела права увольняться с работы и менять место жительства и выезжать куда-либо без разрешения на то соответствующих "органов". Зато появилось право на отпуск. Три года, отработанные на заводе, вошли в трудовой стаж и ей дали отпуск на две недели.
Наверное, это первые мои осознанные воспоминания. Бабушка работала сторожем на причале и всегда меня брала с собой. Был ослепительно солнечный день накануне моего дня рождения. Бабушка занималась своими служебными делами, а я сидел на скамейке подле балка, установленного на железобетонную плиту и выполнявшего роль КПП причала, и занимался тем, что изучал свои "богатства". Богатства были весьма внушительными. Большая игрушка автомобиль-самосвал, подаренный мамой, покрашенный в желтый цвет. В кузове самосвала конфеты. Конфеты приносили каждый день все, кто только мог. Кладовщики, рабочие причала, водители, приезжающие под погрузку. Шоколадные я съедал почти всегда сразу, а вот карамель, помадка и батончики как раз и были содержимым кузова самосвала. Они казались мне менее вкусными и оставлял я их на потом. Таким образом, всё это становилось предметом для игр. Хотя и разыграться то было особенно негде. Железобетонная плита имела весьма ограниченные размеры и заканчивалась буквально в трёх шагах от балка. Дальше начинались песок и грязь. Бабушка не разрешала туда ходить, да не очень то и хотелось. Новые синие литые резиновые сапоги хотелось сохранить в чистоте, поэтому я никуда не уходил. Внезапно приехала мама на попутной машине. Мы уселись на скамейку вдвоём. Потом пришла бабушка, и сразу за ней прибежала тётя Зоя, мамина подруга, наша соседка. Она работала здесь зав.складом. Потом появилось очень много народу. Царила жизнерадостная атмосфера. Маму все поздравляли. Пришёл бабушкин начальник Пётр Петрович в синем вохровском костюме и высоких кожаных сапогах. Он сказал: "Васильевна, езжай домой, встречай дочь, принимай гостей. Мы уж тут сами справимся." А вечером в нашем маленьком балке на улице Сосновая было столько народу, что мне казалось, что весь Урай здесь собрался. Победа. Это, действительно была победа! Нет, не над Советской властью, власть всех устраивала. Это была победа над теми позорными ублюдками, которые в угоду своим гнилым амбициям и подлой натуре портили и продолжали портить людям жизнь. В своих воспоминаниях об этом кошмарном периоде своей жизни мама говорила, что Советской власти она полностью доверяет. Вот только только у Советской власти есть секретари, которые пишут протоколы. Вот их нужно проверять обязательно.
С Севера мы уехали в августе 1971 года. К этому времени были получены все необходимые разрешения. Опять же не обошлось без эксцессов. По закону работник должен был отработать две недели, предварительно подав заявление на увольнение по собственному желанию. Раньше никак. Позже тоже. За трудовой книжкой нужно было приходить именно в тот день, когда эти две недели заканчиваются. Ей дали отгулы, накопившиеся опять же "по зачётам" и мама занималась делами, связанными с нашим отъездом. В назначенный день мама взяла меня с собой и мы поехали за её трудовой книжкой на завод. Вот здесь я впервые увидел, так сказать, во всей своей красе советского номенклатурного деятеля. Во-первых, пришлось ждать, и довольно долго, может быть около часа. Во-вторых не привыкший церемониться с "химиками", директор завода орал, как в жопу раненая рысь. Скажу правду, за свою жизнь я видел рысь только в зоопарке и только здоровую. Как ведёт себя раненая, я понятия не имею. Тем не менее, впечатление было именно такое. "Ты что пришла, сволочь? Рабочий день ещё не закончился, а ты уже трудовую просишь! Какие ещё отгулы! Какие у шалашовок отгулы! Ты ещё и выблядка своего с собой притащила! Вот сейчас организую тебе быстро ударную пятилетку, будешь знать!" - это далеко не полный перечень его высказываний. Ситуацию спасла его секретарша, дама неопределённого возраста с пропитым морщинистым лицом. Она принесла поесть своему боссу, делая при этом недвусмысленные движения бёдрами. Копчёная бельдюга, нарезанная тончайшими ломтиками, холодная стерлядь и буженина в сочетании с запотевшим литровым графином водки подействовали на директора успокаивающе. Он даже стал потирать руки, а нас отправили в приёмную ждать. Директор был из тех людей, кто любит совмещать приятное с полезным. Его обед длился часа два. Иногда из-за глухой двери доносились охи-вздохи. Приходили какие-то люди, приносили какие-то бумаги, клали эти бумаги на стол и уходили. Очевидно, все были в курсе повадок босса и старались не докучать. В конце концов появилась секретарша, держа на талии правой рукой поднос с грязной посудой, а левой рукой комкая трусы. "Ваше заявление ещё не подписано. Вам придётся подождать. Иван Карлович вышел на производство." - заявила она.
Пришла тётя Зина, мамина подруга ещё с Юшалы. Она работала здесь же мастером растворного узла. "Гера, идите в столовую, пока не закрыли. А я что-нибудь придумаю."- сказала она. В общем то весь завод знал, как и с кем "трапезничает" директор и что делает после трапезы. Силён был директор и пожрать и потрахаться. Однако, после такого мероприятия он дрых, как убитый прямо у себя в кабинете, на диване. На вечернем же производственном совещании глядел на окружающих остекленелым отсутствующим взглядом и бумаги, которые подсовывали ему подчинённые, подписывал не глядя и не вникая. Этим и воспользовалась тётя Зина. Взяв с его стола мамино заявление, положила перед ним вместе с другими бумагами и бодрым голосом сказала: "Подпишите, товарищ Мильман!" "Товарищ Мильман" конечно же подписал. Он и не такое подписывал. Мама рассказывала, что ему один раз ради шутки мастер пилорамы подсунул документ следующего содержания: "Наряд на производство работ. Выловить Мильмана из бассейна, протащить по бревнотаске, раскряжевать на сортименты." Нетрудно представить удивлённое лицо бухгалтера, которая получила этот документ для оплаты, завизированный самим Мильманом: "Оплатить."
В отдел кадров за трудовой книжкой мы с мамой бежали практически бегом. То есть я бежал, а мама очень быстро шла. Там тоже была её подруга, тётя Лена. Она была в курсе всех чудачеств директора, поэтому с работы в 17.00 не убегала, дожидаясь бедолаг, прошедших через такой вот "приём" и сидела допоздна, пока не прекращался поток посетителей. "Ну, что ж, я рада за вас! Будете на большой земле, поставьте мне свечку за здравие!" Шутка, конечно. Но как известно, в каждой шутке только доля шутки. У тёти Лены и в самом деле было неважно со здоровьем. Проклятый Север. он не жалел никого, ни женщин, ни мужчин, ни взрослых, ни детей.
Мы покидали Север. Ехать можно было в принципе, куда угодно. С другой стороны выбор был не велик. Для человека, находившегося под надзором всё ограничивалось двумя неделями. За этот срок надо было доехать, получить прописку и устроиться на работу. В то время сроки были для всех такие же. Однако любой другой человек, нарушивший эти сроки, в общем то ничем особо не рисковал. Человек же, находящийся под надзором, отбывший наказание, за нарушение этих правил надзора рисковал получить новый срок. В Тобольск и Юшалу мама ехать не хотела. Там было мало работы и только низкооплачиваемая. Мы поехали в маленький городок Ревда, что на западе Свердловской области. Там были знакомые всё по тому же Северу, выехавшие из Урая месяцем раньше нас и обещавшие помочь устроиться на первое время и с жильём, и с пропиской, и с работой. Однако, это уже следующая история. А сейчас мы уезжали. В конце дождливого лета установился солнечный август. Начались полёты. Аэродром Урая гудел, как развороченный улей. Над аэродромом постоянно висело несколько вертолётов. Одни прилетели и ждали посадки, другие взлетели и ждали, когда закрепят груз на подвеске, а дождавшись, улетали, неся под собой какую-нибудь огромную штуковину. Аэропорта, как такового, не было. Билетная будка, вышка диспетчера, балок метеослужбы с полосатым флюгером, похожим на надутый колпак Буратино, балок автотранспортников. Вот, собственно, и весь аэродром. Может я чего и упустил в силу своего нежного возраста, но не думаю, что много. Для пассажиров, получивших билеты и прошедших регистрацию, рядом с лётным полем была открытая беседка и несколько скамеек. Мне нашлось место на скамейке, а бабушка сидела прямо на чемоданах. Наконец то нас пригласили на посадку. Серебристый Ан-24 с синей полосой вдоль фюзеляжа был готов. Народ торопился и толкался, а бабушка, боясь меня потерять в этой сутолоке, крепко держала меня за руку. Мама же из-за чехарды с билетами летела другим рейсом. Ну, вот и всё. Пристегнули ремни, стюардессы раздали леденцовую карамель с много объясняющим названием "Взлётные". Мы взлетели. Когда стало можно отстегнуть ремни, я встал с кресла и до самой Тюмени простоял подле окна, смотрел вниз, на тайгу стараясь запомнить всё великолепие этого вечнозелёного океана. Закончилась жизнь на Севере. Что же ждало нас впереди? Большая, очень большая жизнь со своими хлопотами, новыми встречами, радостями и огорчениями. Но, об этом чуть позже.